– И все же… Это одна из основных причин антероградной амнезии. Михаэль уже через тридцать секунд не способен вспомнить о только что происшедшем и даже не осознает, что страдает потерей памяти. Для него все нормально, он совершенно не понимает, что болен. Прямым следствием его заболевания является подверженность конфабуляции, то есть огромную пустоту времени он заполняет ложными воспоминаниями. Мне бы хотелось, чтобы вы вошли, чтобы представились врачом и пожали ему руку, одновременно кольнув его вот этой булавкой. – Чтобы я его уколола? – Да, но не слишком сильно, конечно… А потом выходите. Люси взяла булавку и в нерешительности остановилась перед дверью. – Вы ничем не рискуете! – подбодрил ее невролог. – В данном случае мы не имеем дело с буйнопомешанным! К тому же я буду здесь, позади вас, просто оставьте дверь открытой. Заинтригованная, Люси повернула ключ в замке и с замиранием сердца вошла в палату. Михаэль, сложив руки за спиной, смотрел в окно. Это был «нормальный» молодой человек, какие постоянно встречаются нам на улице. Ни дрожи, ни отрешенности, ни даже кругов под глазами. Одет скорее хорошо. Он обернулся: – А, доктор! – и сощурился, разглядывая бейдж. – Энебель! Вы насчет рубашек, которые я у вас просил… Люси протянула ему руку и ответила: – Э-э-э-э… Пока не знаю… Я вернулась, чтобы спросить, какого цвета вы хотите. Он пожал протянутую руку и тут же отдернул свою: – Ай! Черт возьми! Что вы делаете? Люси попятилась: – Я принесла вам рубашки… – Какие еще рубашки? Эй, отвечайте! Она захлопнула дверь. – Великолепно, – похвалил ее Ванденбюш. – Вы прекрасно выходите из положения. Подождем пару секунд… Люси не просто отдалась игре, она переживала новый опыт с нездоровым любопытством. Понять нарушение функционирования этой странной штуки там, в черепной коробке… Какие доли мозга превращают людей в шизофреников, сумасшедших, извращенцев, разных дюбрей? Как нейроны, химические сигналы, чисто электрические соединения создают сознание, память, очеловечивающий круг чувств? Сколько неисправных миллиметров в этих сотнях километров складок и извилин порождают чудовищ? А она, что с ней произошло, чтобы… – Входите… Люси с любопытством повиновалась. Теперь Михаэль рылся в мусорном ведре. Когда Люси вошла, он взглянул на нее. Несколько секунд молодая женщина пребывала в полной растерянности. Он вообще не узнавал ее, хотя она только что вышла! Манон, только в десятикратном размере. – Не знаете, куда я мог деть ключи от машины? – спросил он, вороша простыни на кровати. – Уже столько времени ищу их! Они пропали, и все остальное тоже! – Вы… вы узнаете меня? – Кто вы? Понятия не имею! Доктор, медсестра, мне плевать! Сколько зову, ни один кретин не пришел помочь мне! А я просто хочу, чтобы мне вернули ключи! Черт побери, неужели это так трудно? Люси подошла и снова протянула ему руку. Он повторил в точности те же движения, что в первый раз, но за мгновение до того, как их ладони соприкоснулись, словно инстинктивно отдернул руку. Затем смущенно сунул ее в карман. – Почему вы не здороваетесь со мной? – удивилась Люси. – Я… Понятия не имею… Я… Мы знакомы? Когда Люси вернулась к Ванденбюшу, тот пояснил: – Память тела… Та, что связана с нашей имплицитной памятью… Та, что провоцирует выделение пота, усиливает сердцебиение при возникновении уже пережитой ситуации, воспоминания о которой не обязательно сохранились. Это его тело помнит, что вы его обидели, а не его память. – Поразительно… – Даже наиболее тяжелые пациенты сохраняют эту память. А мы таким образом можем подвести их к выполнению определенных действий, например научиться использовать электронные органайзеры или компьютеры. Единственная проблема заключается в том, что эта память бессознательная и ее нельзя вызвать по желанию. Ванденбюш щелкнул пальцами. – Я убежден, что Манон «знает», что означают ее шрамы, даже если она не в состоянии вернуть их смысл в собственное сознание. Только стимулирующее событие, то, что мы называем эффектом приманки или индексированным отзывом, помогло бы все восстановить. Это может быть жест, слово, ситуация, которую ей придется заново пережить. Возьмите, к примеру, прустовскую мадленку, пробудившую у автора воспоминания о детстве с кучей точных деталей, которых он не мог бы восстановить без этого печенья. Благодаря такой приманке, все выйдет на поверхность, Манон, возможно, вспомнит, почему у нее возникла потребность изувечить себя. Вся проблема заключается в том, чтобы суметь найти нужный пусковой механизм и применить его. А это… Они снова шли по коридору. Люси пребывала в задумчивости, беда Михаэля глубоко взволновала ее. – Что станет с вашим пациентом Михаэлем? Ванденбюш пожал плечами. У него на этот счет не было иллюзий. – Кроме нашей клиники, во Франции почти нет учреждений, где бы принимали больных с синдромом Корсакова. Если вы не страдаете Альцгеймером или другой «модной» болезнью, вас не существует ни для государства, ни для отдела социального страхования. Если ему немного повезет, он останется у нас надолго и примет участие в программе «MemoryNode». Но я скорей пессимист. Существует примерно двадцать три этапа, которые необходимо пройти, чтобы получить приглашение на встречу при помощи «N-Tech». Двадцать три – это слишком много для Михаэля… Если ничего не изменится, тогда… он отправится в психиатрическую больницу. Или в какой-нибудь специализированный центр, например в Бельгии. – Ужасно. – Вот именно. Мы – обочина общества, дорогой лейтенант, зона складирования неликвида. К тому же психиатрия, к несчастью, слишком часто представляет собой способ незаметно избавиться от всего этого. Попросту убийство души при помощи химической смирительной рубашки. Люси прислушалась. Над ней, где-то наверху… – Канарейки, – пояснил Ванденбюш, заметив растущий интерес молодой женщины к его рассказам. – Их пение обладает успокаивающим эффектом. Я лично настоял, чтобы его транслировали. Известно ли вам, что они меняют мелодии каждую весну – и так до конца жизни? – Не знала… – Это простое признание основано на новом течении мысли, невозможном еще десять лет назад. Оно наталкивает на предположение о том, что мозг взрослого человека продолжает производить нейроны, хотя прежде считалось, что их количество достигает максимума при рождении и начинает уменьшаться после определенного возраста. Слышали, наверное, истории про двадцать лет, когда все в организме начинает рушиться… Это новые и обнадеживающие пути для исследования болезни Альцгеймера и памяти вообще. Им повстречался пациент, который на ходу с безумной скоростью заполнял клетки судоку. – Доктор Ванденбюш, – сказал он. – В этом месяце я встречаю вас в этом коридоре уже шестьдесят седьмой раз, двадцатый раз именно на этой плитке номер двенадцать, если считать от входа. Стоит отметить, верно? – Тогда шампанского, – отшутился Ванденбюш, галантно придержав Люси под локоток, чтобы пропустить его. Когда тот удалился, Люси спросила: – Еще одна диковина клиники? – Дамьен страдает гипермнезией, то есть он обладает резко обостренной памятью. Полная противоположность Михаэлю. Его память не имеет пределов, он запоминает все. Он способен повторить списки слов, даже лишенных смысла, спустя месяцы и даже годы. Он едва взглянул на вас, но если через три недели я спрошу, как вы были одеты в среду 25 апреля 2007 года, он сможет мне ответить. Врач оглянулся и продолжил: – Я видел, как он ждал в конце коридора, а потом бросился к нам, чтобы встретиться точно на этом месте… Чтобы сумма числительных, которые он нам сообщил, равнялась девяноста девяти… Дамьен одержим этим числом, и никто не знает почему. Даже он сам. – Впечатляет. Кажется, что-то подобное рассказывают про Моцарта. У него будто бы была сумасшедшая память. – Ах, Моцарт… К несчастью для Дамьена, это не совсем его случай. Но вы абсолютно правы, Моцарт был наделен необычайной памятью. Что, кстати, позволяло ему бессовестно присваивать себе чужую музыку. Слышали такой анекдот? 11 апреля 1770 года ему четырнадцать лет, и он слушает в Сикстинской капелле самое «засекреченное» произведение Ватикана, «Miserere» Аллегри[23]. Произведение исполнялось два раза в год, а партитура его охранялась строже, чем любое сокровище. Спустя несколько часов, преспокойно усевшись за стол, Моцарт целиком записал его без единой неправильной ноты. Слышал же он его всего один раз. – Нет, я не знала… Извините меня, Шарль, но я не совсем понимаю, что Дамьен здесь делает. Ведь у него нет проблем с памятью, скорей наоборот! – Проблема в том, что все эти ненужные детали, которые он запоминает, занимают сто процентов его внимания. Поэтому ему не удается уловить общий смысл разговоров или того, что происходит вокруг. Разве у вас самой мозги не забиты старыми кодами кредитных карт или ничего не значащими пустяками? – Да, тут вы правы! Когда я была маленькая, у нас была собака, Опал. Мелкая дворняжка с клеймом, нанести его стоило гораздо дороже, чем сама собачка. Я выучила наизусть номер, RFT745, и до сих пор его не забыла, хотя мне никак не удается запомнить новый телефон нашей бригады. – Вот вам и конкретный пример плохого фильтрования, нарушения функции… Мы до сих пор не поняли, как мозг отбирает, что следует сохранять всего несколько часов, несколько дней или всю жизнь… Поэтому Дамьен теряется во всех своих бесполезных воспоминаниях… Кора головного мозга существует для того, чтобы выучивать, но главное – чтобы забывать! Это составляет равновесие. А вот Дамьен никогда ничего не забывает. Они снова шли в том направлении, которое указывали большие серые стрелки. – Наш мозг – это невероятный, непревзойденный механизм. Люди приходят в восторг, например, от шахматистов, их способности на память знать сотни дебютов. А известно ли вам, что механизмы, запущенные для того, чтобы видеть или передвигаться, производят еще гораздо большее впечатление? Доказательство: роботы не умеют этого делать или делают очень плохо, зато они превосходно играют в шахматы! – Возможно, это объясняется тем, что мы все способны передвигаться, хотя никто об этом не задумывается… Это почти… врожденное умение… – Не врожденное, уж вы мне поверьте! Достаточно, чтобы мельчайшая частица серого вещества перестала нормально функционировать, и мы тут же получаем предельные случаи. Например, я наблюдаю одного пациента, который «не видит» левой части своего тела. Дефект проприоцепции, восприятия себя. Того, что обычно называют шестым чувством. – Я думала, что шестое чувство приписывают только женщинам, – с улыбкой заметила Люси. – Нет-нет. Шестое чувство – это умение с закрытыми глазами коснуться указательным пальцем своего носа, а не ткнуть мимо. Осознавать свое тело. Попробуйте, и вы увидите. Люси закрыла глаза. Палец коснулся точно кончика носа. Работает. Великолепно развитое шестое чувство. – Так вот, возвращаясь к моему пациенту. Для него недуг имеет драматические последствия. Его пугает собственная левая рука, он воспринимает ее как чужую. Он постоянно бьет себя по левому бедру и вопит: «Убирайся! Убирайся!» Он ест только с правой стороны тарелки… Аналогично, причесывается он тоже только с правой стороны… Конечно, чтобы поверить во все это, его нужно видеть, однако геминеглект[24] существует… Потом еще есть Кароль, у которой повреждено мозолистое тело, белая субстанция, соединяющая два полушария мозга. Если мозг дает ей команду завинтить болт, левая рука завинтит правильно, а правая развинтит, в полной уверенности, что завинчивает. А Жорж! Ну да, Жорж! Он… Ванденбюш продолжал рассказывать: болезнь Уиппла, вирус герпеса, области Брока и Вернике, а Люси принялась вспоминать свое пребывание в больнице. Она тогда была еще подростком. Все врачи, собравшиеся вокруг нее и склонившиеся над ее мозгом… Результат операции – длинный шрам у нее на затылке. Она все изменила. Внезапно Люси едва слышно прошептала: – Химера… Невролог прервал свой монолог: – Простите, что? – Хи… Химера… Вам это что-нибудь говорит?