По мере того как автомобиль двигался вперед, Уилл все лучше видел дома в просветах между деревьями. Он оценивал обстановку и прикидывал, как спустится с утеса, как спрячется, как найдет Мэри Мэй и вернется с ней. – Поезжайте дальше. Как попадется укрытие, спрячем машину. Джером повернулся и вытянул шею, чтобы лучше видеть землю внизу. – С укрытиями тут нет проблем. – У меня винтовка при себе. Все будет в порядке. Они до меня не доберутся. Пастор съехал с дороги, а затем развернул машину. Неподалеку прямо посреди бурелома рос островок невысоких сосен. Джером подъехал ближе к нему, заглушил мотор и повернулся к Уиллу. Он был чрезвычайно серьезен. – Ты же понимаешь, что они тоже вооружены? – Ну да. – Охотник улыбнулся. – Кажется, они по-другому и не могут. – Тебя это не беспокоит? – Только если они решат пустить в ход оружие. – Я могу пойти с тобой. Я смогу помочь. – Вы уже помогаете, – покачал головой Уилл. – Если она там, у них, и если мы сможем вернуться сюда, нам потребуется убраться как можно скорее. – Хорошо, – согласился пастор. – Постарайся не попасть под пулю. Уилл открыл дверь машины и выбрался наружу. – Не скажу, что со мной такого еще не бывало, – хмыкнул он. – Посылать пули – хорошо. Ловить – не очень. Запомни это и возвращайся целым. Уилл закрыл дверь. Он удобнее перехватил винтовку и водрузил шляпу на голову, расположил охотничий нож под рукой и зарядил магазин купленными утром патронами. Пройдя между деревьями, он вышел на прогалину, с которой открывался вид на озеро и «Врата Эдема» за ним. Тут он остановился, приладил прицел и принялся высматривать, не наблюдает ли кто за ним самим. Сначала Мэри Мэй думала, что это дневной свет, но чем ближе подбиралась к двери, тем сильнее сомневалась в верности своего предположения. Лежа на полу со связанными руками и ногами, она могла различить лишь небольшое движение воздуха, о котором судила по ленивому полету пылинок. Раздался звук шагов. Они приближались, как будто кто-то шел через длинный пустой зал. Шаги становились громче, и девушка не сводила глаз с полоски света. Вскоре она заметила тень, а затем пришелец остановился. Свет, хлынувший в открытую дверь, показался ослепительным. Мэри Мэй зажмурилась и попыталась отвернуться. Двигаться она практически не могла и поэтому просто дернулась в сторону, насколько это было возможно. Впрочем, свет позволил хоть как-то разглядеть темницу. Комната выглядела обычной, но все стены в ней были облеплены выцветшими бумажками, исписанными наименованиями грехов. Семь слов повторялись многократно, куда ни посмотри. Чревоугодие. Блуд. Алчность. Гордыня. Зависть. Гнев. Лень. Мэри Мэй перекатилась на спину и принялась разглядывать надписи. Бумажки гнулись и коробились в тех местах, где отсутствовали кнопки. Она смотрела и смотрела на них, а потом вдруг в одночасье осознала, что именно видит и что за вонь ощущает. Металлический, уксуснокислый запах источали обрывки кожи, развешанные по стенам. По виду и цвету, от светлого до темного, можно было догадаться, что некогда они принадлежали людям. – Тебе не стоит переживать, – произнес стоящий в дверях Дрю. Он терпеливо дождался, пока сестра сможет сфокусировать на нем взгляд. Хотя Мэри Мэй и повернулась к нему, он сам казался больше заинтересованным жуткими записками. – В глуши, когда ты убежала в лес, Иоанн хотел убить тебя. Он хотел, чтобы ты просто исчезла. Я попросил тебя пощадить. Я попросил, так как нас учили щадить тех, кто нуждается в истине. – Дрю прошел вдоль стены и остановился около одного из клочков кожи. – Вот этот – мой. Мэри Мэй приглядела и прочла: «Зависть». – Отец и Иоанн помогли мне увидеть, как я завистлив. Я всегда всем завидовал, и это мешало мне принять себя таким, какой я есть. Они помогли мне стать сильнее и показали, насколько я был потерянным и заблудшим. – Твой? – переспросила Мэри Мэй, все еще не до конца понимая происходящее. – Что это? Чье это? Дрю наконец опустился перед сестрой на колени. Он протянул руку, погладил ее по щеке, а потом опустил ладонь ниже, на грудь: – Тебе делают татуировку вот здесь. Смотрят в твою душу и видят грех, что ты на ней носишь, а потом вытаскивают его на поверхность и превращают в татуировку. – Он отстранился и поднялся. – Как только ты примешь свой грех, ты сможешь от него избавиться. Он подцепил пальцами воротник и оттянул в сторону, так что Мэри Мэй увидела узел шрамов. Это было похоже на ожог, но девушка уже поняла, что все было серьезнее. В этом месте кожа некогда просто была срезана. Он перевела взгляд на стену и на грех, что некогда был на груди ее брата, а затем опять взглянула на Дрю. – Что они с тобой сделали? Что ты позволил сделать с собой? Ты же не такой. Ты не такой, как они думают. – Нет, – согласился он. – Больше не такой. В этом ты совершенно права. Он вытащил из-за пояса револьвер и принялся разглядывать его так, будто тот был сокровищем, поднятым из глубин океана. – Они никогда не считали меня достойным. Никогда не верили, что я могу быть как ты или как он. Всегда считали меня менее важным. Я не был желанным ребенком. Теперь я это понимаю. Их грех подарил мне жизнь. Я принял это. Я простил из-за то, что они сделали тогда и когда я родился. Но они, в свою очередь, не приняли меня. – О чем ты говоришь? – поразилась Мэри Мэй. – Родители любили тебя. Па же поехал сюда за тобой. Он хотел забрать тебя. Как и я хотела. Нами двигала любовь. Ты должен понять это. – Нет, – рыкнул Дрю. Он перехватил пистолет, а затем рывком поднял девушку на колени. – Это ты ничего не понимаешь. Это тебя надо отметить грехом. Тебя необходимо очистить. Я уже спас тебя. И я спасу тебя еще раз. Уилл осторожно спустился с утеса. К тому моменту, как он добрался до плоского участка около озера, он уже хорошо видел здания за деревьями. Совсем недавно он и сам был там, среди домов. Достаточно редкая поросль здесь почти не мешала обзору. Уилл решил оценить обстановку. Пусть даже он пока еще оставался здесь своим, его открытое возвращение обязательно вызовет вопросы. Со своей позиции он совершенно ясно видел дом, на котором еще недавно маячила надпись «ГРЕШНИК», но теперь стена была вновь девственно белой. Уилл несколько раз обшарил все взглядом, прежде чем убедился, что глаза его не обманывают. Слово исчезло. Словно его и не было вовсе. В прицел он внимательно рассмотрел дорожки и каждое здание, совершенно не представляя, где ему искать Мэри Мэй. Когда двенадцать лет назад Уилл пришел в церковь, он покаялся в своих грехах. Он пришел к Отцу и взмолился о прощении. Прежде он всегда был прихожанином городской церкви. Он молился и просил о мире и смирении, но все его мысли и слова оставались без ответов. Отец же призвал его верить. Он возложил на него свои руки, и это разительно отличалось от того, что Уилл когда-либо испытывал прежде. Отец привлек его к себе и обнял, словно брата. Он дал знак своим братьям, Иоанну и Иакову, и последний сказал: – Ты станешь нам братом. И узы, что мы разделим, будут даже крепче, чем узы крови. Ты станешь для нас семьей, и мы будем заботиться о тебе, как о родном. И ты будешь заботиться о нас так же. И все мы будем утешать и поддерживать друг друга до конца времен. Они отступили, и Уилл остался рядом с Отцом. Там был еще от силы десяток последователей, которые много позднее превратились в сотни. Отец наказал ему пройти омовение, погрузившись в воды реки, и смыть свой грех. Крестил его Иоанн. И сотворив ритуал, он сказал: – Теперь ты должен покаяться. Ты должен покаяться в своем грехе. – Но я не знаю его, – ответил Уилл. – Знаешь. Ты знаешь его так же, как узнаешь свое отражение, мимолетно бросив взгляд в зеркало. – Я не вижу, – признался Уилл. – Я потерян. Я не знаю, куда идти без жены и дочери. Иоанн привлек его ближе, как до этого делал Отец, и подвел к берегу, где вода была спокойной и тихой. – Узри же свой грех, – проговорил он. – Ты охотник. Ты убийца. Ты человек Гнева, а не добра. И здесь ты по этой причине. Ты здесь, чтобы усмирить свой грех. Вырезать Гнев, что живет внутри тебя. Уилл опустил прицел. Теперь он понял, где девушка. Он догадался, что с ней собираются сделать, а быть может – уже сделали. Иоанн поддерживал Мэри Мэй под затылок. Он обсыпал ее порошком, а потом расположился рядом. Девушке начало казаться, что он смотрит сквозь нее. Тонкая воздушная взвесь окутала ее, словно дым, защипала в глазах и забралась в горло. – То была лишь малая толика силы Блажи, в которой мы омываем грешников, – проговорил Иоанн. – У тебя не было возможности увидеть мир в его истинном облике без всей лишней шелухи. Он отодвинулся и стал наблюдать. Мэри Мэй почувствовала, что ей стало сложно фокусироваться. Перед глазами будто плыло облако, сквозь которое все виделось изменившимся. Хотя она все еще знала, что Дрю стоит рядом и что он держит отцовский револьвер у ее виска. – В этом больше нет нужды. – Иоанн велел Дрю опустить оружие, а затем разрезать веревки, связывающие руки и ноги девушки. Она попыталась пошевелиться и подтянуть под себя ноги, но не смогла. Все ее тело стало таким тяжелым, будто высеченное из камня, а руки двигались так медленно, словно вокруг был не воздух, а что-то вязкое. Казалось, что он попала из привычного мира частиц и атомов в мир, где все связи перестали существовать. Она двигалась, но в то же время не шевелилась, а когда ее мозг все же смог опознать сигналы, подаваемые телом, она не могла уже точно сказать, сама ли сменила позицию или просто упала, поскольку Иоанн смотрел на нее теперь сверху вниз. А быть может, она просто покинула свое тело. – Уверен, Дрю рассказал, какую судьбу я тебе уготовил, – произнес мужчина. – Уверен, он поведал, что я предпочел бы видеть тебя мертвой. Впрочем, так даже лучше. Лучше, потому что ты знаешь, что он все еще тебя любит, даже если не отвечаешь ему тем же. Поэтому мы пометили тебя. Поэтому мы подвергли тебя омовению. А теперь призываем тебя покаяться. А затем отправим тебя назад как отмеченную грехом, но не прощенную. У Мэри Мэй кружилась голова, и ее сложно было держать вертикально. Вокруг все плыло, а когда она смотрела на Иоанна и Дрю, ей казалось, что они тают. Тогда она обратила взгляд к стене. Все вокруг было покрыто кожей. Ее обрывки казались мертвыми бабочками, насаженными на иглы. Под действием наркотика она даже начала видеть в этом своеобразную красоту. Красоту в грехе и красоту в кусках кожи, срезанной с груди грешников.