– Ты… пришел… – Федор тихо улыбался. – Проходи… Станислав Сергеич захлопнул дверь и двинулся за Федором. по темному коридору полногабаритной малоухоженной квартиры. В довольно светлой, с высоким потолком, комнате, куда они вошли, находился минимум вещей: лоснившийся от времени диван, светлый письменный стол производства пятидесятых годов, обшарпанный, с обтянутой черным дерматином столешницей, и единственный сравнительно новый стул с мягким сиденьем. Практически все пространство стен было закрыто самодельными стеллажами, тесно заставленными разномастными и разновозрастными книгами и переплетенными рукописями. Открытая рукопись лежала на столе, вероятно, Федор читал. – Садись на диван, я тут, на стуле, пристроюсь… – кивнул хозяин, разворачивая стул к гостю. Станислав Сергеич послушно сел и поставил возле ног дипломат. Сегодня Федор вовсе не напоминал ему завзятого пьянчужку, его гладковыбритое лицо выглядело свежим и разглаженным. Мысли Тропотуна разбредались, он был растерян и не знал, как объяснить бывшему сокурснику свой визит. Уловивший его состояние Федор пришел на подмогу: – А я тебя ждал… – сказал он. – Не веришь?.. – его глубоко ушедшие в глазницы серые глаза светились мягким светом. – Ну, не в точности сегодня – но ждал… – он – положил на колени руки и вопросительно посмотрел на выбитого из колеи однокурсника. Станислав Сергеич молчал. – Сон мне привиделся… Глупый такой сон! – Федор усмехнулся. – Будто я на ипподроме. Народищу тьма. Бега в разгаре. И дух стоит крепкий, лошадиного пота, навоза. А я – консультант по определению рыси. – Он засмеялся: – Я – консультант!.. Но, главное, и во сне знаю, что я в этом деле ни бум-бум! А деваться некуда. Ну, думаю, влип ты, Федор… И исподтишка этих помешанных лошадников разглядываю – ведь догадаются, что я в лошадях ни черта, быть мне биту! Ладно, наступает кульминационный момент. По полю ипподрома скачет запряженный в дрожки черный жеребец с развевающейся гривой. Тут-то на меня лошадники накинулись: что это за рысь?.. Видно заподозрили, что я ни бельмеса. Я тогда зажмурился и бухнул – тропот. Они сразу отвалились от меня и загомонили уважительно: тропот-тро-пот-тропот… И здесь я проснулся… – А я вчера в церкви был, – сказал Тропотун, отводя глаза. – Шел мимо – и завернул. Поют хорошо… – Да… поют хорошо… Станислав Сергеич поднялся с дивана и, избегая встречаться глазами с хозяином дома, подошел к стеллажам. – О, сколько духовной литературы! – Питаю слабость… – Тогда я пришел по адресу, – с легкой самоиронией произнес Тропотун. – Надеюсь, – серьезно сказал Федор. – О чем я?.. – Станислав Сергеич потер лоб. – Да… Я тут случайно узнал – срок мой приближается!.. – Он хмыкнул, растерянно и с бравадой. – И вдруг оказалось – поговорить-то мне не с кем! – и он посмотрел на Федора с удивлением. Тот ответил ему взглядом, в котором читалось глубокое сочувствие. – Ты как, исповеди принимаешь? – Станислав Сергеич все еще пытался иронизировать. Федор, кажется, прочел творящийся в его душе сумбур, потому что едва приметно улыбнулся и негромко, проникновенно заговорил, упираясь руками в колени и подавшись вперед: – Тебе трудно, понимаю… Нелегко переступать через собственное «я»!.. Ты помнишь, что меня отчислили с четвертого курса? Станислав Сергеич утвердительно кивнул. – Тогда меня взяли в армию. Я отслужил свое, восстановился и закончил наш институт. Да-да! Потом работал в НИИ, женился, подрабатывал в свободное время и даже купил машину… – Он усмехнулся криво: – Накопил – и машину купил! И все-то шло у меня гладко и усредненно… Но – как бы объяснить? – задыхаться я стал, через что-то в себе живое переступал. Начал тогда помаленьку книги разные о смысле жизни отыскивать, но к настоящему пониманию готов еще не был… А потом… потом я насмерть задавил ребенка. Восьмилетнюю девочку Надю. Она выскочила из-за троллейбуса – и прямо под колеса угодила. Я даже тормознуть не успел, так все быстро произошло. Дальше – известное дело… Адвокат у меня был хороший, да и трезвым я ехал, как стеклышко… – Это в суде главное – хороший адвокат! – заинтересованно сказал Тропотун. – Вот и я так думал… – странно усмехнулся Федор. – Суетился, всякие справки с работы собирал, характеристики положительные – лишь бы карьерки своей не подпортить! Ну, потом суд – и меня оправдали… – И правильно! Ты не виноват. Родители, школа не научили девчонку улицу переходить! – Оно вроде бы так… Да не так!., из суда я на крыльях вылетел – жена обнимает, плачет, сотрудники поздравляют… А потом нас осталось двое: я и моя совесть. И в глазах собственной совести я оставался убийцей. Пусть даже нечаянным – но убийцей… Знаешь ли ты, что есть угрызения совести?! Когда и день, и ночь твою душу грызет, терзает, мучает одно и то же воспоминание, один навязчивый образ?.. Я вез ее в больницу – а у нее головенка болтается, из стороны в сторону, из стороны в сторону… – Не понимаю тебя! – Раздраженно сказал Тропотун. – Ты же совершенно невиновен! – Перед законом. А совесть?.. – При чем тут совесть? – и Станислав Сергеич в недоумении пожал плечами. Федор посмотрел на него очень внимательно и улыбнулся с каким-то неопределенным выражением. – Вина была не вне, а внутри меня, – тихо сказал он. – И это было так мучительно, что я наконец не выдержал. Выскочил однажды ночью из дому – и пошел куда глаза глядят. Темно, безлунно, травой пахнет… Каким-то образом я вышел на мост через Обь. Облокотился на перила, смотрю вниз – вода масляно поблескивает, всплески слышно – и будто тянет меня вниз. Все, думаю, пришел конец моим мукам!.. Запрыгнул я на перила и вдруг вижу – вместо реки освещенная ярким солнцем каменистая дорога, которая поднимается в гору. А впереди – покрытые сверкающими шапками горные пики… И тут меня озарило: вот он, мой Путь! И едва я это понял – все пропало. Спрыгнул я обратно на мост, и скорее домой. Ну а на следующий день все бросил и подался на восток. – У тебя еще есть время… – с тоскливой завистью произнес Тропотун. – Ау меня… – он вздохнул прерывисто, – рак у меня нашли! – Время… – повторил Федор. И философски заметил: – Это никому неведомо – сколько отпущено… Ты, может, лет сорок еще проживешь, а мне завтра на голову кирпич!.. Это никому неведомо… – Скажи, ты в бога веруешь? – с жадным любопытством спросил Тропотун. – В конкретного, православного или же католического, – нет. Вот в высший разум – пожалуй… – А в бессмертие – в бессмертие ты веришь? – Ни во что я НЕ ВЕРЮ! – сердито отозвался Федор. – Я знаю чувственным опытом, что бессмертие существует. Не примитивный рай или ад, конечно!.. Если ты при жизни поможешь раскрыться своему психическому существу, тогда часть твоего индивидуального сознания переместится в него. Ты сможешь вспомнить свои предыдущие воплощения – а после смерти уйти в вечность в оболочке своего психического существа. – То есть моя душа обретет бессмертие? – Это очень упрощенно – душа… У каждого человека есть его психический двойник. Он живет и эволюционирует тысячелетия – такое своеобразное духовное древо. У него может быть несколько отростков – твои духовные близнецы, которые могут оказаться в других странах, среди других народов; это могут быть и мужчины, и женщины… Йоги высоких степеней постижения способны видеть своего Дживу – так зовется двойник – и даже читать по нему свои прошлые жизни… – Бред… Ерунда… Невозможно… – тряс головой Станислав Сергеич. – Ни во что не верю!.. – Ты сам сказал мне, что у тебя мало времени, – произнес Федор. – Потому я говорю с тобой откровенно. Кто знает – может это и твой Путь?.. Ведь что-то привело тебя ко мне! Псих ненормальный! Подумал Станислав Сергеич, наблюдая, как вспыхнули возбуждением глаза Федора. Псих – и я становлюсь психом. Однако утвердительно кивнул. Федор энергично встал и подошел к стеллажу. Извлек объемистую рукопись в сером картонном переплете. – Возьми, прочти внимательно… – Он передал рукопись Станиславу Сергеичу. – Здесь «Беседы матери» Шри Ауробиндо Ашрама, «Беседы с Павитрой», «Йогическая садхана» и «Шри Ауробиндо или блуждание разума» Сатпрэма. А я сейчас, только брюки переменю… – и он направился к стенному шкафу. Со сложный чувством принял из рук Федора толстый машинописный том Станислав Сергеич. Отчетливо понимая, что все это чушь собачья и что он втравливается в глупейшую авантюру, он, тем не менее, на что-то надеялся. Какая-то глубинная частица его существа, неподвластная голосу рассудка, не желала признавать конечный тлен, распад, смерть. Она неудержимо и иррационально стремилась в бессмертие, радовалась самой крохотной и невероятной зацепке, самому узкому, с игольное ушко, отверстию, в котором вдруг забрезжила возможность продления собственного существования. – Ну, я готов, – сообщил Федор, приглаживая пятерней полуседые патлы. На нем были дешевые джинсы из магазина «Рабочая одежда» и подростковая черная куртка, приобретенная, по всей видимости, за свою дешевизну. Они спустились в метро, потом пересели на автобус. Автобус полз на последнем издыхании, пассажиры набились в него до плотности невероятной. Подолгу простаивали на остановках, пока желающие ехать, гроздью висевшие на подножках, каким-то непостижимым способом не умудрялись втиснуться вовнутрь и дать закрыться дверям. Влип я с этим шизиком в историю… С ноющим, похожим на зубную боль чувством размышлял Тропотун. Вот и город уже кончается… Словно прочитавший его мысли Федор ободряюще улыбнулся и сказал: «Уже скоро… Мы в Ботанический сад едем – я там в оранжерее кочегарю. Человек, о котором я тебе говорил, мой напарник…» И Станислав Сергеич не мог не улыбнуться в ответ. Через калитку, над которой висела строгая надпись: «Служебный вход. Посторонним вход воспрещен.» – они прошли на территорию сада. Вдоль посыпанной желтоватым песком аллеи тянулись невысокие раскидистые сосны с очень длинными иглами. Пройдя аллею, свернули на тропинку в зарослях цветущих бело-розовыми пахучими цветами кустарников и наконец оказались перед трехэтажным зданием со стеклянной куполообразной крышей. – Оранжерея… – любовно произнес Федор. – Нет-нет, нам туда! – и он потянул за руку Станислава Сергеича в сторону боковой двери. – Тут у нас и лаборатории помещаются… – пояснил, отпирая дверь своим ключом. Извилистый темный коридор упирался в застекленную непрозрачным ребристым стеклом дверь. Шедший впереди Федор приоткрыл ее и жестом пригласил Станислава Сергеича войти. Тот сделал шаг – и очутился в тропическом лесу. Влажная духота царствовала под стеклянной крышей оранжереи. Кожа мгновенно покрылась каплями пота, и одежда облепила тело. Тропотун ощущал себя словно во сне, таким нереальным был этот экваториальный оазис в центре Сибири. Высокие пальмы, стволы которых казались обернутыми чем-то вроде войлока, толстые переплетенные лианы, которые свешивались с деревьев, чьи листья были словно покрыты красным лаком, и рассеянное, зеленоватое освещение – всё, всё представлялось невозможным, несуществующим, ирреальным. С лианы на лиану перепархивали разноцветные волнистые попугайчики и еще какие-то яркие крохотные птахи. Пробираясь по едва заметной тропке между извивающихся лиан и каких-то странных деревьев, чьи корни начинались примерно с середины толстого ствола, Тропотун подумал с опаской, что тут наверное и змеи есть. На его темя спланировал голубенький попугайчик и принялся клювом перебирать волосы. – Федя, птичка!.. – плачущим голосом сообщил растерянный Станислав Сергеич. Тот обернулся, хмыкнул, покачал головой, потом сунул руку в карман и вытащил обломанный кругляшок печенья. Положил на ладонь и ласково позвал: – Го-ша… печенья хочешь?.. Попугайчик радостно заверещал, покинул голову Тропотуна, сел на протянутую ладонь и чинно взял клювом лакомый кусочек. Федор легонько подкинул его, и попугайчик, быстро-быстро махая крыльями перелетел на толстую лиану, где, зажав кусочек в лапке, принялся чинно от него отщипывать. Тропинка сделала крутой поворот – и они вышли к бассейну, заросшему цветущими лилиями. Большие круглые листья лилий были похожи на зеленые плавающие подносы. Рядом с бассейном находилась покрытая свежей зеленой травой полянка, посредине которой росла примерно пятиметровая пальма с широко раскинутыми веерообразными листьями. Под пальмой, спиной к стволу, сидел в позе лотоса мужчина, а лицом к нему, образовав полукруг, восседали еще несколько человек, мужчин и женщин. Призывая к молчанию, Федор приложил к губам палец, схватил Станислава Сергеича за пиджачный рукав и потянул за собой. На цыпочках они подобрались к группе и пристроились в полукруг. На них никто не обратил внимание. Тропотун кое-как скрестил ноги и уставился на йога под пальмой, пытаясь вникнуть в смысл того, что говорилось. – … второй важный момент после остановки внутреннего диалога. Обычно Наблюдатель находится над головой. Лучше всего вести наблюдение за собственным телом, когда вы шагаете автоматически по ровной дороге, чтобы не отвлекаться на ухабы и тэ пэ. Если в какой-то момент вы станете сознательным, то увидите, что ваше тело продолжает идти – но вы находитесь не в своем теле, а как бы над головой. Свое тело вы будете видеть не глазами, а иначе. Это очень своеобразное состояние – словно ваше тело автомат с определенной программой. – Учитель, – обратилась к нему темноволосая девица в свободных брюках телесного цвета, – когда я во время медитации спокойна и неподвижна, то способность формировать образы исчезает, но исчезает и способность рассуждать. Как мне дальше медитировать? – Да, это сложный вопрос. Ментал как бы разделяется на две части. Первая – Пуруша, действия второй называются Природой. Вторая, имеющая отношение к сущности Природы, остается неподвижной. Она является свидетелем зарождения мыслей, осознаёт, что игра мыслей порождается Природой. Неподвижная часть ментала постепенно будет осознаваться как отражение более высокого, универсального Пуруши. – Учитель, – почтительно заговорил худощавый светловолосый юноша, сидевший в позе лотоса с вывернутыми на бедрах обнаженными ступнями, – скажите, индивидуализирована ли наблюдательная деятельность Пуруши, или же она предопределена Всеобщим? Напряженно слушавший диалог Станислав Сергеич скоро потерял смысловую нить и стал разглядывать представителей этой необычной школы. Сам гуру был плотен, на ушедшей в плечи тяжелой голове росли рыжеватые пушистые волосы. Большие круглые глаза напоминали совиные. Несмотря на неестественным образом вывернутые грязные ступни, чувствовал он себя вполне комфортно. Обнаженный до пояса торс его влажно поблескивал, красиво прорисовывалась под загорелой кожей развитая мускулатура. Из высоко задравшихся мятых штанин торчали сильные лодыжки. Возраст – едва за сорок. – Учитель, в интегральной йоге выход в ментальном теле предшествует выходу в витальном? И опять Станислав Сергеич отвлекся. Огромные распяленные ладони пальмовых листьев были того густого зеленого цвета, в котором просвечивает чернота. На лианах пересвистывались попугайчики. Один вдруг сорвался вниз и пролетел возле носа отпрянувшего Тропотуна, пахнув на его лицо струёй душного воздуха. Станислав Сергеич вздрогнул, показалось, что не попугайчик, а смеющийся гадко упырь едва не задел перепончатым темным крылом его лицо. Нет, все-таки попугайчик… Тропотун заставил себя переключить внимание на слова йога. – …Различные движения вступают каждое в свое время. – Учитель, вы говорили о двух путях. Один через ментал к супраменталу, другой – через раскрытие психического существа. Тут йог впервые посмотрел прямо на Станислава Сергеича. Его взгляд, напряженный и интенсивный, словно лазерный луч, проник через зрачки в самое нутро Тропотуна. Тому показалось, что чья-то мягкая рука ощупывает его душу, – голова пошла кругом, завертелись в глазах верхушки пальм, подступила к горлу тошнота. Йог бесстрастно отвел глаза. И Тропотун, ощущавший себя выброшенной на песок рыбой, стал постепенно приходить в себя. – Вы из стоящих на Пути? – спросил у него йог.