– Да, – для уверенности кашлянув, произнес тот. – Супраментальная йога – не ваш Путь, – мягко сказал йог и снова заговорил с учениками. Федор потянул Станислава Сергеича за рукав, они поднялись и по тропинке зашагали обратно. – Ты рукопись все же прочти… – говорил Федор, когда они шли по аллее к выходу. – Иногда нисхождение может произойти чрезвычайно быстро – если Сила тебя избрала. – Прочту конечно… – соглашался беспрекословно Станислав Сергеич, у которого от массы новых и довольно странных впечатлений мозги несколько сдвинулись набекрень. – Прочту и потом зайду к тебе… А попугайчики зачем?.. Они уже вышли из калитки. – Пальмы опыляют, – деловито пояснил Федор. – Вон, видишь, остановка автобуса!.. Левее, где забор зеленый… Ну, пока! – он нырнул обратно в калитку и, не оборачиваясь, зашагал по аллее. Регина бесшумно возникла в прихожей – вероятно, ждала и волновалась – и, прижавшись к Станиславу Сергеичу, коснулась губами его щеки. Лицо ее было виноватым и расстроенным. Во-во, подлизывайся!.. Мстительно твердил он про себя, напуская равнодушный вид. Я еще не решил, стоит ли тебя прощать?.. Однако, переобуваясь с каменным лицом, он уже учуял доносившиеся из кухни гастрономические ароматы, желудок его сократился в голодном спазме – а сердце уже простило жену. В кабинете он положил дипломат плашмя на письменный стол и достал объемистую рукопись. Наугад раскрыл: «… Вы, очевидно, говорите о Дживе, индивидуальном элементе, который проходит ряд воплощений и правит ими? Нет, это нечто большее. Дживы, за исключением редких случаев, представляют собой как бы эманации божественных существ, проецирующих из себя множество Джив. Они-то и воплощаются… Насколько я вижу, этот Джива уже трижды воплощался на Земле. Вы – его четвертое воплощение…» Ммм… промычал Станислав Сергеич и отложил рукопись. Защелкнул дипломат и прислонил сбоку к письменному столу. Сел в кресло, облокотился о столешницу и задумался. Скажи ему кто неделю назад, что скоро он окажется в идиотском положении искателя высшей истины, – покрутил бы пальцем возле лба. А сегодня… Экие спирали жизнь закручивает – не спирали, удавки!.. Он откинулся на спинку, повернулся вместе с креслом и чужим отстраненным взглядом стал изучать обстановку собственного кабинета. Книжные полки с престижными изданиями, стереоцентр, которым преимущественно пользуется Вадька, – соседи не раз уже жаловались на грохот и непонятные шумовые эффекты: паршивец в отсутствии родителей врубает, на полную мощность западные диски. – Кушать подано, сэ-эр, – заглянула в дверь Регина. – Ой, ты еще не переоделся! Это что за перепечатка? – Интегральная йога. – Ты прямо как ребенок! Надо в больницу идти – а он в йогу ударился! – она сердито махнула рукой и исчезла. Станислав Сергеич вздохнул и, взявшись за подлокотники, легко выбросил свое тело из кресла. И вдруг необычная слабость заставила его опереться о стол. Вот оно!.. С ужасом подумал он, постепенно приходя в себя. Начинается… Он осторожно выпрямился и, словно стеклянный сосуд, понес себя к двери. Погруженный в невеселые мысли, переоделся в спальне в шорты и светлую безрукавку. Потом долго умывался в ванной, плеща холодной водой в лицо. Только не распускаться!.. Стол был тщательно сервирован на две персоны. Цвели в красном соусе мясистые белые куски курицы. Отварной картофель аппетитно дымился. Влажно поблескивали выступившим соком половинки свежего огурца. – Рина, нет слов… – сказал Станислав Сергеич, усаживаясь на привычное место. – Ты ведь любишь чахохбили, – отозвалась она с ласковой бабьей жалостью и скромно оправила кружева на синеньком ситцевом платьице. – Нужно хорошо питаться и – давай насчет консультации договоримся? – У-у… – только и мог произнести Тропотун, наслаждаясь вкусовыми ощущениями. – Потрясающее чахохбили!.. – он даже прижмурился от удовольствия, словно насыщающийся кот. – Что у тебя на работе?.. – вопрос о консультации для него не существовал. – Все обычно, – ответила Регина, раздраженная упрямством мужа. – Большинство в отпусках – остальные помаленьку халтурят. – Кажется, у вас сегодня банкет? – Ну какой мне банкет? – произнесла она с горечью. – Рина, послушай меня… – он ласково накрыл ладонью ее кисть. – Не хорони ты меня раньше времени!.. Рак – это обычная болезнь двадцатого столетия. Если застать вовремя, излечивается в 80 % случаев. Давай не будем делать трагедию… – Он любовался своим самообладанием. – Сейчас сколько? – он посмотрел на квадратные электронные часы, вделанные в кухонный высокий пенал. – Девятнадцать десять… Банкет начинается в восемь. Ты еще успеваешь! – Слава… – тяжело вздохнула она, – о чем ты?.. Неужели я тебя оставлю одного! С иезуитским интересом Станислав Сергеич отмечал, что изображающая любящую супругу жена – как это ни странно – верит в свои переживания на все сто процентов! Однако… на банкет уж очень хочется… Ведь не при смерти же он!.. Тропотуну казалось, что чувства Регины у него как на ладони и что сейчас он способен прочесть в ее душе самое малое и даже неосознанное вполне движение. – Не делай фетиш из моей болезни! – раздраженно настаивал он. – К тому же я именно и хочу остаться один!.. Несколько мгновений она с сомнением вглядывалась в его лицо. – Прошу тебя, иди… – сказал проникновенно Станислав Сергеич. И тогда Регина наконец поверила, что он действительно этого хочет. Она улыбнулась неловко, кивнула и легко поднялась из-за стола. Провожая взглядом ее узкую спину, Тропотун с удовлетворением подумал, что в самом конце непременно напомнит ей про банкет. Снова Федор В последующие дни Станислав Сергеич обращал себя в йога. Как заезженная пластинка, твердил он данную Федором мантру, изучал священные тексты и старательно пытался медитировать – утром, вместо гимнастики, и вечером, отбросив привычные свои блуждания в эфире с помощью транзистора. Хуже всего давались ему медитации. Он закрывался в кабинете, предварительно попросив жену его не беспокоить, и откидывался на спинку дивана в полулежачей расслабленной позе и с закрытыми глазами. Мозг его, однако, никак не желал успокаиваться. В голове вдруг начинал крутиться какой-либо навязчивый мотивчик или же прилетал неведомый диалог, а то так являлись мысленному взору ухмыляющийся Ефременко, кисло-желчный Оршанский или какая-нибудь вовсе неизвестная и отвратительная рожа. Станислав Сергеич злился, отталкивал навязчивые образы – и выходил из нужного состояния сосредоточенности на своем внутреннем мире. Блуждая по хитрому лабиринту своего «я», Тропотун сделался весьма рассеян в мире внешнем. Однажды Любочка остолбенела, обозрев явившегося на работу патрона в однотонном коричневом костюме – но при двух галстуках, красном и сером в полоску. Она весьма деликатно справилась, не новая ли это мода?.. На что начальник, непонятно усмехнувшись, не ответил ничего, но серый галстук затем снял. Дела институтские шли самотеком. Двигавшийся по инерции отлаженный управленческий механизм пока что работал без сбоев. Сотрудники занимались своими проблемами, и никто не обращал внимания на необычное настроение заместителя директора по научной и конструкторской работе. Являясь на службу, Станислав Сергеич предупреждал Любочку, что у него совещание, и, расхаживая по кабинету, размышлял. Согласен, говорил он себе, источник сущего – Свет… Крохотный огонек горит в душе каждого человеческого существа. И я… я едва не погасил его!.. Суть прежнего Тропотуна – лицемерие… Я должен очиститься. Должен творить добро!.. Добро… Хмм… Оно вытекает из сути человеческой натуры. Я же напоминаю себе гусеницу, которая выдавливает из брюшка клейкую нить, чтобы без ущерба для себя соскользнуть с высокого дерева. Мне приходится насиловать свое «я» в любви к ближнему. Тупость окружающих, их леность и отсутствие настоящих высоких устремлений просто бесят меня! Куда взгляд ни кинь – ничтожества! Ничтожества и ханжи!.. Возвращаясь с работы домой, он молча переодевался, молча ужинал и запирался в своем кабинете. Если в начале этого «глубокого погружения» Регина пыталась как-то воззвать к рассудку мужа, то спустя несколько дней заняла позицию выжидания, надеясь, едва супруг отойдет от всех философских бредней, тотчас запустить машину консультаций и лечения в лучшей клинике. На пятый день Станислав Сергеич с ужасом осознал, что окончательно запутался. Будущее представлялось ему разверзшейся впереди ледяной пропастью, в которую он соскальзывает со все возрастающей скоростью. «Сегодня же к Федору!» – решительно произнес он. Стоявшая возле стола Любочка, в руках которой была папка с утренней корреспонденцией, слегка опешила и потом еще долго пыталась припомнить, кто такой этот Федор?.. После обеда они обсудили со Шнайдером меры по улучшению трудовой дисциплины – в НИИБЫТиМе считалось хорошим тоном опаздывать на энное количество минут на работу, с обеда и тэпэ, – решили опробовать штрафные санкции на его, самом внушительном, отделе. Когда затем Тропотун остался один, собственный кабинет вдруг настойчиво стал напоминать ему погребальную камеру древних. Некоторое время он сопротивлялся наваждению, убеждал себя, что тяжелые портьеры – всего лишь портьеры, а не траурные материи, в которые заворачивают покойников, что деревянные панели – только панели и ничего больше, однако скоро понял, что так можно черт знает до чего дойти, и попросту сбежал с работы. А скоро он уже звонил в знакомую восемнадцатую квартиру, в полной уверенности, что Федор непременно окажется дома. Федор действительно был дома. В комнате со времени первого визита Станислава Сергеича ничего не изменилось. Даже на столе по-прежнему лежала раскрытая примерно посредине рукопись, – та ли, другая – сказать трудно. Хозяин сел на свой стул и, сгорбившись, устало посмотрел на опустившегося на диван гостя. Лицо Федора выглядело аскетичным, даже изможденным: глубокие вертикальные складки возле почти бесцветных губ, ушедшие под надбровья глаза, нечесаные серые патлы по плечам. – Я… мне… – с запинкой пробормотал Тропотун. Он положил плашмя на колени дипломат, достал рукопись и протянул Федору. – Изучил… спасибо… Даже определенное созвучие нашел. В юности, знаешь, тоже йогой баловался. Федор тихо спросил: – Тебе когда в больницу? – Через неделю. И я, по-человечески, по-мужски, благодарен тебе, Федор! Потому что, как оказалось, мне не с кем поговорить. Если бы ты знал, каким гадким и маленьким человечешкой я себя вижу… Как опротивел сам себе… Передо мною внезапно открылась вся бессмыслица моей прежней жизни – ее внешняя суетность, мнимая значительность, за которой прячется пустота, и ложь, ложь… Федор с состраданием посмотрел на Станислава Сергеича и заговорил: – Я очень тебе сочувствую, честное слово! Но меня отталкивает то, что сейчас ты актерствуешь, любуешься собственными страданиями. Ты ко мне пришел не за тем, чтобы к Истине приобщиться, Чихать тебе на все истины! Ты хотел меня заместо зеркала использовать, увидеть себя моими глазами очищенным, почти святым – парадный портрет собственной душонки изобразить. А коли выгорит – и кусочек бессмертья урвать!.. Опешивший вначале Тропотун отвел глаза и пристыжен-но молчал. Прав Федор, тысячу раз прав! Даже в поверенные он себе избрал его из соображений корыстных – чтобы общих знакомых не было, чтобы тайна болезни, боже упаси, не выплыла наружу раньше срока… Долго сидели в молчании. Наконец Станислав Сергеич сконфуженно кашлянул и, нюхая воздух, спросил: – Чем это у тебя пахнет? Запах какой-то знакомый… сладковатый… – Запах? – удивился тот. – Странно, окно ведь раскрыто… А, может, я уже принюхался?.. – он остановил на госте свой ясный, не от мира сего взор и пояснил спокойно – Это труп в стенном шкафу разлагается. Жарко. Я, конечно, упаковал его в газеты – но сам видишь… усиливается запах… – Труп?! – сдавленно переспросил Тропотун и постарался придать своему лицу невозмутимое выражение. Кого же этот псих укокошил?.. Лихорадочно думал он. Вот это влип так влип!.. Как же я не сообразил сразу – он же типичный маньяк, убийца… Спокойствие!.. Главное – спокойствие!.. Нельзя его раздражать. Это же надо в такую историю угодить… Милиция, допросы – охх… И этот тоже – не дать ему накинуться врасплох!.. И Станислав Сергеич внутренне собрался, дорого готовясь продать свою жизнь. Федор созерцал его безмятежными глазами сумасшедшего или пророка. Он заметил, как вытянулось и посерело лицо Тропотуна, как тот напружинился, изготовившись к драке. Не сразу сообразив, в чем дело, он с удивлением наблюдал за своим гостем. Но когда до него дошло… Федор вдруг засмеялся мелким рассыпчатым смешком, и Тропотун сжал руки в кулаки и весь напрягся. – Да ты что подумал?.. Ха-ха-ха!.. Я-то хорош – труп в стенном шкафу… Ха-ха-ха!.. Воображаю… Попасть в криминальную историю при твоем-то реноме… – и он снова залился смехом. Станислав Сергеич ощутил растерянность и глухую злобу. – Ты мне заявляешь, – холодно произнес он, – что в шкафу у тебя труп. Что я должен думать? – Да, правда, конечно… – закивал тот. – И труп тоже есть – только не человеческий, а собачки. Я вчера шавочку подобрал больную. В ночь дежурил. Пришел – она уже околела. Ну, в газеты завернул – и в шкаф. Потому что мусоросборник приезжает в восемнадцать тридцать. – Он удрученно покачал головой, вглядываясь в Станислава Сергеича: – Ну разве я на убийцу похож?.. – Мне это и в голову не пришло! – картинно пожал плечами Тропотун и только теперь почувствовал, что тело его покрыто испариной. Ну не соскучишься с этим блаженным кретином!.. Зло подумал он и перевел разговор в нейтральное русло: – Интегральная йога помогла мне взглянуть на свою судьбу как-то философски… Были интересные переживания, но… Я человек из плоти и крови, очень земной человек, понимаешь? А переделывать себя уже поздновато… – Ты прав… наверно прав… – забормотал Федор, потом умолк и задумался. – Мимолетность бытия!.. – наконец произнес обрадованно. – Ты остро чувствуешь сиюминутность жизни… – теперь он уже внимательно вглядывался в лицо Станислава Сергеича. – Может тогда Путь Дзэна?.. – Путь – чего?! – Дзэна… о дзэн-буддизме слышал? – Что-то… вроде… – Если бы не собачка – я бы свозил тебя в одно место… Электричкой, – добавил Федор. – Собачка обождет! – уверенно заявил Станислав Сергеич. – Давай ее вынесем и положим на пятачок, куда подъезжает машина. Кто-нибудь выкинет. Федор все еще пребывал в нерешительности. – Поехали, прошу тебя! – сказал Тропотун. – Вдруг это мой единственный шанс?.. Жажду откровения! Забор взбирался на каменистый холм. Остановившись возле калитки, Федор подергал веревку, прикрепленную к языку довольно большого медного колокола, – раздался гулкий мелодичный звук. Ожидание было недолгим. Калитка распахнулась внезапно – Станислав Сергеич не слышал шагов – перед ними стоял среднего роста человек в кимоно. – Приветствую вас, Никита-сан, – поклонился Федор. – Не могли бы вы уделить толику своего драгоценного времени моему другу и мне?.. Лицо незнакомца в кимоно, плоское, с выраженными скулами и раскосыми глазами, говорило о наличии у него азиатской крови. Какое-то время он с непроницаемым видом вглядывался в Станислава Сергеича, потом поклонился в пояс и сделал приглашающий жест. Федор тоже низко поклонился в ответ, и Тропотуну не оставалось ничего иного, как отвесить глубокий поклон. Он понимал, что в этом обмене поклонами крылся какой-то смысл, которого заранее не соизволил объяснить ему Федор.