– О женщинах можно думать в любом положении, – наставительно заметил тот. Его тон искренне позабавил Тропотуна, который, невзирая на все свои переживания, тоже засек большой интерес к собственной персоне: под тем или иным предлогом в их палате вчера перебывали все дежурные сестры. Однако по паскудной привычке лицемерить он не пожелал признаться себе в этом и выставился перед Гришей в образе святого. Уличив теперь себя в ханжестве и лицемерии, Станислав Сергеич тут же мысленно поклялся дожить остаток своих дней в совершеннейшей искренности, с чем и поднялся из-за стола. Поклонение Фарисею Обход приближался. В начале одиннадцатого в четвертую палату энергично шагнул двухметровый русоволосый гигант, облаченный в белый халат едва достававший ему до колен. Врач поздоровался и уселся на стул возле Гришиной кровати. Его крупное лицо казалось вырезанным из светлой древесины и окончательно не обработанным. – Что, брат Григорий, как дела? – с юморком заговорил он. – Ты у меня прямо цветешь! Гриша глядел на него с немым обожанием. – Да, ты у меня молодцом, – продолжал врач в той же оптимистической манере. – Анализы неплохие, так что будем во вторник удалять твою внеплановую шишку! – Внеплановую шишку… – развеселился Гриша. – Хи-хи! Ну сказали! Давайте, оперируйте, а то с тоски запью… – Смотри у меня, – нарочито застрожился врач, – а то за нарушение режима… – Знаю, не мальчик, – с важностью сказал Григорий. – Не мальчик, но муж! – поднял указательный палец врач. – Помни об этом. – Тридцать лет уж помню… – пробормотал Гриша. А врач уже переключил свое внимание на новенького. Пересел в изножье кровати Тропотуна и заглянул ему в лицо глубоко посаженными васильковыми глазами. – Давайте знакомиться, – сказал он. – Ваш лечащий врач, зовут Алексей Васильевич. – Станислав Сергеич, – церемонно наклонил голову Тропотун. – Ну, Станислав Сергеич, расскажите-ка мне про свою хворь. Только все по порядку. Когда заметили первые признаки болезни, какими симптомами она проявилась… Он умолк, выжидательно глядя на Тропотуна. Тот смущенно кашлянул – не хотелось исповедоваться при постороннем. Врач сообразил, повернулся на скрипнувшем стуле и выразительно посмотрел на Григория. Умиравший от любопытства Гриша пробормотал: «Понял, все понял…» – и зашаркал из палаты. А Станислав Сергеич с облегчением приступил к описанию своего недуга. – Теперь вот готов к худшему! – закончил он свой рассказ с нарочитой бравадой. – Получается, что субъективно вы не ощущаете ничего… Констатировал Алексей Васильевич и пошевелил выгоревшими кустистыми бровями, напоминавшими приклеенные к надбровьям колосья. – Будто стеснение, – приложил ладонь к грудине Тропотун. – Здесь… – Ясно, будем обследовать! – и врач хлопнул его по колену. – Только настрой мне ваш не нравится. Вы что это раскисли?.. За жизнь надо драться. Отсюда и не такие доходяги на своих двоих уходили. Мы, конечно, не боги – но несколько лет жизни обеспечить можем. Вот так, Станислав Сергеич! – Я не раскис, – поджал Тропотун тонкие губы. – Но канцер есть канцер. – Диагноз, собственно, откуда вам известен? – строго спросил врач. – Чистая случайность. – Вы к нам лечиться пришли, а не умирать. В противном случае – прошу на кладбище! – И Алексей Васильевич насупился. Как ни странно, а быть может именно на это и рассчитывал врач, резкая его отповедь подействовала на Тропотуна бодряще. Он даже почувствовал облегчение оттого, что теперь кто-то другой вместо него несет ответственность за его будущее. – Так вы полагаете – есть надежда? – спросил он робко. – Надежда есть всегда. – Сказал врач. – Кроме того, пока вы не пройдете полное обследование, говорить не о чем. Ну с какой стати вы решили, что у вас рак?.. Это может оказаться доброкачественная опухоль, с которой люди живут десятилетиями. Рак тоже имеет различные формы, и потому в каждом отдельном случае прогноз развития болезни будет свой. В общем, я вас назначаю на все анализы плюс рентген. Есть ко мне вопросы? – и он хлопнул ладонью по колену, словно прихлопывая возможные вопросы. – Есть… – отозвался Станислав Сергеич капризно. – Зачем новый рентген, если мне уже делали в поликлинике? – У нас с поликлиникой разный профиль, – терпеливо начал объяснять Алексей Васильевич. – Они должны заболевание выявить, а мы – вылечить. Да и техника у нас новейшая… Едва врач скрылся в коридоре, как в палате появился Гриша и с порога завел свой нескончаемый монолог: – А? Что я говорил? Во мужик! А вы не верили… Ох, все мне тут обрыдло!.. Резать во вторник будут. Две недели бью баклуши. Конечно на казенном харче, да из дому понатащили – но мужику нельзя без настоящего дела, линяет он без дела. В картишки перекинемся? В восьмерке соображают. – Не люблю карты! – А домино? – Спасибо, и домино не люблю. Не беспокойтесь за меня, идите, я скучать не умею. Позвонить надо кой-кому и посидеть подумать. – На вашей койке Пантелей Петрович лежал, – сообщил Гриша. – Четыре дня как выписался. Игрок козырный был!.. – в голосе его послышалось восхищение. – Ладно, я потопал! – и он развернулся на сто восемьдесят градусов. Однако тут же снова повернулся лицом к Станиславу Сергеичу и почти шепотом заговорил: – Семеныч-то из интенсивной терапии помирает… – покачал жалостно головой. – Селезенку у него рак сожрал. Уже неделю на одних трубках, – он шумно вздохнул и, обреченно махнув рукой, наконец покинул палату. Оставшись один, Станислав Сергеич наконец вздохнул свободно и подошел к распахнутому окну. Онкологическое отделение находилось на первом этаже главного корпуса, Выстроенный в старом парке больничный городок занимал довольно обширную площадь. Под окном палаты росла пышная сирень, во втором ярусе – старые узловатые клены, еще выше – серебристые мощные тополя. По толстому стволу тополя винтом сбежала белка, что-то подобрала на земле и рыжей ракетой взлетела почти на самую верхушку. Жизнь… Завистливо думал Тропотун, наблюдая за юркой белкой, которая по всей вероятности переживет его. Да, жизнь… Придется научиться радоваться минутам, ибо теперь время – мой самый дорогой капитал… Я должен благословлять небо за то, что в интенсивной терапии умираю не я, а неизвестный мне Семеныч… Стремительно вошла медсестра и замерла на пороге, глядя на рельефный мужской силуэт в оконном проеме. Поправила выбившиеся на высокий чистый лоб темные кудряшки и низким глуховатым голосом спросила: «Вы Тропотун?» А когда он повернулся и кивнул утвердительно, добавила: «Пройдите на анализы в процедурный!» И тут же унеслась, словно маленький вихрь, оставив Станиславу Сергеичу впечатление о красивой статной девушке в накрахмаленной до картонной твердости белейшей косынке. Заняв очередь в процедурный кабинет, Станислав Сергеич параллельно узнал, что у Анечки легкая рука, в то время как у бесчувственной грымзы Валентины, которой что живой человек, что манекен все едино, рука тяжелая – но к счастью дежурит Анечка. Девушка усадила его на стул и ловко перетянула жгутом руку. Он отвернулся и ощутил противный холодок страха где-то в животе. Напряглось тело, и вспотели ладони. Где-то у самого горла затокало сердце. Увы! С самого раннего детства Станислав Сергеич панически боялся уколов. Увидев, как окаменело лицо новенького, Анечка насмешливо улыбнулась и сказала: «Потерпите, я уже в вене!» Не оглядываясь на нее, Тропотун стоически кивнул и внимательно продолжал изучать белые стены кабинета. По дороге в свою палату, Станислав Сергеич с горькой иронией думал, что вот теперь и он влился в это безликое сонмище страдальцев, которые еще вчера казались ему все на одно лицо. Теперь же он мысленно разделил их на три категории: здоровые на вид; с признаками болезни, но довольно шустрые; и совершенно никудышные, со страшными землистыми лицами, полусогнутые и худые, как вешалки. Деловито спешившие на процедуры больные обсуждали между собой преимущества и недостатки химиотерапии, лазерного лечения, облучения гамма-пушкой и радикального хирургического вмешательства. Процесс лечения был в онкологическом отделении чем-то вроде серьезной и кропотливой работы, которую исполняли скрупулезно и без всякой бравады. Больничный распорядок постепенно вовлек Станислава Сергеича в свой специфический ритм. Обед раздавали в час дня. После еды разбрелись по палатам соснуть, а Тропотун решил позвонить своим женщинам. У автомата в коридоре дожидались своей очереди двое бледных слабых мужчин, – вероятно, прооперированных, как решил Тропотун. Один из них, в зеленой полинявшей пижаме, завистливо посмотрел на него и сказал, что дальше есть еще автомат, но туда далеко идти. Станислав Сергеич вежливо поблагодарил и направился вдоль коридора. Действительно возле прикрепленного к стене неподалеку от выхода в вестибюль телефона-автомата не было никого. – Будьте любезны Регину Борисовну… – пророкотал он в трубку. – Славочка, ты? – послышалось после паузы на том конце провода. – Наконец-то! Как ты устроился? Я уже волновалась. Мне прийти сегодня? – Стоп-стоп-стоп! – пресек он поток вопросов. – Возьми бумагу, ручку, пиши… Палата номер четыре. Двухместная. Это можешь не писать! Сегодня начали обследовать. Когда придешь, поговорим подробно. Жду тебя – записывай! – с пятнадцати тридцати до шестнадцати. Как у тебя со временем – выберешься? Позже не стоит, потому что мне назначили процедуру. – Что за процедура? И почему в такое время? – Клизма, – ответил он, понизив голос. – Завтра рентген, кишечника. – Кишечника?! – Тут обследуют капитально. – А-а… Что тебе принести поесть? – Нежирной колбасы с полкило и помидор. – Может быть сыра или печенья? – Нет, не надо. Ну, пока… – Пока… Целую! И возле его уха раздался звук поцелуя. Это было настолько не к месту, что Станислава Сергеича аж покоробило, и он поспешно стукнул по рычажку. Постоял с трубкой в руке, настраиваясь на другой тон, потом медленно набрал номер рабочего телефона Веры. – Слушаю! – энергично произнес ее голос. – Привет… Это я. – Ты откуда? Как дела?.. – Из больницы. Пока все покрыто неизвестным мраком. – Когда у вас посещения? – Подходи часам к пяти. Врачи уже разбегутся, и я смогу выйти в сад. Здесь прекрасный старый сад. Даже есть липовая аллея. – Хмм… неплохо устроился! – усмехнулась она. – Может и мне подумать насчет обследования? – Разве так шутят! Подслушает судьба… – Тьфу! тьфу! тьфу! – суеверно поплевала она. – Значит я прихожу к пяти. А какая у тебя палата? – Главный корпус, четвертая палата. – На предмет поесть что-нибудь захватить? – Если тебя не затруднит, российского сыра граммов триста. Я буду тебя ждать на центральной аллее. – Липовой? – Вот-вот, липовой… – двусмысленно сказал он. – Салют? – Салют! Кому бы еще позвонить?.. Думал он, вертя в пальцах оставшуюся двушку. Достав из кармана крохотную записную книжечку, принялся медленно ее листать. Ха! телефон Блаженного Федора!.. Бросив монетку в прорезь автомата и сверяясь с книжкой, стал набирать цифру за цифрой.