– Чего надо? – раздался противный старушечий голос. – Федора надо, – разозлился Тропотун. – Федьку, что ли? – сварливо уточнила бабка. – А для чего он тебе? – Значит нужен! – Ну щас… – отозвалась бабка после некоторого раздумья. Телефон надолго умолк, только в трубке что-то тихонько свистело и попискивало, – словно электрическая мышь, подумал Станислав Сергеич. – Да, я слушаю вас… – отстраненно произнес наконец Федор. – Здравствуй, Федор! – неожиданно обрадовался Тропотун. – Это я, Станислав! Из больницы тебе звоню. – А я тебя совсем потерял. Думал, может обидел чем? Или знакомых моих испугался?.. Тебя я больше испугался… Мысленно ответил Станислав Сергеич, а вслух сказал: – Много дел было перед больницей. Но теперь зато уйма свободного времени! – Если ты хочешь, я могу зайти… – неуверенно предложил Федор. – Поговорим. Недавно я был в гостях у магов – это очень интересно… – Не сомневаюсь! – с чувством поддержал его Тропотун. – Приходи обязательно. У нас посещения с пяти до семи ежедневно. – Наверно в понедельник… Все в отпусках, я почти каждый день на дежурстве. – Идет. Как там Гоша – пальмы опыляет? – Опыляет. Тропотун рассмеялся и повесил трубку. Гриша спал, свернувшись в классическую позу эмбриона, и его помятое лицо выражало глубокий покой. Несколько мгновений Станислав Сергеич с ненавистью созерцал довольно похрапывающего соседа, а затем пересилил себя и тоже растянулся на кровати. Храп сопалатника мешал расслабиться. Тропотун ворочался с боку на бок, засовывал голову под подушку, но ничего не помогало – он отчетливо слышал этот всепроникающий храп. Тогда он прибегнул к детскому методу против храпунов и тихонько засвистел. Гриша в ответ зачмокал губами, хрюкнул, повернулся на бок – и умолк. Станислав Сергеич облегченно вздохнул и помаленьку начал дремать. Окружавшую его больничную реальность уже разбавляли обрывки цветных снов, готовых полностью завладеть его податливым сознанием, как вдруг что-то сделалось не так в изножье кровати. Какое-то непонятное облачко сгустилось там, и Станислав Сергеич внимательно и подозрительно стал вглядываться в это облачко – упырь! Это снова был упырь собственной хвостатой персоной. Посверкивая антрацитовыми глазками, нечисть скалила сахарные клыки и нагло восседала на стуле, обмахиваясь при этом кончиком хвоста с кисточкой. – Явился! – весьма неприветливо произнес Тропотун, стараясь говорить негромко, чтобы не разбудить соседа. – Явился! – с вызовом отозвался упырь и ехидно осклабился. – Что, доволен? – уже злобно поинтересовался Станислав Сергеич. – Я в больнице. Рак легкого. В перспективе – кладбище. И потом, почему именно ты?! Фаусту являлся Мефистофель, Ивану Карамазову – черт, а мне какого-то замухрышку прислали!.. Он с отвращением оглядел упыря, сидевшего нога на ногу, и мог бы поклясться, что на его упырской роже написано почти человеческое злорадство. – Так ведь Фаусту – Фаустово, а табе миня… – с удовольствием пояснила нечисть. И Станислав Сергеич тотчас вспомнил анекдот, который перефразировала пакость. Офицер ругает денщика и жалуется: «У всех денщики как денщики, расторопные, умные – мне же дурак дураком достался!» На что денщик резонно отвечает: «Так умным умного – а табе миня…» Подобное сравнение до глубины души оскорбило Тропотуна и, ухватив подушку, он с воплем: «У, зарраза!» – замахнулся на упыря. – Повежливей-повежливей, – с холодным достоинством пресек его хулиганское поползновение упырь. – Я ведь на службе. Он вдруг заскочил на сиденье стула, расшеперил свои перепончатые крылья и взвился к потолку. Сделав петлю вокруг плафона, упырь кинулся сверху на Станислава Сергеича и с невероятной силой вцепился в его руку. Не успевший даже испугаться как следует, тот ухватился другой рукой за железную раму кровати – но силы оказались неравными. Упырь стремительно поволок его к стене. Все! Расплющит! Равнодушно подумал Тропотун, отпуская кровать, и со всего маху врезался в стену. Однако к вящему его удивлению каменная кладка стены напоминала по своей консистенции густой кисель, проскочив сквозь который он очутился… на собственных похоронах. Да, Станислав Сергеич, скрестивши на груди руки, снова лежал в гробу. Но теперь это уже не были довольно примитивные институтские похороны с речами и казенными венками. О нет!.. Катафалк, украшенный коврами и цветами, на котором стоял его гроб, плыл над морем голов. Бесконечная процессия мужчин, женщин, детей и стариков, облаченных в черные одежды, сопровождали неспешный ход катафалка, запряженного шестеркой смоляно-черных коней. Когда под звуки рыдающего марша гроб опускали в землю, над толпою прокатился стон невыразимого горя и отчаяния. Хотя Станислав Сергеич, окостенев, лежал глубоко под землей, каким-то непонятным образом он видел, что могилу его завалили грудой живых цветов. А люди все шли, шли – и лица их были полны скорби… Спустя время (цветы уже успели завять) могила Тропотуна превратилась в место паломничества его приверженцев. Будучи живым, Станислав Сергеич и предположить не мог, сколько у него почитателей!.. Люди собирались кучками, произносили речи, стихи и даже целые поэмы в честь фарисейства и Фарисея. Они жаждали увековечить его дело. Жаждали поклоняться ему ныне, присно и во веки веков… И минуло еще время. Огромная, бесчисленная толпа подтянулась к могиле Тропотуна. Он даже не узнал вначале это место. Над могилой возвышался памятник, укрытый сероватым покрывалом. Торжественные звуки оркестра возвестили о начале церемонии, и покрывало медленно стало съезжать вниз, обнажая перед людскими взорами огромный памятник в честь Великого Фарисея. О-о!.. Взвыла толпа. A-а!.. Завыла толпа в едином порыве счастья. И на гранитный постамент посыпались живые цветы. Ничего величественнее и прекраснее этого гранитного монумента Станислав Сергеич никогда не видел. Изваянный из цельного монолита, он стоял на пьедестале, словно паря над толпой. Руки Фарисея были простерты вперед в благословляющем его истовых последователей жесте, а все четыре лица с совершенно различным выражением смотрели на все четыре стороны света. Созерцание собственного торжества наполнило его неистовым счастьем. О да!.. Он – Фарисей. И он – бессмертен… И с этим ощущением абсолютного, неимоверного счастья Станислав Сергеич пробудился. Кто-то негромко пел. Слегка повернув голову, он увидел сидевшего на кровати Гришу, который подшивал облохматившийся рукав пижамной куртки и напевал мультфильмовскую песенку. Тропотун долго и недоумевающе смотрел на соседа, пока окончательно не проснулся. Тогда он торопливо поднес к глазам руку с часами – пятнадцать двадцать. Ну и ну, уснул средь бела дня! – Тут как, разрешают в саду гулять? – охрипшим со сна голосом спросил он у Гриши. – А чо не гулять, если ходячий? – удивился тот. – Деревья хреновину какую-то полезную выделяют, которая лечит. Чего не гулять-то… Не веришь? Сам на лекции слышал! – Бесподобно… – пробормотал себе под нос Станислав Сергеич вставая. Он ополоснул лицо прохладной водой из-под крана и взглянул в зеркало. Собственное отражение не понравилось ему, так как не соответствовало его представлению о лице благородного умирающего. Тропотун нахмурился, глядя в зеркало, посерьезнел, пока в его носогубных складках не появился оттенок трагизма, и только тогда отошел от предательского стекла. Влип Через полуподвальное помещение, в котором располагалась раздевалка для врачей и медперсонала, Станислав Сергеич выбрался на улицу. Обогнув здание, он вышел на широкую липовую аллею, тянувшуюся от главного корпуса сквозь весь больничный городок. Солнце немилосердно припекало, и Тропотун отыскал скамейку в тени липы, устроился поудобнее и приготовился ждать. По парку бродили разомлевшие от жары больные – на вторую половину дня процедур обычно не назначали. Мысли Станислава Сергеича прыгали с пятое на десятое, не задерживаясь на чем-либо определенном. Вспоминался его последний день в НИИБЫТиМе, и день этот из больничного далека представлялся бессмысленным и невероятным. Потом по воле воображения он перенесся в Верину не очень-то ухоженную квартиру – с этой женщиной хотя бы не скучно!.. И тут ни к селу ни к городу выплыл эпизод сна, где поклонялись Великому Фарисею. Тропотун недовольно фыркнул – эпизод был совершенно идиотическим – и посмотрел на часы. Его благоверная опаздывала. Ну где ее носит, чертову бабу?.. Никаких обязательств в отношении мужа – в больницу не может вовремя прийти!.. Он сидел, злился, проклинал мысленно Регину и вдруг заметил стоявшего подле скамейки Гришу о коробкой домино в руках. Гриша встряхивал время от времени коробку, и костяшки домино весело постукивали. «Сыграем, Сергеич?»– принялся канючить Гриша. Однако Тропотун сурово отнекивался, упирая на то, что в азартные игры он принципиально не играет. «Какая ж она азартная? – изумился Григорий. – Если родичей боишься пропустить, так мы вон в той беседочке сядем, чтобы аллею было видать…» Станислав Сергеич отказался наотрез, и загрустивший Гриша один поплелся к увитой хмелем беседке. – Благодать какая… – услышал он голос незаметно подошедшей Регины. – Это кто с тобой говорил? – Сосед. – Ну и рожа! Она села рядом с ним, откинулась на спинку и вытянула длинные ноги с узкими лодыжками. Потом вдохнула полной грудью воздух и произнесла– мечтательно: – Почти санаторий… – Хмм… – отозвался многозначительно Станислав Сергеич. – Я жду тебя битый час! – На кафедре задержалась, – пояснила она спокойно, – вдруг взял и нагрянул шеф. Потом за помидорами ездила на рынок… – Регина порылась в сумке и вытащила помидор, – каков?.. – сунула мужу под нос, чтобы он разделил ее восхищение. – Торговец сразу на меня глаз положил, чуть из-за прилавка не выпрыгнул, бедный, – рассказывала она непосредственно. – В ресторан приглашал – смех! А зубы все золотые… Тропотун терпеливо слушал. За годы супружеской жизни он вполне уяснил, что не имеет смысла упрекать жену в отсутствии точности, ибо его и ее понимание точности весьма рознится. – Кто у тебя лечащий врач – мужчина или женщина? – спрашивала она. – Мужчина лучше. Но главное – сделать консультацию профессора. Я папе все рассказала, он, конечно, страшно расстроен, но обещал все уладить. У одной дамы с нашей кафедры муж болел раком, забыла чего, но это неважно! Ему лет десять назад делали операцию – и никаких рецидивов. С тех пор медицина еще продвинулась вперед… Он украдкой посмотел на часы – шестнадцать сорок пять. Черт подери!.. – …консультации на следующей неделе. Может быть лучше сразу лететь в Москву?.. – Какая Москва? – обреченно вздохнул он. – Нет же еще ни единого анализа. – Боже, как медленно – ты уже второй день в больнице!.. – Регина, извини, мне надо идти, – произнес он как можно уверенней, – а то процедурная сестра будет ждать. Ты когда зайдешь снова? Кормят здесь терпимо, так что не стану слишком утруждать просьбами. Ты мне двушек насобирай – вечерами буду звонить. – Как то есть идти? – обиженно изумилась она. – Ну опоздаешь на полчасика – что случится? – Мне назначили на пять, – ровным голосом убеждал он. – Не стоит с первых дней пребывания в отделении ссориться с младшим медперсоналом. – Тебе видней… – сухо сказала Регина. – Кстати, Вадик прислал письмо. Пишет, что всецело здоров и появится в середине августа. О твоей болезни я решила ему не сообщать – к чему волновать ребенка? Ребенка волновать… Возмутился он, в глубине души задетый этим жестким решением жены. Скоро третий десяток пойдет – ребеночек… Хотя по-своему, по-матерински, быть может она и права… – … от Воеводы персональный привет! Вчера вечером он лично соизволил мне позвонить и поинтересовался твоим здоровьем. Тропотун с сарказмом хмыкнул: «Прощупывает, не пора ли другого зама искать!» – Ах, что ты, Славочка! Он так сочувствовал. Я все сказала, как мы с тобой договорились – обострение язвенной болезни. – Хорошо. Молодец. – Одобрил Станислав Сергеич, но тут же некстати припомнил, что отныне он живет обновленной жизнью духа и что карьера теперь не имеет для него значения: – Впрочем, все равно!.. – прибавил он вслух. Ощутив на себе это чудесное дуновение вечности, он перевел отрешенный взор с Регининого лица куда-то вдаль – и увидел приближающуюся Веру. Сердце, достаточно ровно бившееся в его груди, резво торкнулось изнутри в ребра и забилось в удвоенном темпе. Застывшим взглядом он следил, как она подходит все ближе и ближе. Пышная ее юбка, синяя, отделанная по подолу кружевом, волнующе колыхалась при ходьбе, а трикотажная майка вызывающе облегала девичье торчащие груди. Поравнявшись со скамьей, она чуть замедлила шаг и вопросительно глянула в лицо Станислава Сергеича, который при этом шкодливо отвел глаза в сторону, – не останавливаясь Вера пошла дальше, к главному корпусу, поднялась по широкой лестнице и скрылась в вестибюле. Тропотун перевел дыхание. – Я пошел, – вставая, решительно произнес он. – Да посиди ты пять минут! – оскорбилась Регина. – Я к тебе через весь город тащилась! – и она потянула его за руку вниз. – Пять минут… – согласился он, снова садясь, и уставился на двери главного корпуса. Минуты три спустя из черного проема двери возникла Вера, которая медленно сошла со ступеней крыльца и неспешно направилась по аллее. Рассеянно оглянувшись, она подошла к скамье, стоявшей на противоположной стороне аллеи, и села, оправив свою пышную юбку. Делая вид, что поджидает кого-то из главного корпуса, она закинула ногу на ногу и, покачивая красной панталетой, в упор изучала семейную идиллию Тропотунов через большие темные очки. Под воздействием этого невидимого ему взгляда Станислав Сергеич ощущал себя словно бы на раскаленных угольях. Он томился, ерзал на сиденье, мычал что-то нечленораздельное жене в ответ и постоянно порывался вскочить. Регина же, как нарочно, с удовольствием описывала кафедральные дела, пересказывала последние сплетни и совершенно не собиралась умолкать. – Да ты не слушаешь меня! – наконец воскликнула она раздраженно. – Ну что ты, дорогая, продолжай… – возразил Станислав Сергеич тоскливо и послал через аллею умоляющий взгляд. Вот посидит так, думал он о Вере, полюбуется на наше семейное счастье – и сбежит. И правильно, что сбежит!.. Эх, надо было сказать Регине, что это наша сотрудница… Нет, не надо – женская интуиция штука опасная. Он едва не застонал вслух, увидев, что Вера встает. Но она просто оправила юбку и уселась вновь. Нервы у Станислава Сергеича не выдержали, он демонстративно поднес часы к глазам и решительно поднялся. Жена недовольно посмотрела на него, однако смирилась и передала пакет с провизией, тоже встала и чмокнула мужа в щеку. Проводив супруга долгим взглядом, она опять села, достала из сумочки зеркальце и подкрасила губы. Потом прошлась по волосам легким движением пальцев, бросила зеркальце в сумочку и быстро направилась по центральной аллее к выходу из больничного городка. Вера скорчила ей вслед гримаску и уставилась на двери главного корпуса.