– Конечно, я слушаю! – Как ни странно, Дина и Дон Жуан пару не образовали. Тогда запустили в вольер двух молодых волков-братьев и Серого. И началось выяснение иерархических отношений!.. – голос Веры несколько оттаял – она явно увлеклась пересказом фильма. – Серый стал преследовать братьев и так покусал их, что пришлось их убрать из вольера, для восстановления равновесия завезли молодую волчицу Балерину, чтобы составилась пара Балерина-Дон Жуан. Но молоденькая Балерина отбила Серого у Дины! – Хмм… – Балерина и Серый вырыли логово, и у них появились щенки. Дина не выдержала такого коварства и, в отсутствие Балерины, передушила всех щенков и закопала их. Прибежавшую Балерину она сильно искусала. Ну а потом щенки появились у Дины и Серого… – Такие сложности у наших братьев меньших? – вполне искренне удивился Станислав Сергеич. – Представь!.. А что, что-нибудь напомнило? – совершенно невинно поинтересовалась Вера. Мгновенно смекнувший, что к чему Тропотун ловко уклонился от прямого ответа. – У тебя умная жена, – после паузы сказала Вера. – Не закатила истерику, не стала царапать мне физиономию… – Верочка, ну ладно… – У тебя умная жена, Станислав! Она не устроила тебе скандал, потому что предоставила это сделать мне. О! Она сразу поняла, насколько я взбешена. – Ну, Вера… Ты ее не понимаешь… – Весьма вероятно. Но в таком дурацком положении я оказалась впервые. Благодаря тебе, мой друг! – Вера… – голос его дрогнул. – Виноват. Ну прости подлеца!.. На коленях возле автомата стою… Она усмехнулась – и Станислав Сергеич ощутил, что с его плеч упала порядочная ноша. – Со стороны наше трио смотрелось, наверное, забавно… – произнесла она наконец. Тягостное утро Станислав Сергеич пробудился в момент, когда сестра ловко засунула термометр ему под мышку. Термометр был ледяной, и это заставило его открыть глаза и беззвучно ругнуться. В перспективе просматривался длинный и бессмысленный день, который как-то надо прожить. Он снова закрыл глаза и с отвращением подумал, что вставать все же придется. Дежурная сестра профессиональным неуловимым движением выхватила нагретый градусник, что-то отметила в температурном листке, прикрепленном к спинке кровати, и быстро покинула палату, никак не отреагировав на Гришине зубоскальство насчет ее пышных форм (была она высокой, худой, плоскогрудой и походила на на мосластую гончую). – Что-то наша Валечка не в настроении… – задумчиво прокомментировал Гриша, садясь на кровати, и сладко поскреб волосатую грудь. По-солдатски скоро натянув пижаму, он куда-то пропал. Завтракали манной кашей. Станислав Сергеич равнодушно действовал ложкой, отправляя в рот все новые порции безрадостной больничной каши, как вдруг его поразило гнетущее молчание, которое царило в столовой. Он пошарил глазами по лицам больных: хмурые, подавленные, глаза в тарелку… Это что же – в честь понедельника? С беспокойством подумал Тропотун и вспомнил, что сегодня его разбудила сестра, а не доносившиеся из коридора голоса, как это было в предыдущие дни. Конечно завтра вторник – операционный день. Но чтобы все разом скисли из-за плановых операций!.. И Гриша как назло исчез… Григорий появился тогда, когда соседние столики практически опустели. Приземлившись, он стал молча есть, не глядя на Станислава Сергеича. Да что же это такое?.. Вконец разволновался Тропотун, словно чудо наблюдая бессловестного Гришу, и похолодел от посетившей его догадки. Прислушался – в палате интенсивной терапии стояла жуткая тишина. – Стонов почему-то не слышно… – робко произнес Тропотун, и слова его прозвучавшие глухо и неестественно, словно упали в бездонный колодец. – Отмаялся. – Сурово сказал Григорий. В палате интенсивной терапии тем временем произошло какое-то движение, а затем оттуда вывезли белую каталку, на которой покоилось нечто неподвижное, укрытое простыней, – два молодца-санитара повезли на вскрытие тело; они переговаривались и даже пересмеивались, то ли вследствие нервного напряжения, то ли отупев от неоднократного повторения этого действия и не видя в нем ровным счетом ничего святого. Находившиеся в фойе люди провожали каталку пристальными долгими взглядами – распростертое на ней плоское тело еще пару часов назад было живым человеком, было одним из них. Не в силах отвести глаз от поскрипывающей каталки, Станислав Сергеич думал – вот, значит, как это происходит… Чувство, какое он при этом испытывал, не было любопытством, хотя доля любопытства в нем несомненно присутствовала; это чувство будоражило ему кровь, заставляло убыстренно биться его сердце, однако точного названия для того, что он теперь ощущал, Тропотун подобрать не мог. На кладбище, среди крестов, могил, мраморных плит, смерть является человеку в ореоле вечности и тайны – в стандартном коридоре типового больничного здания она появилась запросто, по-свойски, как незваная, но подспудно ожидаемая гостья. В палате он нервно взбил подушку, хотел было лечь, но раздумал и уселся на кровати. Гриша тоже молча сидел на своей кровати, сложив на коленях руки, будто примерный первоклашка. Оба избегали встречаться глазами. Довольно скоро Тропотун поймал себя на том, что в отношении Гриши испытывает почти патологическую ненависть. Это удивило и одновременно расстроило его, и он попытался доискаться причин захлестнувшей его враждебности. В конце концов он сообразил, что все дело в Гришиной шишке. Завтра Григорию произведут плановую операцию – и будущее для него расцветится радужными тонами, в то время как будущее самого Станислава Сергеича пока еще весьма проблематично. Чтобы избавиться от нехорошего чувства к соседу, он заговорил. – Как была фамилия того… который умер?.. – с запинкой спросил он. – Кусков, – тотчас ответил Гриша, словно только и ждавший этого вопроса, – Михаил Семеныч. Пятьдесят шесть лет. Болел-то всего ничего – два года! – Два года… – повторил Тропотун, как бы взвешивая на невидимых весах эти слова. – Да… жизнь… Больничный распорядок, однако, не изменился, и в обычное время появился лечащий врач. – Как наши дела, братцы-кролики? – с деланной бодростью поинтересовался он, присаживаясь возле кровати Станислава Сергеича. Через силу хирург выказывал уверенность и жизнерадостность, которых у него сегодня не было. Кусков был больным Алексея Васильевича, и хотя смерть его была предрешена, незримая вина тяжким бременем легла на плечи врача. – Ничо дела, – ответил за Тропотуна Гриша. – Со мною-то завтра как? – С тобою… – Алексей Васильевич в растерянности почесал пальцем бровь. – С тобою, Григорий, вот что… Завтра у нас тяжелая операция – до четверга потерпишь?.. А в четверг тебя первого на стол!.. – Ладно, – после паузы сообщил Григорий, – но чтоб точно! – Слово. – Ага… – разулыбался тотчас Гриша. И в ответ на его заразительную улыбку, в которой недоставало порядком зубов, заулыбался чему-то Алексей Васильевич, а следом за ним и Станислав Сергеич. – Вам пока рентген – а дальше видно будет, – обратился наконец врач к Тропотуну. Проводив глазами его мощную спину, Гриша сочувственно покачал головой: «Вишь ты, переживает как… Не каменный, конечно… – Глубоко вздохнув, он помолчал пару секунд, а потом затарахтел: – Ох и случай у нас на комбинате вышел! Перед моей больницей прямо… – он хохотнул, сдержал смех и продолжил. – Степаныч у нас есть, ничо мужик, но вороватый. Другие как? Возьмут кило-другое жиру, как положено, а этот с жадности! – он снова хохотнул. – Жадность фраера сгубила! Целую бочку жира со склада упер. Стал в дыру в заборе протаскивать – и застрял. Веришь?.. С бочкой в обнимку застрял в заборе!.. – тут уж Григорий не удержался и захохотал во все горло. Тропотун тоже усмехнулся, представив пойманного забором мужика. – Народ сбежался, ржут все как лошади. Попух ты, Степаныч, с жадности – кричат. Пришлось ломом доску выламывать, иначе никак. – Куда ему бочка жира? – А фиг его знает! Может с жадности схватил, а может продавать собирался по дешевке. Оно, если подумать, и себе и родне на пол года хватит – не покупать! Посетители В палате уже было душно. Станислав Сергеич настежь распахнул створки окна, задернул занавески и скрепил их устрашающих размеров иглой от шприца, а потом растянулся на кровати. Гриша где-то пропадал, и это было хорошо, так как в больших дозах он был невыносим. Закинув за голову руки, Тропотун смотрел на голубые шторы, которые чуть парусили под напором сквозняка и разбрасывали по палате подсиненные тени. На Регине тоже было голубое платье, когда она навестила его в субботу. Платье в цвет штор. Они с Гришей дремали после обеда. Заглянул кто-то из ходячих и передал записку от нее. Станислав Сергеич ополоснул лицо холодной водой и не вытираясь поспешил на улицу. Жена шагнула ему навстречу с таким радостным лицом, так нежно потерлась щекою о его плечо, что у него защипало глаза, наверно от нахлынувших сентиментальных воспоминаний. Он обнял ее за плечи, и они углубились в парк. – Ты прямо как из журнала мод! – сказал он. В небесного оттенка платье с пышными рукавами и глубоким декольте и в кокетливо сидящей на золотистых волосах кружевной шляпке она действительно выглядела чертовски элегантно. Услышав комплимент, Регина победоносно улыбнулась, однако сочла его вполне заслуженным: не зря ведь полдня торчала в парикмахерской, укладывая волосы и делая маникюр, – и это в такую-то жару!.. Они устроились на скамье под огромной черемухой, на которой уже начали буреть обильные гроздья ягод. – Я принесла тебе все витаминное и очень полезное, – заботливо говорила она, поочередно вынимая из рокового импортного пакета целлофановые прозрачные мешочки со снедью. – Вот помидоры, зелень, а это огурцы, сулугуни… Все промыто, так что ешь спокойно! – и преданно заглянула мужу в глаза. Пожалуй, чуть переигрывает… С досадой отметил Станислав Сергеич. Слишком уж преданная супруга!.. А Регина продолжала мило щебетать, ни единым словом не касаясь предыдущего своего посещения: – Веришь, Славик, мне телефон оборвали – твоим здоровьем интересуются! Я и не предполагала, что ты у меня столь популярен… – смущенный смешок. – Я, конечно, благодарю всех за участие, но отказываюсь дать твои координаты под тем предлогом, что мужчина не любит показываться в минуты слабости… – Это правильно. – Особенно переживают ваши дамы. Очень их волнует твое самочувствие… – ее непринужденный светский тон не содержал ни малейшего намека на ревность. Он кивал, не очень-то прислушиваясь к словам жены, однако его завораживал тембр ее хорошо поставленного «преподавательского голоса», ритмика произносимых ею фраз, красивый изгиб загорелой до персикового тона шеи. Ему вдруг нестерпимо захотелось коснуться рукою обнаженного плеча Регины, и он осторожно провел пальцами от ее уха вниз, к плечу… Она продолжала говорить, словно ничего не замечая. А Тропотун тут же стал раздумывать о том, что предаваться радостям бытия в его положении просто безнравственно, ибо пора подумать и о душе… Он поспешно отдернул руку от шелковистого плеча жены, и снова Регина сделала вид, что не обратила на это внимания. – …в воскресенье Аллочка приглашала на дачу. Ты не возражаешь? У нас такое лето короткое! Хотя бы искупаюсь в водохранилище – вода двадцать три градуса… Вот уж кто не страдает от отсутствия темы разговора!.. С иронией сказал себе Станислав Сергеич. Лепит первое, что в голову придет, – и неплохо получается… – …в понедельник заседание кафедры. Этот педант Подорожников – нет, надо же такую фамилию иметь! – По-до-рож-ни-ков… Ха-ха! Непременно будет рассусоливать часа два, хотя все и так всем давным-давно ясно. Я приду во вторник. Ты мне позвонишь, что тебе принести? – и она вопросительно посмотрела на него. – Если ты хочешь, я конечно и в понедельник приеду… Тебе здесь очень тоскливо, да?.. – Только не надо жертвоприношений, – сказал Тропотун. – Ну зачем ты так? – обиделась Регина. Сошлись на вторнике. С Верой дело обстояло сложнее. Она все-таки посетила его в воскресенье, но для этого Станиславу Сергеичу пришлось потрудиться. Он прогуливался по центральной аллее. Она заявилась в вызывающе розовых брюках и широчайшей сиреневой блузке навыпуск. На ее язвительно-неприступном лице было написано, что женщина исполняет свой христианский долг в отношении бывшего любовника. Станислав Сергеич смиренно принял ее позу и, пустив в ход все свое обаяние, сумел мало-помалу растопить лед отчуждения. – Почему ты не расскажешь про обследование? – спросила наконец она. – Выглядишь ты хорошо (тьфу! тьфу! тьфу!). И тогда Станислав Сергеич вздохнул свободно – Вера его простила! Он посмотрел в ее оттаявшее лицо и сказал: – Я не ощущаю себя больным… Это глупо, да?.. В ее присутствии на него вдруг опять снизошло то особенное и приятное состояние, когда тебя словно бы приподымает над бренной землею и возносит, возносит куда-то… Единожды примерив роль великомученика, от нее трудно потом отказаться. И – не мог же он ударить в грязь лицом перед собственной любимой женщиной!.. В двух словах обрисовав больничную рутину, Станислав Сергеич сделал изящное фразеологическое па и переключился на общефилософские проблемы. Он элегантно оперировал понятиями Жизни и Смерти, Любви и Ненависти, не забыв упомянуть о Сострадании, Милосердии и Общечеловеческой Любви. И, странное дело, смелая ироничная Вера завороженно внимала его монологу, словно не замечая, как Станислав Сергеич все выше и выше поднимается по ступеням невидимого пьедестала… В четвертом часу пополудни Тропотун выбрался в парк. Откинувшись на уцелевшую часть спинки, Станислав Сергеич запрокинул голову и сквозь сощуренные веки стал смотреть на небо – в голубом небесном супе плавали похожие на клецки кучевые облака. Потом он сосредоточил свой взгляд на тяжелой, напоминавшей чью-то осеняющую руку еловой ветви, словно зеленоватой шерстью обросшей мелкими иголками. Но вскоре его отвлекло какое-то неприятное чувство, он повернул голову влево – и увидел своего старого знакомца упыря. Сложив на груди волосатые лапки и элегантно опираясь на несуществующую спинку скамьи, нечисть с любопытством наблюдала за Станиславом Сергеичем. Встретив обескураженный взгляд Тропотуна, упырь медленно осклабился и с издевкой произнес: