— Как же вы уцелели? Почему Хан не выстрелил? — Не успел. Вошли приказчики из магазина Цвета и спугнули его. Вообще, если бы государь не распустил думу именно сегодня, меня бы шлепнули. Спасибо надо сказать Его Величеству. — Ну дела… Сейчас бы… Тьфу! Надо этого ярыжника отыскать и нанести ему рипост[35]. А то ведь он не успокоится. — Петр Павлович, достань мне вид на чужое имя, чтобы приметы подходили. Я съехал из гостиницы, хочу поселиться в другом месте. — Вот это правильно, — согласился Англиченков. — Документик мы вам сейчас нарисуем. Какую фамилию желаете получить? — Иванов Петр Семенович вполне подойдет. — Сей момент, Петр Семеныч! Посидите пока здесь, под охраной городового. А я пулей туда-обратно. И место могу посоветовать: номера Аджиавы на Смирновском спуске. Напротив государственный банк с казначейством, всегда вооруженный пост их караулит. Шумно, правда — паровозы в ухо гудят, зато спокойно. Так Лыков стал Ивановым и поселился с видом на железнодорожный мост. Рядом гремела таможня, воняли рыбные лавки и ругались крючники на лесных пристанях. В номере не было ванны, повар готовил отвратительно, а от коридорного пахло водкой. Зато найти столичного гостя бандитам будет затруднительно. Второе потрясение этого дня ожидало Лыкова вечером. Он вышел якобы прогуляться. На самом деле — осмотреть окрестности, чтобы знать, куда драпать, ежели что. Сыщик неспешно фланировал вдоль реки, обходя толчею бурной береговой жизни. Вдруг его внимание привлекли две дамы за столиком греческой кофейни. Одна была рыхлая, непривлекательная, в смешной шляпке. Вторая, тоже одетая весьма непритязательно, оказалась… Ольгой Дмитриевной. Питерец встал за углом и некоторое время наблюдал эту парочку. Значит, Ольга действительно вернулась! Нюх не обманул коллежского советника. Зачем она так сделала? Неужели хочет провести собственное дознание? С нее станется. Вбила себе в голову, что подвела своего друга, втянула в опасное дело. И теперь должна помочь ему выбраться. М-да… Через пять минут дамы расстались. Дурнушка пошла к Таганрогскому проспекту, а Оконишникова — в противоположную сторону. На углу Братского переулка Алексей Николаевич придержал ее за локоть и спросил: — Ну и что происходит? — Ой! Как ты меня нашел? — Я же сыщик, забыла? А теперь говори. Разводка покрутила головой по сторонам: — Здесь неудобно, давай где-нибудь сядем. Они зашли в молочную[36], заказали по чашке сливок. Когда половой ушел, Ольга Дмитриевна, пряча глаза, начала объяснять: — Я понимаю, я тебе не жена. И не имею права на то, что вполне естественно было бы для… для законной супруги. Лыков молча слушал. Женщина запнулась, ожидая ответа, не дождалась и продолжила: — Ведь это я попросила тебя наказать вентерюшников! Знала, какие злые у нас в Ростове люди, и тем не менее попросила. А теперь ты выгнал меня в Петербург и остался один. Как же я буду там жить, зная, что сбежала и ничего не делаю, чтобы тебе помочь? Об этом ты не подумал? Так и есть, понял Лыков. Она решила, что кругом виновата и надо хоть как-то оправдаться в его глазах и в своих. Чудно и непривычно. Покойной Вареньке в голову бы не пришло ослушаться мужа. Или захотеть вдруг прийти ему на помощь, когда сыщик ведет опасное дознание. А тут все наоборот. Не жена. Да, не жена. Сама отказалась венчаться. И как теперь быть? С одной стороны, Лыков был сильно раздосадован. Только помощи разведенных дамочек ему не хватало! С другой, эта женщина живет с ним под одной крышей, она ему небезразлична, ему с ней лучше, чем без нее. Иначе не оказались бы два одиноких человека вместе. Значит, терпи Ольгу такой, какая она есть. Варенька была другой? Но ее уже нет в живых. А эта живая, и тянется к тебе, и хочет быть нужной. Неумело, но пытается быть нужной. Нельзя сердиться и бранить эту несчастную женщину, ей и без того тяжело. Надо отправить ее домой. Объяснив еще раз, что так лучше для дела. Начался длинный разговор, и в итоге решение было принято. Алексей Николаевич даже ухитрился не повысить голоса, хотя очень хотелось. Они условились, что Ольга завтра уедет в Петербург. На этот раз по-честному, без фокусов. А чтобы сыщику было спокойнее, ее спутником станет губернский секретарь Филимонов. Заведывающий ночной стражей оставил свой пост: он получил вызов в столицу. Драчевский не забыл смелого человека и подыскал ему должность в петербургской полиции. С таким попутчиком госпожа Оконишникова будет в безопасности. А заодно и под надзором. Когда тонкий вопрос был решен, Алексей Николаевич сказал: — Теперь доложи, что удалось выяснить. Я же вижу — глаза горят, румянец на щеках. Интересно было тебе оказаться в шкуре сыщика? — Интересно, — призналась разводка. — Не только вам нравится играть в казаки-разбойники. Сама не ожидала, что так затянет. — Давай о деле. — Давай. Женщина в нелепой шляпке, которую ты видел, — моя давняя знакомая. Мы сидели за одной партой в гимназии. Зовут Евдокия Липявкина. Точнее, звали до замужества, а теперь ее фамилия Несмашная. Евдокия вдова, господин Несмашный умер год назад. При необычных обстоятельствах. Лыков насторожился. Неужели сыщик-любитель действительно разнюхала что-то интересное? Ольга увидела его реакцию, улыбнулась и продолжила: — Он был владельцем фабрики синьки. Небольшой, но процветавшей. Она давала доход, достаточный для безбедной жизни всего семейства, а там трое детей, прислуга и прочее. Так вот, безбедная жизнь кончилась еще при живом муже. Его заставили отдать фабрику. — Что значит «отдать»? — Пришли и сказали: вот тебе пять тысяч, и ступай отсюда прочь. Дело больше тебе не принадлежит. — И кто так заявил? — возмутился Лыков. — Там был покупатель, подставное лицо. Настоящим владельцем является Прохор Иванович Царев. — Средний Царь! Ах, скотина. Но почему фабрикант не обратился в полицию? — У него рыло было в пуху, — вздохнула Ольга Дмитриевна. — Во время еврейского погрома Несмашный входил в отряд желторубашечников [37]. И даже был у них командиром истребительной тройки. На самом деле он хотел под шумок избавиться от конкурента, который тоже делал синьку, еврея Мордки Кумкеса. Его фабрику на Ермоловской желторубашечники сожгли. Но Степан Несмашный не удержался и совершил еще одно преступление: он обокрал дом Кумкеса. Хозяина погромщики убили, и сына его тоже. Там творились страшные вещи, никто не предполагал, что погром примет такой размах. Сами зачинщики не ожидали. Они разбудили темные силы, из щелей вылезло наружу невиданное зло… Говорят, городской голова Хмельницкий был среди застрельщиков. Тогда полностью сгорели Новый и Покровский базары, много домов, в которых находились еврейские магазины и лавки. Сколько погибло народу, до сих пор точно неизвестно, но, видимо, больше ста человек. И много было ранено и покалечено [38]. Несмашный тоже разворовал несколько магазинов, это не считая дома и фабрики Кумкеса, а потом еще скупал у громил еврейские вещи. Полиция об этом знала, но до поры до времени молчала. Иначе пришлось бы пересажать полгорода. А еще вооруженное восстание… Но когда все утихло, люди устыдились случившегося. И жалели погибших. Что-то изменилось в головах властителей, и в головах обывателей тоже. Некоторых из самых явных погромщиков начали вызывать на допросы. Рассказывали, что даже готовили процесс. И муж моей одноклассницы сел бы на скамью подсудимых одним из первых. Когда он пришел жаловаться, что у него отбирают фабрику… — Подожди, — перебил Ольгу Лыков. — К кому он пришел жаловаться? — К градоначальнику, им тогда был Драчевский. Так вот, Даниил Васильевич ему будто бы сказал: пошел вон! Когда ты отбирал, нас не звал. Сейчас у тебя отбирают, а и черт с тобой, за дело. И то сказать, репутация у Несмашного в городе была хуже некуда. Никто не хотел за него заступиться. Видимо, Царевы на это и рассчитывали. — Так и отобрали? — Да. Степан Терентьевич очень переживал, сильно выпивал, чтобы залить горе, и его быстро хватил удар. А может, и отравили… Вдова тем более ничего не смогла противопоставить, и фабрика перешла к Прохору Цареву. — Подожди! А почему мне тот же Блажков ничего об этом не сказал? Начальник сыскной части — и не в курсе? Он заявил, что укрытия братьев Царевых ему неизвестны. А тут целая фабрика. Оконишникова пояснила: — Имя настоящего покупателя Евдокия узнала лишь год спустя. Когда Прохор Царев поселился на фабрике. А до того на первом плане было подставное лицо. — Что за лицо? — Да ее собственный троюродный брат Егор Липявкин. Он имел долю в фабрике и вдруг потребовал все. — То есть со стороны это выглядело как родственный спор? — сообразил сыщик. — Именно. — Ты сказала, что Средний Царь поселился на фабрике. В каком смысле? — В самом прямом. Там есть рабочая казарма. Часть ее отгородили и устроили квартиру. Евдокия говорит, что очень богато отделанную и меблированную. В ней и живет Средний Царь. — А за стенкой — его гвардия, — продолжил Лыков. — Так и есть. Это были важные сведения. Полиция не может найти укрытие атамана экспроприаторов. И вдруг вот он, базис шайки. Однажды в Киеве Лыкову уже встречалось подобное. Владелец кирпичного завода вел двойную жизнь: обжигал кирпичи, а заодно являлся главарем наемных убийц. Уголовные жили в заводской казарме у всех на виду, выдавая себя за рабочих. Документы в порядке, никому и в голову не придет искать банду в таком месте… Средний Царь повторил уловку киевлян. Вечер Лыков и Оконишникова провели вместе. Никуда не ходили, сидели в номере, туда же заказали ужин. Утром сыщик отвез подругу на вокзал и сдал с рук на руки Филимонову. Бравый околоточный обещал доставить попутчицу домой в целости. А питерец отправился в сыскное. Блажков с Англиченковым разглядывали какие-то бумаги. — Есть новости? — догадался коллежский советник. — Гришка Чумаченко встретился со Средним Царем, — сообщил надзиратель. — Где? — А это самое любопытное! Петр подошел к висевшему на стене плану Ростова и ткнул пальцем в левый верхний угол: — Вот. Место не из престижных. Дегтярные склады, известковые заводы и свалка нечистот. А еще ассенизационный хутор. — То есть там селятся золотари? — Это мы так думали, — вздохнул Яков Николаевич. — У себя под носом проглядели. Управа пять лет назад отвела огромный участок земли за городской чертой для лиц, что занимаются золотарным промыслом. Разрешили им построить на этом отводе помещения для себя и своих рабочих. Народ трудное слово «ассенизация» выговорить не мог, и всю местность окрестили Говняровкой. Мы так и думали: говночисты живут… А что вышло на итог? — Что? — Они построили. Только не то, что надо. — Вышел еще один жилой квартал? — предположил Лыков. — Все, кроме ассенизации? — Именно. Мы сейчас запросили бумаги из Первого участка. Многие из тех, кто получил разрешение, возвели доходные дома да постоялые дворы. Незаконно, конечно. Просто сдают квартиры частным лицам. Вот протоколы помощника пристава по санитарной части. Двадцать шесть фактов нарушений! Англиченков добавил: — Получился еще один большой притон. Полиция проверок по письменной части не делала, поскольку считала, что селятся одни хозяева ассенизационных обозов. Ну, три-пять рабочих при них… И вдруг двадцать шесть незарегистрированных постоялых дворов! Кто там живет? Что за люди? При полицейской проверке они просто переходят из дома в дом, а потом возвращаются. — Надо сделать облаву, — заявил коллежский советник. — Да вы гляньте на план, Алексей Николаевич, — в сердцах сказал Блажков. — Это же открытое место, ростовская выгонная земля. Иди в любую сторону. Чтобы оцепить ее целиком, понадобится пехотный полк. Где я его возьму? — И вы лишь сейчас узнали, что у вас под носом вырос новый уголовный квартал?