— Надо идти, брать приступом Ростов. Нахичевань — дыра, все деньги по ту сторону межи. — Там таких умных мильён, вся Богатяновка ими забита, — возразил Авцын. — Не дадут. Кто пустит чужих? — А мы и спрашивать не будем. Придем, возьмем что пожирнее, и только нас и видели. Ну? — Ты вчера лишь тут появился, обстоятельств не знаешь, — терпеливо стал объяснять Цецохо. — Мы и сами давно через межу косимся. Но вот сунулись — и получили. У Хана Ивана разговор короткий. — Если я вам его спишу, возьмете в свою хевру? — Нам люди требуются. — И мне одному не справиться. Бомбу я сделаю, но после взрыва надо налететь, тех, кто уцелел, добить. Сорвать куш и деру. Команда нужна. А вы масалки [45], народ к пальбе привычный. На том они и сговорились. Новенький оделся неприметно и отправился разведывать Богатяновку. Через день он появился в номерах Искидарова и заявил атаману стодесятников: — Дай мне на завтра трех человек с подводой. — Пошто? — Сгодятся покойника увезти. — Толком объясни, — нахмурился Прокопий. — Нашел я Хана Ивана, буду ему секир башка делать. — Сам? — Конечно, сам, я же обещал. Но списать его придется в Ростове, сюда он не поедет. А труп лучше положить здесь. На той стороне должны сразу понять, кто пришиб и за что. — Так-так… — теребил бороду атаман. — Что делать надо? Мертвого забрать? А как мои его через два города повезут? — Накроют соломой да повезут. — А если каплюжные[46] по пути? — Разбежимся. Телегу с лошадью, стало быть, лучше скрасть. Чтобы по ним на тебя потом не вышли. — И все это к завтраму? Ну ты даешь. — Прокопий, я чох-мох не разбираю, — жестко сказал грек. — Мне ждать некогда, я человек решительный. Хана Ивана беру на себя. Которого вы все боитесь… А ты телегу спроворить не можешь! И зачем ты мне такой? Отменим все, и уговора меж нами не было, других найду. — Ладно, будут тебе люди, и телега будет. Еще поглядим, какой ты решительный. На словах вы все храбрецы. — Погляди, — усмехнулся Азвестопуло. — Завтра в полдень твои ребята должны быть повозле ростовской городской каменоломни. Смотри, не спутай с нахичеванской. И ушел. Иван Кухта тем временем сидел в трактире Штепы на Церковной площади и читал только что принесенную рассыльным бумагу. Там корявым почерком было написано: «Хан Иван есть дело на двадцать рублей есть табельщик в городской коменоломне мир не знает другова такова чернова человека жулик и вор не всю работу рабочим записывает нада проучить. Приходи завтра в полден покажу ево и договоримся можно част денег вперет». В двенадцать пополудни Азвестопуло стоял у спуска в карьер. Он был одет в рабочую робу, перепачканную известкой. Грек смотрел гоголем, а руки независимо сунул в карманы. На другом краю карьера спрятались за кустом трое, при них была телега. Подошел высоченный детина, вынул из кармана бумажку: — Ты писал? — Я. — Что за нужда? По шее настучать али серьезное? — Погоди. Скажи, это ты приходил Лыкова убить? В гостиницу, неделю назад. Хан Иван отступил на шаг, всмотрелся в незнакомца: — Не понял. Ты кто? — Я за Алексея Николаевича любому горло зубами перегрызу. А тебе, гаденыш, даже с удовольствием. — Так ты пес! — догадался бандит и полез в карман пиджака. — Для тебя — его благородие титулярный советник Азвестопуло. Готов? Погнали на вороных! Грек вынул из рукава нож и показал противнику. Тот извлек свой, вдвое больше. — Ну, держись, благородие! Бой получился скоротечным. Кухта нанес удар, целя сыщику в сердце. Тот левой рукой отбил его, а правую выбросил вперед. Бандит был чуть не на голову выше, но это не смутило Азвестопуло. Выпад — лезвие глубоко вошло в гортань. Сыщик отступил назад, пряча нож обратно в рукав. — Х-х… — Раненый схватился руками за шею, обвел вокруг себя непонимающим взглядом. Пошатнулся и упал на колени. Сыщик склонился к нему: — Ну что, Иван Кухта? Сейчас душа твоя отлетит. Но ангелы за ней не явятся, уж больно она у тебя смрадная. Хан Иван с трудом поднял на него глаза. — Что… — Сдохни! Азвестопуло сапогом брезгливо ткнул бандита в грудь. Тот упал и засучил ногами. Грек махнул рукой поджидавшим стодесятникам: ко мне! И тут же резко повернулся. На спуске стоял рабочий с перепуганным лицом. — Брысь отсюда! И помалкивай! Мужик стремглав бросился вниз. Подъехала телега, в нее погрузили труп, забросали соломой и быстро двинулись к меже. Азвестопуло вел себя как старший, распоряжался и принимал решения. Когда проезжали мимо Братского кладбища, Яков Бородавкин предложил бросить тело среди могил. Грек запретил и объяснил почему: — Он двоих ваших зарезал. За это и наказан. Если сделать так, как ты говоришь, «цари» не поймут намека. А надо, чтобы поняли. Если же трупяк отыщется в Нахичевани, всем станет ясно. Беглым понравилось, что храбрый человек не зазнается, а подробно объясняет, что и как. Процессия двинулась дальше. Но на меже за строящимися новыми скотобойнями им попался городовой. Стодесятники растерялись. Однако Азвестопуло спокойно подошел к постовому и спросил: — Служивый, огня не найдется? Тот протянул коробок спичек, а сам внимательно разглядывал компанию. — Закури мои. — Грек протянул постовому коробку дорогих папирос фабрики Асланиди. — Ого! Богато живешь. Двое стояли и курили, остальные сгрудились возле телеги и ждали. — Что везете? — Там-то? А проволоку телеграфную. Срезали двадцать саженей, хотим продать. Городовой нахмурился, у стодесятников вытянулись лица. Азвестопуло хохотнул: — Да шучу я, шучу. Ты чего такой серьезный? Вино там, столовое вино. Шинкарям продадим. — А патент у них на это есть? Грек бросил папиросу, наклонился к служивому и спросил: — Тебе какое дело? Нахичевань ведь не твой участок? — Ну, не мой. — Вот тогда кури да помалкивай. Городовой козырнул и пошел прочь вдоль Степной улицы. Телега покатила дальше. Когда отъехали саженей за сто, Добудогло уважительно произнес: — Ну у тебя и невры! — А ты оробел, что ли? — Так ведь того… у нас мертвяк. Попались — что бы говорить стали?