— Максимилиан Иванович, «демон», внедренный в преступную среду, не может сам стоять в стороне и изображать невинность — его сразу же заподозрят. — А кто внедрил Сергея Маноловича? — Я. В рамках своих полномочий. — Со мной вы это не согласовывали, — поспешил напомнить действительный статский советник. — И в случае чего ответите лично. — Разумеется. — Азвестопуло действует там под своей настоящей фамилией? — Точно так. — Но почему? Это же опасно. Лыков пояснил: — Сергея Маноловича нет ни в одном адрес-календаре, где перечисляются чины Департамента полиции. Напротив должности чиновника особых поручений в девятом классе написано: вакансия. То есть мы его засекретили. А начало операции, позволю напомнить, было положено еще в Одессе. Именно потому Азвестопуло помещен в преступную среду под собственным именем: его легенда включает в себя много подлинных деталей. По-другому в Одессе было бы невозможно его внедрить. — Поражаюсь вам, Алексей Николаевич. Такая самоуверенность… — Это от большого опыта, — попытался отшутиться сыщик. Но шеф тона не принял: — Это от самомнения. Еще в департаменте говорят, что вы не задумываясь убьете преступника, если вам покажется, что он достоин смерти. — Сложный вопрос, Максимилиан Иванович. Подменять собой и закон, и самого Бога… Ведь только ему решать, кому жить, а кому умирать. — Но вы подменяете. Чего лукавить? Скажите правду. — Очень редко. И чем старше делаюсь, тем реже. В бою, конечно, иначе, там думать о таких материях некогда. А вот с холодной головой… Сесть и решить, что имярек зажился на этом свете… — И? — прищурился Трусевич. — Раньше, когда наши законы были излишне мягкими, иногда случалось. Ловишь-ловишь нелюдя, сам чуть не погибнешь, а ему каторгу присудят. И он оттуда играючи сбежит. Ну, когда во второй раз такого поймаешь, честное слово, удавить хочется! — И давили? — Давил иной раз. Если он убийца по призванию, для чего такому жить, а, Максимилиан Иваныч? Сбежит, еще столько же людей погубит. Ну и… Да чего говорить, такое всегда было. Негласно, но было. Слышали о деле Лобова? — Это что-то давнее? Еще при покойном государе случилось? — Да, в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году. Тогда во внесудебном порядке в Петербурге была уничтожена банда, полицейские с военными перебили больше десяти человек. Трусевич сжал кулаки и рявкнул: — Но это с санкции государя! Государя! А вы, господин коллежский советник, уже равняете себя с ним? — Как будто Его Величество имеет формальное право казнить без суда, — невозмутимо ответил сыщик. — Что-о?! — Ведь не имеет, правда? — Ну, не имеет, — понизил тон действительный статский советник. — Но он хотя бы государь. А вы? Вы кто?! — А я охранитель порядка. — И что с того? — Охраняю, как умею, — со спокойным достоинством ответил Лыков. — А умею я хорошо. Вы газеты читаете? Видели, что в стране творится? Надоело. Взять бы всех этих тварей за ноги, да об угол головой. — И что тогда станет с законом? — А плевать на такой закон, который не защищает людей. — Вы хоть понимаете, что говорите? — опешил Трусевич. — И кому? Мне, вашему начальнику. — Потому и говорю вам, что надеюсь: в душе вы со мной согласны. Помните, в прошлом году? Колька-кун живьем сжег человека. Вы тогда велели мне в плен его не брать. — Ну, помню… — сник директор. — В Ростове подобных негодяев — хоть в бочки засаливай. И вы меня понимаете. В душе. А если вслух сказать не можете, так хотя бы кивните молча и не препятствуйте правосудию. Настоящему правосудию, а не для ширмы которое. — Ну вот, — расстроился директор департамента, — теперь еще появилось настоящее правосудие. В чем же оно состоит? — После взрыва на Аптекарском острове наконец-то стали вешать за уголовные преступления. Но два месяца назад указ о военно-полевых судах отменили. Опять принялись нянькаться со всякой сволочью. Поймали мы в Ростове одного: погубил шестнадцать человек. Шестнадцать! Это же мороз по коже. А казнить его уже нельзя. Сидит и в лицо мне смеется. Я считаю, что здесь власть поторопилась… — Я тоже так считаю, — вздохнул Трусевич. — Но мое мнение не учли. — Значит, к черту такие законы! Людские жизни дороже формализма. Сейчас банда беглых стодесятников готовит в Ростове громкую экспроприацию. С использованием бомб большой взрывной силы. По счастью для нас, на роль специалиста по взрывчатке они взяли титулярного советника Азвестопуло. Трусевич замер в кресле и жадно ловил каждое слово сыщика. Тот продолжил: — Мы держим ситуацию под контролем. И в нужный момент предотвратим нападение. Безмозглые журналисты пусть назовут случившееся провокацией. Я назову агентурным осведомлением. — Ну, вы спасете чьи-то жизни… — Именно. Очень многим почему-то на это наплевать, но не нам с Сергеем Маноловичем. И если в результате, например, неосторожности бомбисты подорвутся на собственном заряде, я не увижу в случившемся ничего ужасного. — Сами виноваты? — А не надо было людей убивать, не люблю я этого. Трусевич встал, скрывая волнение. Лыков тоже поднялся. — Последних ваших слов про бомбу я не слышал, вы мне этого не говорили. — Разумеется. — Но я понял вас, Алексей Николаевич. Мне остается, как вы сказали, молча кивнуть. Продлеваю вашу командировку на неопределенное время. Сами решите, когда вернуться. — Благодарю! — Подробности сообщите после, в итоговом рапорте. Без лишних деталей. — Будет исполнено. — Когда хотите убыть в Ростов? — Завтра, ваше превосходительство. — Желаю успеха! Сыщик вышел из департамента и двинулся к Невскому проспекту. Думать о разговоре с Трусевичем не хотелось, и он перескочил на другое, более приятное. Сегодня сын приведет в дом возможную невесту! Надо не ударить в грязь лицом. А в отсутствие хозяйки это нелегко. Ольге придется прятаться, в ее положении сожительницы нельзя показываться на глаза юной барышне. Нина Никитична затеяла парадный обед, а Лыкову поручили купить вина и деликатесов. Коллежский советник не стал скупиться. Он взял дорогие конфеты, французский паштет, провесную белорыбицу, медвежий балык из Чебоксарского уезда и сладкого ташкентского фазана. Из напитков выбрал шампанское «Генри-Гуле Сек» и бордоский «Шато-Леовиль». Себя решил полакомить тминной водкой «Аллаш». Вручил все это приказчику Елисеевского магазина и велел доставить на квартиру. А сам сунулся наудачу в Николаевскую академию. Барон Таубе, как и надеялся сыщик, отыскался на кафедре военной администрации. Рядом с ним восседал… поручик Лыков-Нефедьев. Вот нечаянная радость! Алексей Николаевич поздоровался с генералом, приобнял сына. — Ты чего тут трешься? В академию лыжи востришь? Не рано ли? Послужи сначала как следует в строю. — Умным быть никогда не рано, — осадил папашу его приятель. — Я вот начал думать об академии с четырнадцати лет. — А мы как раз о тебе говорили, — обрадовался Павел. — Богатым будешь! — Деньги сейчас не помешают, — согласился коллежский советник. — В Ростове-на-Дону на две тыщи вляпался. Вернуть их, скорее всего, не удастся, и в ведомость расходов не впишешь. — Помочь? — Молчи, Ротшильд Варнавинского уезда! Дружеская перебранка закончилась чаепитием. Лыков давно не видел и сына, и друга, соскучился по обоим. В двух словах он рассказал им, почему застрял в Ростове. Надо закончить одно важное дело. Сергей внедрен в преступную среду, помощника не бросишь, когда тот ходит по лезвию ножа. Скорее всего, сыщики вернутся в Петербург только в начале июля. — Но сегодня-то ты нас с Эллой примешь? — забеспокоился сын. — А то! Фазана с белорыбицей уже отправил Нине Никитичне. А как прошла романтическая прогулка на острова?