Алексей Николаевич явился в управление полиции прямо с вокзала. Как там вентерюшники? Не скучали без командированного? Исправляющий должность полицмейстера встретил гостя без энтузиазма. — Слыхали, что в Тифлисе сделали? — Слыхал, Петр Иванович. Беда… — И у нас может случиться в любой момент, — загрустил Липко. — Тогда меня сразу коленом под зад, как Прокоповича. Без прошения, и пенсии не дадут. А куда возьмут выгнанного из полиции? Сторожем на кладбище, и то не примут… — Драчевский сейчас в большой силе, найдет вам место в Петербурге, — полушутя-полусерьезно сказал Лыков. Липко скривился: — Знаем мы эти места! Драчевский и здесь наследил будь здоров. Как только в столицу пролез, непонятно. Если он и там заведет свои порядки, кончится это для него плохо. — Свои порядки? — А как же. Лучшие в Ростове игорные дома он покрывал, за мзду, конечно. И явные, и тайные. Причем тайных, Алексей Николаич, скажу вам по секрету, в десять раз больше, чем разрешенных. А владеют ими армяне. И все Драчевскому барашка в бумажке носили. Теперь же, говорят, Данила Васильич развел то же самое в Петербурге. Ох, достукается… Вы ничего такого про него не слышали в столице? — Разное говорят, — ответил питерец. — Например, что разрешение на игру в клубе градоначальник дает с одним условием. Будто бы надо купить машинки для лото производства известной фабрики, которая находится в Ростове. А если купишь другие, то патента не получишь. — Так я и знал! — воскликнул полицмейстер. — Ох, достукается… — Бог ему судья, Петр Иванович. Скажите лучше, что у вас нового. Двух «царей» уже закопали, всего один остался. Я бы на его месте бежал из такого опасного города. — Про Самого Царя ничего не скажу, — открестился коллежский асессор. — Это вы у Блажкова спросите. Он, пока вас не было, опять отличился. Выследил того, кто ворует из заказных писем деньги и документы для получения товаров. — Почтальоны, кто же еще, — сразу догадался Лыков. — Понятно, что они, но кто именно? Вот Яков Николаевич и дознал. Разъездной почтарь по фамилии Дядя. Год целый он этим занимался, пока на сыскную часть не налетел. Градоначальник объявил Блажкову благодарность, третью подряд. — Пойду, поздравлю его, — бросил питерец и действительно отправился на Дмитриевскую. Однако ни Блажкова, ни Англиченкова на месте не оказалось. Сидел в одиночестве Ракогон и рылся в бумагах. Увидев коллежского советника, он быстро спрятал их в стол. Лыков успел увидеть, что это алфавит разыскиваемых преступников на букву «А». — Кого ищете, Порфирий Иванович? — Да так, одного проходимца. В голове питерца вдруг возникла неприятная догадка, и он решил тут же ее проверить. — Не Азвестопуло случаем? — А если и так? Лыков сел напротив, состроил озабоченное лицо: — Сам о нем думаю, с тех пор как узнал про экс в Тифлисе. Ведь ему кличка Серега Сапер, верно? — По картотеке вроде так, — согласился надзиратель. — Вот! Приехал сюда из Одессы. Зачем? С какой целью? Вы барыг о нем не допрашивали? — Почему барыг, Алексей Николаевич? — удивился Ракогон. — А кого еще, кроме барыг, может знать тут одесский налетчик? — Вот оно что… — словно бы про себя сказал надзиратель и тут же поправился: — А если с кем-то сидел вместе или по одному делу проходил? Тоже бывает. — Бывать-то бывает. Но вот чрезвычайно ловкий побег одессита из охранного отделения меня настораживает, — возразил Лыков. — Вы верите, Порфирий Иваныч, в такую удачу? Я — нет. Полагаю, Серега Сапер сейчас на связи у подполковника Карпова. Как-то ненатурально тот убивался в нашу с ним встречу. — Вы допускаете?.. — задумчиво протянул надзиратель. — Допускаю. Азвестопуло был у жандармов сутки. Карпов его завербовал, взял подписку о сотрудничестве и устроил ему побег. Вот почему им не удалось схватить всю банду стодесятников! Теперь понятно. — Почему же? — Жандармы решили взять их на эксе, с поличным. Это намного эффектней. Так и орденок можно получить. — Хм. Неужели такое случается, Алексей Николаевич? Ведь это же провокация. — Жандармов не знаете? Провокация — их любимый прием. — О-хо-хо… Ракогон ушел в глубокой задумчивости. А Лыков остался ждать своих ростовских приятелей. Они явились порознь, но почти одновременно. Сначала из шинельной раздался громкий хохот, затем Англиченков втолкнул в общую комнату расхристанного парня лет двадцати с испуганным взглядом. Следом ввалились несколько городовых, приписанных к сыскной части. — Вот, господа, полюбуйтесь. Украл с лотка Клима Куркина пучок луку. Представляете, что творилось вокруг? Куркин был торговец зеленью на Новом базаре, знаменитый на оба города сквернослов и грубиян. Даже Лыков слышал о нем. — Украл? У Климки Куркина? — заинтересовались городовые. — Это ж надо на такое решиться! Да ты, брат, отчаянный. Там, поди, от матерных слов купола зашатались на Александро-Невской церкви. — Едва не обрушились, — подтвердил надзиратель. — Ну, ребята, что делать будем с таким негодником? И незаметно для вора подмигнул товарищам. — В тюрьму его, — подыграл городовой Синяпкин. — Ты что, ему за Куркина Сибирь приговорят! — выступил городовой Прищепа. — Жалко парню жизнь ломать, молодой еще. — А набить морду и отпустить, — предложил Лыков, наперед зная, что будет дальше. — Точно! — обрадовался Англиченков. — Начальство зря не скажет. Ну, начнем воспитательный процесс? И тут же отвесил вору затрещину. Тот взвизгнул. Городовые настучали ему по голове, не слишком усердствуя, и выгнали прочь. Только парень убежал, как появился Блажков. — Кто это меня чуть с ног не сбил? — спросил он недоуменно. — Летит, словно его за пивом послали. — Да халамидник, он у Куркина пучок луку стащил, а мы его поучили немного, — объяснил Англиченков. — У Куркина? Ай да молодец! Что, сильно Клим срамословил? — Надо с ним что-то делать, — вдруг выпалил Синяпкин. — Опять на него жалоба. Другие торговцы просят убрать от них Куркина. Он всем хамит, и покупателям тоже. Люди убытки несут от его поганого языка. Сыскные обсудили дела насущные, и Лыков позвал товарищей на разговор. Когда они сели втроем в кабинете Блажкова, питерец спросил: — А откуда у Ракогона запонки за тридцать рублей? — Не заметил, — лаконично ответил коллежский регистратор. — А ты, Петр Павлович? — Утром он был в них. Я спросил, где средства берем. Порфирий ответил, что запонки куплены на те наградные, что мы получили третьего дня. За арест дезертира из Четвертого железнодорожного батальона. Блажков покачал головой: — Ракогон, конечно, щеголь. Но тридцать рублей на запонки! Алексей Николаевич, вы что-то подозреваете? — Увы, Яков Николаевич. Кто знал, что Чумаченко вами завербован? — Мы с Петей, и больше никто. — Ладно, пусть так. А кто знал, что парень дал признательные показания? — Помимо нас двоих, еще Аллилуев и Ракогон. — А потом Чумаченко бежал из-под стражи, — констатировал Лыков. — Один плюс один получится два. Догадаться нетрудно… — В Иване Аллилуеве я не сомневаюсь. А вот Порфирий… — Блажков замолчал и взглянул на своего любимца: — Как думаешь, он мог? — Не пойман — не вор, Яков Николаевич, — серьезно ответил Англиченков. — Мы нашего товарища подозреваем, а почему? Запонки ему не по чину? Ракогон, конечно, жулябия. Но чтобы предатель… — Но ведь кто-то же выдал Чумаченко. — Может, он сам себя выдал? И такое бывает. Молодой, не семи пядей во лбу. А там люди тертые. Не понравилось, что парень вопросы лишние задает, да и кончили на всякий случай. Сыщики помолчали, потом Лыков сказал: — Мы не можем рисковать Сергеем Маноловичем. А когда я пришел, Ракогон смотрел в розыскном алфавите данные на Азвестопуло.