— Разумеется, я проверю и их тоже. Но начать решил с вас. Блажков слушал разговор со спокойным безразличием. Он сразу понравился питерцу: неброский, смотрит внимательно, по-сыщицки; движения уверенные, неспешные. — Бюрократ я еще тот, — продолжил Лыков, — бумажки перекладывать не люблю. Предпочитаю заниматься чем-то более живым. Например, посмотрю, как у вас обстоят дела с негласной агентурой. Еще мне интересны процент раскрываемости, учет вещественных доказательств, состояние картотеки, количество дел, возвращенных прокуратурой для повторного дознания… Полицмейстер уже откровенно заерзал на стуле, а заведывающий сыскной частью оставался невозмутимым. — Для начала попросил бы вас, господа, обрисовать криминальную обстановку в городах. Я правильно понимаю, что полицейское управление одно на оба города? — Правильно, — кивнул Блажков. — А как так вышло, что их у вас два в ряд? Коллежский регистратор хмыкнул и покосился на начальство: — Кто будет докладывать, Петр Иванович, вы или я? — Давай ты, тебе лучше знать. Главный сыщик кивнул и вынул из кармана пачку исписанных листов. — Вам по бумажке, Алексей Николаевич, или как? — Смотря что в бумажке. — Там статистика. — Статистику посмотрю обязательно, это интересно. Но сначала послушаю вас. Начните своими словами. Если чего-то не пойму, то спрошу. — Ясно. Значитца, так… Глава 3 Очерк преступного мира Ростова и Нахичевани-на-Дону — Я сперва объясню, почему у нас на два города одно полицейское управление, — начал Блажков. — Извольте. Какое хоть между ними расстояние? — Две версты. — И стоило турусы разводить? Почему их не объединят в один? — Так сложилось исторически. Ростов вырос вокруг военной крепости святого Дмитрия Ростовского. А Нахичевань — это место, куда переселили из Крыма армян, еще в конце восемнадцатого века. Русские взяли Крым и обнаружили там угнетаемое православное население. А конкретно, греков с армянами. Греки подсуетились и первые попросили царицу Екатерину переселить их в пределы России. Армяне следом. Вот им и выделили землю под охраной крепости. — А почему Нахичевань? — продолжил расспросы питерец. — Есть же такой город на Кавказе. — В то время он еще был под турками. В честь него и назвали наше поселение. А в тысяча восемьсот двадцать восьмом году, как отбили ту, настоящую, у османов, стало в России две Нахичевани. Спустя десять лет, чтобы не путаться, у нашей изменили название, и сделалась она Нахичевань-на-Дону. — И это целый самостоятельный город? — Вполне. Там своя городская Дума, своя управа, бюджет, земля. Только полиция общая. В нашем управлении семь участков: четыре в самом Ростове, пятый за речкой, в Затемерницком поселении, а еще два — в Нахичевани. Полицмейстер один на всех. Тут Липко тоже решил принять участие в беседе: — А земли, Алексей Николаевич, у этих армян считать — не сосчитать. Матушка-царица дала, не поскупилась. А нам шиш с маслом. Мы их по населению превосходим в пять раз! А площадь Нахичевани больше нашей тоже впятеро… В Ростове сто пятьдесят тысяч жителей, а у них только тридцать. У нас на все про все четыре тыщи десятин, из них под застройкой всего тыща четыреста. Теснота же! А у них двадцать тыщ десятин, включая левый берег. Где справедливость? Мы тут задыхаемся, расти некуда, люди землю под дома на аукционе за бешеные деньги покупают. А григоряне жируют. — Но ведь Ростов — такой богатый город. Неужели нельзя решить этот вопрос? — Богатый-то он богатый, но для кого? — обиженно ответил полицмейстер. — Все тутошние богачи — или евреи, или армяне, или греки. Русских-то почти нет. — Продолжайте, — скомандовал Лыков Блажкову, понимая, что иначе коллежский асессор уведет разговор в другое русло. — Слушаюсь. Так вот, между городами проложена межа. То и дело на нее залезают с обеих сторон, где законно, а где и незаконно. Еще несколько лет, и застроят ее совсем. Уже сейчас там разбит Александровский сад, главное злачное место, которое доставляет полиции множество хлопот. — В каком смысле? — Да в самом прямом. Сад большой, стоит в чистом поле. Одним концом он примыкает к окраине Нахичевани, и поэтому там более-менее порядок. Хотя бы есть освещение. А с другой стороны не так. До ближайших улиц Ростова — триста саженей. И ни одного фонаря. А развлечения в саду длятся до часу ночи. Артистки, певички, номера всякие — народ валом валит, отбоя нет. Потом представление заканчивается, надо домой собираться. А к этому времени с востока на охоту выходят нахичеванские банды, с запада — ростовские. Ну и глушат всех подряд. Не успел обыватель дойти до трамвая, ему уж по башке стукнули. Чуть не каждую ночь ограбления, есть раненые и даже убитые. Мы просим управу или раньше закрывать сад, или поставить вокруг фонари. Пока без толку. — Значит, банды есть в обоих городах? — А где их нет? — удивился вопросу начальник сыскной части. — Везде они, и у нас, разумеется, тоже. — Если Нахичевань армянский, то и главные преступники там армяне? — Армян там шестьдесят процентов. Преступления у них чистые, без насилия и крови. Очень любят, например, деньги подделывать или векселя. Да так, что от настоящих не отличишь. Вот только вчера мы арестовали Христофора Мартиросова и нашли у него в квартире четыреста фальшивых монет рублевого достоинства. Но это редкий случай, чаще подделывают банковские билеты. Еще всякие махинации производят, ловкачество и аферизм. Преступления их требуют ума и особой сноровки, далекой от навыков рядовых грабителей. Слышали, наверное, про «нахичеванские деньги»? — Как не слышать, — кивнул Лыков. — Каждый год в столице вылавливаем по тюку фальшивых банкнот. И какого качества работа! Мастера. А другие виды злодейств? — Есть и они, — подтвердил Блажков. — Контрабанда, например. А еще тут высочайшего класса шниферы, любого медведя возьмут на лапу[5]. Мойщики живут, которые пассажиров в поездах обкрадывают. Но у нас с этой публикой нет никаких хлопот. Они ребята тихие, работают на выезде, а по месту прописки не гадят. Мы их знаем, конечно, но не трогаем, потому как не за что. Остальное население — это русские, греки и евреи. Греки с евреями близки к армянам, любят чистые преступления, без насилия. В банях Фрумы Шварц в Девятнадцатой линии, к примеру, выделывают дипломы фармацевтов, чтобы жить за чертой оседлости. Наши же не такие. В последнее время они дают армянам прикурить. Новые поселки — Берберовка, Кирилловский и Ясная Поляна — почти сплошь русские. Народ там злой. Живут главным образом рабочие: с кирпичных заводов, с «Аксая» и береговые. Последние — особый тип пролетария, какой не снился социал-демократам. Полууголовный, короче говоря. Особняком стоит Берберовка: что ни дом, то притон. Селят без прописки даже беглых. Хранят краденое. Сами воруют будь здоров. Подпольная торговля водкой процветает. Молодежь сбивается в банды и шарит по округе. Дерутся с армянскими сверстниками за то, кому где грабить. — А те что? — Те не сдаются, там тоже народ боевитый. Поперечные улицы в Нахичевани называются линиями. Всего таких линий сорок. Последние, самые восточные, именуются Горячий край, и полиция туда не суется. Страшно. Пьянство, хулиганство, мордобой; могут и прирезать сгоряча. Хуже только в Богатяновке, но мы до нее еще доберемся. Начальник сыскной части перевел дух и продолжил: — Так вот, в старой Нахичевани правят как раз армяне. А вдоль границы, там, где поселки и заводы — кожевенные, деревообделочные, — там наши. И ничего. Живут бок о бок, иногда, конечно, ссорятся. Но если кто чужой придет, сразу объединяются и изгоняют чужаков. — А чужие появляются? — В пятом году, как началась на Кавказе армяно-татарская резня, в Нахичевань приехали дашнаки. Много, чуть не двадцать боевиков. И решили они обложить здешних богатеев данью на нужды, так сказать, освободительной борьбы. Кто не даст, того, мол, зарежем — по всему Кавказу был такой обычай. — Знаю, — поддакнул Лыков. — Я в Тифлисе из-за этих дашнаков чуть головы не лишился. Смелые! — Не то слово. И тут решили поживиться, не разобравшись, что к чему. — Прогорели? — Еще как. Не учли, что здесь народ лихой, никому не платит, а, наоборот, норовит отобрать! У каждого богатого армянина имеется охрана из родни, что помоложе. В случае нужды они еще объявляют мобилизацию, и тогда счет бойцам идет о-го-го. Короче говоря, стали мы находить всюду зарезанных чернявых ребят, по виду приезжих. То под плотами Максимова сразу двоих, это напротив лесной биржи. То на рыбоспетных заводах[6] — армяне держат их на левом берегу Дона. А то в известковом карьере в Кизитиринской балке. Человек десять нашли. Это все были дашнаки. — Так их и прогнали? — Ага. После чего снова начали резать друг дружку. А на севере, между Степной площадью и полотном железной дороги, что делается — словами не описать! — Это в Собачьем хуторе? — уточнил Липко и пояснил Лыкову: — Есть такое место, самовольно застроенное. — И в Собачьем хуторе, и за хлебными ссыпками, и вокруг станции Нахичевань-Донская полицейского надзора считай что нет. Слева бойни, справа свалки, а между ними вавилон. Землянки, саманные дома с тайниками для слама[7], постоялые дворы без патента, «малины» для налетчиков… — А почему вы это допустили? — нахмурился питерец. — Потому — сил не хватает. А как понаедут в навигацию шестьдесят тысяч пришлых, хоть со службы увольняйся. Шестьдесят тысяч! А у меня в отделении девять человек вместе со мной. — Что за пришлые? — Это особенность здешних мест, — опять влез с пояснениями полицмейстер. — Дон мелеет, особенно в дельте. Да и Таганрогский залив не дозволяет плавать там настоящим морским судам. А обороты через наш порт идут огромные, особенно когда продают за границу хлебные продукты. А еще есть уголь, железо, шерсть. И приходится перегружать товары, иногда по два раза. Сначала с верховьев Дона их везут баржами и коломенками. Здесь переваливают на мелкосидящие трамбаки, полубарки и досчаники и пробиваются сквозь гирло Дона в Азовское море. Тащатся за сто верст до Мариуполя, где уже помещают товар на морские пароходы. Для всех подобных работ требуется много временного народа, на сезон. А среди них, как водится, есть и отчаянные. — Понятно, — вздохнул коллежский советник. — По Нахичевани у вас все, Яков Николаевич? — Нет, Алексей Николаевич, есть новые интересные сведения, — спокойно ответил Блажков. — Валяйте. — В городе появилась банда. Называет себя Чертов отряд. Состоит из беглых стодесятников. Лыков ругнулся. Только этого не хватало! Стодесятники были новым явлением в русском преступном мире. Так называли военных, осужденных за преступления по службе согласно пункту 11 °Cвода военных постановлений. В основном это были бунтовщики, замешанные в восстаниях последних двух лет. Счет им шел на тысячи, бывшие солдаты наводнили тюрьмы Сибири и Забайкалья, где схлестнулись с «иванами». Крупные преступники десятилетиями терроризировали каторжную шпанку, рядовых арестантов: отбирали еду и деньги, заставляли отрабатывать вместо себя тяжелые уроки[8]. Кто противился, того убивали. И вдруг в бараках появились новые люди, сплоченные, не желающие подчиняться «иванам», и их стало много. Началась кровавая война, с потерями с обеих сторон. А когда стодесятники начали массово бежать с каторги, в городах на их пути резко выросло количество преступлений против личности. — М-да… Состав банды известен?