– Ай-я-яй! Я всем расскажу, чем ты занимаешься! – громко крикнула она ему в лицо. Струя спермы достигла её школьной одежды. Она отскочила в сторону, но платье было изгажено. Испуганная малышка побежала прочь. Прозрев от оргазма, он вмиг схватил мышиную коску, и дёрнул так сильно, что съехал бант. Резко толкнул школьницу в грудь, она упала на спину на рюкзак. Перебирая ногами, Надя пятилась, вырывалась из цепких лап Духа, её волосы растрепались, колготки сползли, когда он потянул её за ноги. Ранец за плечами мешал вскочить и убежать. Дух испугался, что крик услышат, навалился всем телом на хрупкое дитя, зажал ей крепко рот и нос. – Заткнись! – шипел он ей в лицо. – Будешь орать, убью! Надя билась в истерике. Она и раньше недолюбливала тихого соседа, подсознательно побаивалась и обходила его стороной. Дух одной рукой сжал рот и нос, а второй душил за горло. Его штаны сползли до колен, и обнажённый член коснулся девочки. Его охватило звериное возбуждение. В борьбе с малышкой член ёрзал по Наде и увлечённый надвигающимся оргазмом Дух все сильнее душил девочку. Малышка затихла и больше не сопротивлялась, на колготках расползлось мокрое пятно, когда она в последний раз увидела небо. Выбрасывая из себя семя, он еле сдерживался, чтобы не заорать. Убрав руку он, задыхаясь в оргазме, прошептал: – Молодец! Если будешь вести себя хорошо, я тебя отпущу. Дух пришёл в себя и ослабил руки, Надя больше не сопротивлялась. Она тихо лежала с открытым в небо взглядом, а на виске повисла слеза. Он вскочил и натянул штаны, застегнул пуговицы на ширинке и нагнулся ещё раз предупредить ябеду. – Если кому скажешь про меня, поколочу! – он посмотрел в её голубые глаза и увидел полное безразличие. – Эй, ты слышишь, что я говорю? – он потряс её за плечо. Глаза Нади смотрели в одну точку, а голова скатилась набок. – Ты чего молчишь, дура? Он прислонил ухо к её груди, но услышал, как колотилось его сердце. Потрепав голову за подбородок, он понял, что она без сознания. Он щекой коснулся носа и не услышал дыхания. – Умерла, что ли? Харэ прикидываться сучка! Вставай! – он пнул её ногой в бок. Надя не ответила стоном. Дух в панике бросился наутёк. Отбежав пару метров, он замер, прислушиваясь к звукам, оценивал происходящее. Донёсся школьный звонок, и редкие голоса детей смолкли. Появилось время для решения. Он схватил Надю за ноги и потащил вглубь сада, чтобы никто не обнаружил тело. Пот застил глаза, руки от напряжения болели, рюкзак мешал тащить убитую. Обессилив, он бросил непосильную ношу и пошёл искать яму, чтобы спрятать следы преступления. Через четверть часа он щедро засыпал листвой невинное дитя. Настоящий страх вселился в него после совершенного убийства. Однажды он смог убежать от физрука, когда паршивые девчонки наябедничали ему о нём. Он тогда от страха два дня не ходил в школу, чудом избежав наказания. Сейчас он был в полной растерянности, не ведал что делать. Взялась же откуда-то на его голову проклятая девка. Он не знал, что было хуже: презрение после разоблачения или убийство, о котором никто не знал. Пренебрежение одноклассников для него было высшим наказанием. Гневное убийство он свершил спонтанно. Он чувствовал себя жертвой разоблачения, ведь он как животное защищался нападением. Всему виной переросший в агрессию оргазм. Ненависть захлестнула мелкую душонку яркой вспышкой, в тот миг он был готов растерзать любого посягнувшего на его счастье. А дальше включились рассудительность и хладнокровие, в нём проснулся эгоизм, ему была безразлична жизнь девчонки. Жалость к себе взрастила в нём звериное начало. После убийства Ухватов пришёл в школу к середине урока и, как ни в чём не бывало, просидел на задней парте до конца занятий, прислушиваясь к разговорам сверстников. Но в школе было тихо, никто не говорил о пропавшей Надежде. После школы он расположился в убежище. В полумраке подвала в голове рисовались картины порицания. Ему виделась толпа разъярённых соседей, одноклассников, учителей с камнями в руках, готовых закидать его увесистыми булыжниками. Представлял себя в окружении мельтонов с дубинками обрушивающих удары на его голову под яростные вопли обвинений. Полночи он ворочался на прожжённом тюфяке, прислушиваясь к шуму на улице. Страх побудил его к решению отвести от себя подозрение. Вспомнив о нашумевших убийствах в городе, он рассчитал, что угрожающая записка скроет его причастность к убийству Надежды. Ближе к рассвету, когда весь город погрузился в крепкий сон, он прокрался в школьный сад, нашёл труп и засунул в оцепеневшую руку записку, которую мучительно составлял в логове зверя «Так будит всем вам». С чувством облегчения он вернулся домой и крепко уснул. Метаморфоза превращения Духа в особь, потерявшую человеческий облик не была мгновенной. Это был закономерный процесс превращения гусеницы в бабочку. Ведь рождённые младенцы до поры до времени ангелы. При благоприятных условиях гусеница, пройдя этап формирования куколки, взмахнёт с неповторимым ажуром крыльями и упорхнёт в разноцветную жизнь. Дух застрял на фазе реинкарнации и остался мохнатым чудовищем. Потребность в демонстрации эрегированного полового члена у него появилась ещё в детстве, когда к его опустившейся на самое дно разврата матери приходили вечно пьяные любовники и, невзирая на присутствие сына, обнажались и приглашали участвовать в сексуальных утехах взрослых. Пьяные мужики заставляли пить водку, а он убегал и прятался в небольшой кладовке. Мать не защищала, отец бросил, предательство было естественным в его среде обитания. Забота непутёвой матери сводилась к претензиям, чтобы он её не объедал. Однажды, ухажёр матери, здоровенный амбал, открыв бутылку со спиртом, гаркнул во всю глотку: – Пей! – и поманил глупую овечку корявым толстым пальцем. Дима съёжился и вжался в стену. Бугай поднял его за шкирку, тряхнул и пригрозил. – Не выпьешь, выбью зубы! Чё ты за мужик, если не можешь хряпнуть рюмаху! – Он заставил его выпить из горла. Дима сопротивлялся, а мать ржала как брыкающаяся кобыла, снисходительно наблюдала, как над сыном издевался обрюзгший мудак. От страха малец хватанул глоток обжигающего напитка и задохнулся в приступе кашля. Голова закружилась, живот свела сорокоградусная дрянь, тошнота подкатила к горлу, и наступило возбуждённое состояние, когда пацан захотел растерзать мучителя. Он стянул штаны и подобно животному потряс перед обидчиком фаллосом воззвав к сражению. Это был животный жест агрессии. С тех пор особая реакция на оргии происходящие в доме закрепилась в его сознании. Он самоутверждался демонстрируя значимость собственной личности, и в момент раздражения и тревоги в состоянии суженного сознания импульсивно совершал акт истинного эксгибиционизма, противостоять ему он не мог. В период гиперсексуальности для него стало привычным делом оголять эрегированный член, сравни выставленному среднему пальцу. Жизнь под столом под пьяные базары Духу порядком надоела, и когда он дорос до совершеннолетия больше не позволял никому входить в его тёмное пристанище, в котором прятался от ухажёров, и отлёживал бока в мечтах об охоте на женщин. Он стал настоящий дикарь, необщительный школьник, по-настоящему трудный подросток. Девчонки относились к нему пренебрежительно, бойкие мальчишки злословили в его сторону, а скромные школьники с ним не общались. Учителя не замечали слоняющуюся по школе тень. Тихого ученика даже не вызывали к доске. Равнодушие людей породило монстра, потому что каждый прошёл мимо насилия, не обратил внимания на трудности подростка, результат оказался печальным – любой мог стать его жертвой. А он не ждал сочувствия, не делился проблемами, потому что его съедал стыд за собственную мать, он тихо сносил жестокость от жизни. Дух не понимал, в силу слабости ума, что выставляя эрегированный орган, он совершает преступление. В его среде разврат был нормой поведения. Спрятав лицо в ветках деревьев, он мечтал о проходящих мимо женщинах, он ждал их взглядов, дикого необузданного страха, визга. Они сами убегали от него, поэтому его действия были ненаказуемы, чем он благополучно пользовался. Полный набор комплексов неполноценности: робость, стыдливость, сниженная самооценка, трудность в общении с девочками помешали ему проявиться как личность, и он решился на ненормативное социальное поведение, на реализацию нелепых сексуальных фантазий. Он тщательно планировал, как и где он будет ждать свою жертву, долго приноравливался к совершению акта эксгибиционизма в предвкушении оргазма. Глупость и самоуверенность Бориса Кабанова подвели чуйку младшего лейтенанта, он считал, что только маньяк мог совершить убийство. В то утро он ещё находился на свободе. Но экспертные заключения Потапа не подтвердили причастия Паши Нелюдова к убийству. Настойчивый и уверенный в своей догадке криминалист заставил оперативников искать параллельный след. К огромной удаче при убийстве Музычук Дух оставил немало доказательств вины своего преступления. Эксперт в полной мере представил суду доказательства виновности Ухватова: отпечатки пальцев, анализ крови, анализ спермы, тетрадь с вырванным листом, шариковую ручку, чернилами которой была написана та самая знаменитая на весь город записка. Судебное разбирательство длилось недолго. Ухватова признали виновным в убийстве, ему назначили максимальный срок. Потап в должности эксперт-криминалист ограждал добропорядочных граждан от преступников. Среди них были те, которых не замечали, на них было всем наплевать, их не спасла бы даже тюрьма. Мечты об идеальном обществе Потап считал утопией, но если не стремиться к идеалу можно, наблюдая за деградацией общества, растерять целые поколения, чего не могла допустить его совесть. Безучастие властей, безразличие окружающих, халатность родителей предпочитающих разгульную жизнь семейной, считающих детей обузой и своевременное не лишение их родительских прав привело к порождению преступника. Приоритет личной жизни общественной, ограниченный интерес общества к окружающей действительности, мысли о хлебе насущном явили на свет Ухватовых. Не счесть поломанных детских судеб, о которых статистика умалчивает. Своевременная помощь юноше и принудительное лечение избавили бы его от пагубного пристрастия и комплексов, разъедающих неустойчивую психику, вернули бы ребёнку счастливое детство. Глава XIII Петух За недолгую жизнь Ухватов к уголовной ответственности не привлекался. После задержания и признаний измученный допросами Дух переступил порог убогого помещения, в нос шибануло нечистотами, он увидел, как выглядит камера предварительного заключения, хотя в его доме не шибко-то чисто было. Немытая половая грязь в блошнице, засаленные стены и забрызганный кровью потолок в купе с полным отчаянием вызвали у него приступ страха сопровождавшийся ознобом и потливостью. Отдышавшись от частого сердцебиения и тошнотворного состояния, он услышал в глубине шорох. Привыкнув к темноте, он увидел в глубине камеры на сбитом из досок топчане сухощавого татуированного зека, который приподнялся на локтях и оценил снизу доверху вновь испечённого арестанта. Пренебрежительно сплюнув сквозь щель в зубах, он спросил: – По какой статье пойдёшь, баклан? В ответ Дух пожал плечами, думая говорить правду или промолчать. – Колись. Я все равно разведаю, – он подошёл вплотную и резко толкнул ладонью в широкий лоб, грубо установив иерархию. Дима отскочил в сторону, стянув штаны, выставил мужское достоинство как перед ухажёрами мамаши. Жест агрессии сокамерник истолковал как извращение и махнул сопляку меж ног. От боли из глаз Духа посыпались искры, он взвизгнул, скрючился и упал. Старшой нагнулся к уху: – Цыц! – приблизив испещрённое морщинами лицо к полуобморочному салаге и метнув взгляд наполненный злобной яростью, пригрозил, – Ещё раз крикнешь, можешь лишиться братьев навсегда. Прикрыв яйца руками, он просипел: – Пошёл на х… – сделав первую ошибку в общении с закоренелым уголовником. После роковых слов грузин запинал юное тело оставляя огромные кровоподтёки на не огрубевшей коже. Нескончаемый ужас от арестантской жизни и сокамерника достиг границ безумия. Он вдруг осознал, что некуда бежать, некому жаловаться и решил впредь быть осторожным в высказываниях. К ночи в камере переполненной братвой разыгралась театральная драма с оскорблением, демонстрацией силы, мордобоем и унижением человеческого достоинства. Душное пристанище смердело потными немытыми торсами, перегаром и нечищеным ртом. В набитом как в банке с сельдью помещении скоро не стало места куда опереться. Новая жизнь в застенках спровоцировала у Духа нервный срыв и стойкий шок. Он совершал ошибки и за пару дней пребывания в предварительном заключении обрёл экстремальный опыт общения с криминальной мразью. Нелюбовь матери оказалась ничтожной в сравнении с презрением зеков. Не сахарное бытие на свободе грезилось слаще мёда. Тюфяк в убогой домашней кладовой в сравнении с нарами у сырой облезлой стены казался царским ложем в шикарных апартаментах. Пока судебный приговор не вступил в законную силу, Духа перевели в СИЗО, который в отличие от КПЗ, где он подвергался физическому и психическому насилию меняющимися сокамерниками, показался раем. Но обманчивое мнение сменилось после пребывания в медпункте, куда направляют до определения в СИЗО. – Сымай отрепье! – рявкнул пузатый с одутловатым лицом фельдшер заскорузлой медсанчасти следственного изолятора и тщательно досмотрел нагое тело. Он внёс в карточку значимые родимые пятна и полученные шрамы: метку от пареза на ягодице оставил осколок разбитой бутылки, глубоко воткнувшийся при падении; следующий безобразный шрам был от ожога на бедре; третий шрам на пол предплечья от рваной раны, после укуса бешеной собаки, как напоминание о сорока уколах в живот. В детстве маленький Димка жёг пластмассовые линейки, ворованные у одноклассников, бомбардировал горящими каплями мишени противника, булыжники и камни, потому что вечно пьяная мать забыла дорогу в магазин игрушек. Увлёкшись игрой, он нечаянно капнул горящий расплавленный пластмасс ниже линии шортов. Содранное вместе с кожей обожжённое место долго гноилось и не заживало. Пройдя у врача процедуру осмотра физиологических отверстий, его отправили в душ, выдав кусок хозяйственного и дегтярного мыла от вшей. Ему в голову не приходило, чтобы обследовать свое анальное отверстие, поэтому вторжение пальца мед брата в зад воспринял как насилие над телом. Смылив от жгучего стыда пол куска вонючего грязно-коричневого мыла, он яростно оттирал скабрёзные прикосновения, смывая водой скотское к нему отношение прилипшее с обвинительным приговором суда. Ухватов был отнесён к категории убийц осуждённых на максимальный срок, кому предстояло отбыть полный период назначенный судьёй. Его фотографии в фас и профиль, отпечатки пальцев заняли место в картотеке убийц и насильников. Одиночная камера СИЗО оказалась огромным испытанием для неуравновешенной психики без пары декад совершеннолетнего Димы. После очередного допроса его вели по длинному коридору, конвоир поседевший старик нервозно толкал Духа в спину и шептал под нос проклятья. – Ну, что сука, скоро получишь пулю. Жаль, что не я её пущу в твою недоразвитую голову! – озлобленный охранник дерзко затолкал его в камеру. С этого дня Ухватов решил, что ему сулит расстрел. Жёсткий скрип железной двери, словно предупреждение о скором исполнении приговора, пугал его до смерти при каждом открытии. Ожидание вердикта было настоящим испытанием. Каждый шорох резал заячье сердце на части. Его волновала собственная жизнь, за которую он цеплялся как чертополох. Знал бы он, что полгода ожидания ничто в сравнении с годами отсидки. Безделье в камере породило скуку, безмерная тоска по свободе выжгла тягу к пагубному пристрастию, приведшему его на скамью подсудимых. В голове застряла ненависть к людям опустошающая неразвитую душу. Раздумывая в моменты отчаяния над собственной жизнью, он искал в ней лучшее. О вожделенных минутах оргазма он вспоминал все реже из-за отсутствия вблизи женщин. Яркие образы попавших в его паучьи сети жертв размылись во времени, оставив лишь серые воспоминания о школьном саде богатым вкуснейшими фруктами, которых в СИЗО недоставало. Смутный призрак грузинки с длинной косой и зарождавшееся чувство любви рассеялись, не успев смягчить чёрствость дикой души. Сексуальные желания покинули убийцу, кайфовые сны ушли в небытие, не обременённый знаниями мозг мерно усыхал, он продолжал сыпать проклятья на голову невинной жертвы и людей, раскрывших его преступление. В долгие часы ожидания приговора он тревожился о будущем, обижался на равнодушную мать, впадал в апатию от бессилия изменить жизнь. Вскоре его уже не пугал грюк тяжёлой камерной двери. Уставившись в стену, он часами пребывал в небытие и уже не спешил выйти на свободу. Одиночество и пустота прописались в сломленной душе. Мать вычеркнула его из своей непутёвой жизни, ни разу не посетила суд, не принесла в тюрьму передачу. Дух понял, что в этом мире никому не нужен. Назревал кризис от невозможности преодолеть тяжесть заключения. Учитывая предыдущий жизненный путь, Дима злорадно воспринимал дефицит свободы. Новый опыт жизни в замкнутом пространстве под наблюдением охранников он не обрёл. Отсутствие плана как должно жить, привело его к мысли о собственном ничтожестве, вызвав стойкую беспомощность. Целостное восприятие проблемы заменилось контекстным элементом, пробудив избирательную абстрактность. Нет человека – нет проблем. Безнадёжность и пессимистическая оценка мешали ему строить мечты, планировать дальнейшие действия. Ему казалось, что нет времени на задуманное действие, как будто за ним гнался чёрт, отнимая всякую надежду и возможность. Мощный страх перед будущим смёл желание существовать. От безысходности Дух выбрал единственный верный путь. Испытываемую душевную боль облегчить было некому, а терпеть её он не мог. Он точно рассчитал, когда и как сделает последний шаг. Смастерив петлю из ленты ткани от штанов, он выбрал пятачок возле параши, где его не будет видно в окно наблюдения, закрепил на решётке лампочки над дверью, проверил на прочность и, отмерив длину, надел на шею. Без страха и сожаления он ступил, приведя суицид в исполнение. Верёвка крепко затянулась, глаза выкатились из орбит, от нехватки воздуха затошнило, руки инстинктивно потянулись к шее, чтобы ослабить петлю. Но силы оставили его, он бездыханно повис касаясь носками цементного пола. С сердцебиением исчез мутный образ охранника. В камеру ввели новенького, которого висельник ударил по уху судорожной рукой. Опытный надзиратель мгновенно срезал петлю, освободив горло пару раз резко ударил в грудную клетку и произвёл искусственное дыхание изо рта в рот. Самоубийца захрипел, раздышался, открыл глаза и снова увидел жизнь. Судьба не отпускала убийцу, она готовила ему новые испытания. Каждый должен пройти назначенный путь. Отлежавшись в медсанчасти под присмотром врача, Дух вернулся в камеру. В тюрьме практически невозможно предупредить суицид, потому что нужно своевременно распознать развитие кризиса, который ограничен во времени и создать условия для адекватного эмоционального реагирования. В качестве профилактики повторений камеру Духа часто шмонали на предмет орудия возможного причинения вреда жизни. Процедура обследования тела одинаково повторялась. Он раздевался, приседал на корточки и раздвигал ягодицы, чтобы обнаружить в анусе спрятанное опасное оружие. Но обыски не мешали совершать попытки уйти из жизни не сулившей счастья. Он резал вены, разбивал о стену голову, снова душился в петле, которая оборвалась. Другого выхода он не видел. Он чувствовал нескончаемое одиночество. Бог давно отказался от него, проклял и послал страдания. Мысль просить у Бога прощения за содеянное преступление не приходила в голову, он упорно не верил в существование Всевышнего. В его понимании Бог должен давать, не требуя взамен веры и долгов. За то, что он не верил в Бога, ни в черта, ни в дьявола Бог лишил его смерти, лишил радости избавления от страданий. Изолировав себя от Бога, он отверг Его и веру. В народе он слышал, что грешников не хоронят рядом с верующими. Прах и душа лишивших себя жизни в обозримом времени и в Вечности навсегда расстанется с близкими людьми. Его этот факт не страшил, ведь у него не было рядом человека, который любил бы его и заботился о нем. Факт, что церковь не отмаливает самоубийц не желая перекладывать грех на себя, его не волновал. К Богу он был равнодушен, как собственно и Бог к нему. В одиночной камере, где не было места для свободного передвижения и отсутствовало общение с внешним миром, он сходил с ума. Он не знал, что в тюрьме нет места отчаянию, как и бесплодным надеждам. Чтобы выжить, надо было рассчитывать только на себя. Со временем краткие проверки вертухая разнообразили его жизнь, все же какая никакая разновидность общения. Приговор оказался мягким, в отличие от смертной казни, и Духа из следственного изолятора отправили по этапу в колонию особого режима. Путь из тюрьмы начался с того, что его кинули в подвальный «собачник» – карантин.