– Да кому он сдался? Будем говорить по-ирландски и скажем, что это внешнемонгольский. Думаешь, они отличат? Я отвесил изысканный поклон: – Пог мо хон! – Этим “поцелуй меня в зад” я израсходовал девяносто процентов своего ирландского словарного запаса. – Древнемонгольское приветствие. – Давай серьезно, – сказала Рози. – Я говорю это только потому, что знаю цену твоему терпению. Если не снимем квартиру в первый же день, это ведь не конец света, правда? У нас уйма времени. – Знаю, – сказал я. – Некоторые не захотят с нами связываться, решив, что мы алкаши или террористы. А некоторые… – Я снял ее ладони с кружки и пробежал большими пальцами по ее пальцам – сильным, мозолистым от шитья, в дешевых серебряных колечках с кельтскими спиралями и кошачьими головами. – Некоторые нас не захотят, потому что мы будем жить во грехе. Рози пожала плечами: – И их тоже в задницу. – А хочешь, – предложил я, – можем притвориться. Купим кольца под золото, будем зваться мистером и миссис. Только до тех пор, пока… Она тут же решительно покачала головой: – Нет. Ни за что. – Только ненадолго, пока мы с тобой не накопим на настоящую свадьбу. Это намного облегчит нам жизнь. – Неважно. Замужней я прикидываться не собираюсь. Ты или замужем, или нет; дело не в том, что думают другие. – Рози, – сказал я и покрепче сжал ее ладони. – Ты ведь знаешь, что мы поженимся, правда? Сама знаешь, я хочу на тебе жениться. Хочу больше всего. Тут она чуть заметно улыбнулась. – Еще бы. Когда мы с тобой начали гулять, я была хорошей девочкой, как монашки учили, а теперь вот готова твоей любовницей стать… – Я серьезно. Послушай, куча народу сказала бы, что ты свихнулась. Дескать, Мэкки – шайка подонков, и я добьюсь от тебя чего хочу, а потом брошу на мели с младенцем на руках, слив в выгребную яму твою жизнь. – Не выйдет. У них в Англии унитазы. – Просто хочу, чтоб ты знала: ты ни о чем не пожалеешь. Уж я постараюсь. Богом клянусь. – Я знаю, Фрэнсис, – мягко сказала Рози. – Я не такой, как мой па. – Думай я иначе, меня бы тут не было. А сейчас сгоняй-ка нам за чипсами. Есть хочу – умираю. Мы сидели в пабе весь вечер, пока студенты не разошлись и бармен не начал пылесосить нам ноги. Мы растягивали каждую кружку как могли, болтали о безопасных повседневных пустяках, смешили друг друга. Перед тем как идти домой, – шли врозь, чтоб никто не застукал, но я с безопасного расстояния приглядывал за Рози – мы долго целовались на прощанье, прислонившись к задней стене Тринити. Потом стояли в обнимку, замерев и крепко прижавшись друг к другу. Воздух от холода тонко звенел где-то высоко над нами, будто бьющийся хрусталь; ее хриплое дыхание грело мне горло, ее волосы пахли лимонными леденцами, ее сердце надрывно колотилось о мои ребра. Потом я выпустил Рози из объятий и долго смотрел ей вслед – последний раз. Конечно, я ее искал. Впервые оставшись без лишних глаз у полицейского компьютера, я пробил по базе ее имя и дату рождения: ее никогда не арестовывали в Ирландии. Ничего удивительного – я ведь и не ждал, что она превратится в Мамашу Бейкер, – но остаток того дня я провел на крутом нервном подъеме, сделав первый крошечный шажок по ее следу. Налаживая контакты, я расширял и поиски: ее не арестовывали в Северной[19] Ирландии, не арестовывали в Англии, Шотландии, Уэльсе и США, она нигде не подавала ни на пособие, ни на паспорт, не умирала, не выходила замуж. Все эти поиски я повторял каждую пару лет, обращаясь к ребятам, которые были мне обязаны. Вопросов они не задавали. После рождения Холли я как-то размяк и в последние годы надеялся только, что Рози отыщется где-нибудь ниже радаров, что она живет простой и гармоничной жизнью вне поля зрения системы и время от времени с легким уколом вспоминает меня – того, с кем могло сложиться. Иногда я представлял, как она меня находит: телефонный звонок среди ночи, стук в дверь офиса. Я представлял, как мы сидим бок о бок на скамейке в зеленом парке, наблюдая в горько-сладком молчании, как Холли взбирается по лазалке с двумя рыжеволосыми мальчишками. Я представлял бесконечный вечер в полутемном пабе: наши головы клонятся друг к другу под разговоры и смех, спускается ночь, наши пальцы придвигаются по щербатому дереву стола. Я в подробностях представлял, как она, должно быть, выглядит теперь: гусиные лапки от улыбок, которых я не видел, мягкий живот от не моих детей; всю ее жизнь, которую я пропустил, написанную на ее теле шрифтом Брайля, чтобы я прочел ее руками. Я представлял, как она дает мне ответы, которые никогда не приходили мне на ум и которые все объяснят, сгладят все острые углы. Я представлял – хотите верьте, хотите нет, – что у нас будет второй шанс. В другие ночи, даже после стольких лет, я все еще хотел того же, чего хотел в двадцать: увидеть ее имя среди регулярных жертв домашнего насилия, в списке ВИЧ-инфицированных проституток, в списке трупов с передозом в морге неблагополучного лондонского района. Я годами читал описания сотен “неизвестных”. Все мои вехи разнесло ослепляющим, ошеломляющим взрывом: мои вторые шансы, мою месть, мою жирную антисемейную линию Мажино. Рози Дейли, пнувшая меня под жалкий зад, была моим межевым знаком, огромным и надежным, как скала. Теперь скала замерцала, словно мираж, а пейзаж вокруг беспрерывно менялся, выворачиваясь наизнанку и задом наперед; ничто больше не казалось знакомым. Я заказал еще кружку, а заодно и двойной “Джемисон” – другой возможности дотянуть до утра я не видел. Больше ничто не могло стереть из моей памяти кошмарный образ склизких коричневых костей, набитых в яму, куда со стуком, похожим на топот крохотных ножек, осыпается земля. 7 Прежде чем явиться по мою душу, меня на пару часов оставили в покое – такой деликатности я от родни не ожидал. Первым пожаловал Кевин: сунул голову в дверь паба, как пацаненок, играющий в прятки, по-быстрому отправил фривольную эсэмэску, пока бармен подавал ему пиво, и, шаркая, потоптался у моего столика. Наконец я положил конец его страданиям и взмахом руки пригласил сесть. Мы помолчали. Минуты через три к нам присоединились сестрички, стряхивая капли дождя с курток, хихикая и исподтишка оглядывая паб. – Божечки, – сказала Джеки, воображая, что говорит шепотом, и стянула с себя шарф. – Помню, мы до смерти хотели сюда попасть только из-за того, что девочек не пускали. Видать, хорошо, что не пускали? Кармела с подозрением взглянула на сиденье и, прежде чем сесть, быстро обмахнула его салфеткой. – Слава богу, мамочка все-таки не пошла. Ее бы тут перекосило с перепугу. – Господи, – вскинулся Кевин. – Ма собиралась прийти? – Она переживает за Фрэнсиса. – Скорее мечтает у него в мозгах поковыряться. Надеюсь, она по следу вашему не явится? – С нее станется, – сказала Джеки. – Ма у нас секретный агент. – Да не придет она. Я ей сказала, что ты домой уехал. – Кармела то ли виновато, то ли проказливо коснулась губ кончиками пальцев. – Прости господи. – Ты гений! – с чувством провозгласил Кевин и опять сполз по спинке сиденья. – И впрямь. Она бы из нас все кишки вымотала. – Джеки вытянула шею, пытаясь поймать взгляд бармена. – Меня сегодня обслужат или как? – Я схожу, – сказал Кевин. – Вам что взять? – Джин с тоником. Кармела подтянула стул поближе к столу: – Как думаешь, у них грушевый сидр есть? – Господи, Кармела! – Я не пью крепкое, ты же знаешь. – Не буду я заказывать твой детский “Бэбишам”. Из меня все дерьмо вышибут. – Все будет нормально, – сказал я. – Тут у них до сих пор восьмидесятые, под стойкой наверняка целый ящик сидра. – И бейсбольная бита для парня, который его спросит. – Я сам схожу. – О, вот и Шай! – Джеки привстала и помахала рукой. – Пускай он сходит, все равно пока не сел. – Его-то кто позвал? – спросил Кевин. – Я позвала, – сказала Кармела. – А вам двоим пора повзрослеть, будьте хоть раз друг с другом повежливее. Мы тут из-за Фрэнсиса, а не из-за вас. – Выпьем за это, – сказал я, чувствуя, что приятное опьянение переходит в стадию, когда все становится насыщенным и плавным, и ничто, даже появление Шая, не действует мне на нервы. Обычно при первом намеке на теплый туман я сразу переключаюсь на кофе. Тем вечером я был намерен оторваться по полной. Шай вразвалку подошел к нашему уголку, смахнул рукой капли с волос. – Вот уж не думал, что ты снизойдешь до столь скромного кабачка, – сказал он мне. – Своего дружка-копа тоже сюда приводил? – Его встретили как родного. Любо-дорого было смотреть. – Жаль, я не видел. Что пьешь? – Ты платишь? – Почему нет. – Мило, – сказал я. – Нам с Кевином по “Гиннессу”, для Джеки джин с тоником, а Кармеле “Бэбишам”. – Просто глянуть хотим, как ты его закажешь, – сказала Джеки. – Запросто. Смотрите и учитесь. – Шай направился к бару, привлек внимание бармена с легкостью завсегдатая и торжествующе помахал нам бутылкой “Бэбишама”. – Чертов выпендрежник, – сказала Джеки. Шай вернулся, неся все напитки разом, – без долгой практики такой сноровки не наберешься. – Ну, – начал он, ставя выпивку на стол, – колись, Фрэнсис, весь этот сыр-бор из-за твоей подружки? – Все застыли, а Шай невозмутимо продолжил: – Да ладно вам, сами небось тем же вопросом давитесь. Ну как, Фрэнсис? – Оставь Фрэнсиса в покое, – сказала Кармела назидательным материнским тоном. – Кевину сказала и тебе повторю: ведите себя сегодня прилично. Шай рассмеялся и подтянул к себе стул.