Шай хрюкнул. – Серьезно, Фрэнсис, почему? – повторила Кармела. Она, Кевин и даже Джеки (которая сто раз задавала мне этот вопрос и никогда не получала ответа) воззрились на меня – поддатые, озадаченные и даже чуть обиженные. Шай соскабливал какое-то пятнышко с кружки. – У меня к вам такой вопрос: за что вы готовы умереть? – спросил я. – Блин, да ты юморист, – сказал Кевин. – Отстань ты от него, – проворчала Джеки. – Это сегодня день такой. – Па как-то сказал мне, что готов умереть за Ирландию. А вы? Кевин закатил глаза: – Па застрял в семидесятых. Так больше никто не рассуждает. – А ты попробуй на секунду. Шутки ради. Умрешь за родину? Кевин растерянно уставился на меня: – С чего бы? – Допустим, англичане опять нас захватят. – Да они подавятся. – Допустим, Кев. Давай, соберись. – Не знаю я. Никогда не задумывался. – Вот-вот, – Шай без особой агрессии нацелился в Кевина кружкой, – именно это и похерило нашу страну. – Я, что ли? Я-то что сделал? – И ты, и другие такие же. Все ваше гребаное поколение. Что для вас важно, кроме “ролексов” и “Хьюго Босса”? О чем еще вы вообще думаете? Фрэнсис прав, впервые в жизни. Должно быть что-то, за что ты готов умереть, приятель. – Да ну нахер, – сказал Кевин. – Сам-то ты за что умрешь? За “Гиннесс”? За бодрый перепих? Шай пожал плечами: – За семью. – Дичь-то не пори! – вскинулась Джеки. – Ты маму с папой на дух не переносишь. Мы расхохотались; Кармеле пришлось запрокинуть голову и вытереть слезы кулаками. – Ну да, – подтвердил Шай. – Но суть-то не в этом. – А ты типа за Ирландию умрешь? – спросил меня Кевин, еще не оправившись от обиды. – Как же, хера лысого, – сказал я, и все снова загоготали. – Я какое-то время в Мейо служил. Вы хоть раз бывали в Мейо? Селяне, овцы и пейзажи. За это я умирать не собираюсь.[20] – А за что тогда? – Как говорит дружище Шай, – сказал я Кевину, махнув в сторону Шая кружкой, – не в этом суть. Суть в том, чтобы я сам знал. – Я бы за детей умерла, – сказала Кармела. – Не приведи Господи. – А я бы, наверное, умерла за Гэва, – сказала Джеки. – Ну, если вправду прижмет. Мрачноватая тема, а, Фрэнсис? Может, о чем другом поговорим? – В свое время я бы умер за Рози Дейли, – ответил я. – Вот что я пытаюсь вам втолковать. Наступило молчание. Потом Шай поднял кружку: – За все, ради чего мы готовы умереть. Будем! Мы чокнулись, сделали по хорошему глотку и уселись поудобнее. Возможно, из-за того, что я на девять десятых упился, но меня чертовски радовало, что они пришли – даже Шай. Больше того, я был им благодарен. Да, дури им не занимать, и кто знает, что они ко мне чувствовали, но сегодня все четверо бросили свои дела, мигом поставили жизнь на паузу и пришли сюда, чтобы помочь мне пережить этот вечер. Мы подходили друг другу, как кусочки мозаики, и меня словно окутало теплым золотым сиянием; как будто я блуждал в потемках и случайно забрел по адресу. С трудом, но мне хватило трезвости, чтобы не произнести это вслух. Кармела наклонилась ко мне и почти застенчиво сказала: – Когда Донна была маленькой, у нее с почками беда приключилась; думали, потребуется пересадка. Я сразу сказала – без вопросов, хоть обе моих забирайте. И думать не пришлось. Потом-то она, конечно, поправилась, да и почка могла понадобиться только одна, но я этого никогда не забуду. Понимаешь, о чем я? – Ага, – я улыбнулся Кармеле, – понимаю. – Ой, Донна прелесть, – подхватила Джеки. – Симпатяжка, смеется все время. Фрэнсис, ты просто обязан с ней познакомиться. – А Даррен – вылитый ты, представляешь? – сказала Кармела. – Еще малышом на тебя был похож. – Спаси его, Господи, – хором сказали мы с Джеки. – Вы чего, я в хорошем смысле. Он в колледж собирается. И он этого не от нас с Тревором набрался – мы бы рады были, если бы он водопроводчиком стал, как папа. Нет, Даррен сам додумался, нам ни слова не сказал, просто набрал учебных бумажек, выбрал факультет по душе и работал как проклятый, чтобы в класс с нужными выпускными предметами попасть. Упертый, все сам да сам. Прямо как ты. Я всегда жалела, что так не могу.[21] Мне показалось, что по ее лицу пробежало облачко грусти. – Помню, ты вполне справлялась, когда чего-то хотела, – сказал я. – Взять хоть Тревора. Грусть рассеялась, и я услыхал короткий смешок, снова сделавший Кармелу похожей на девчонку. – И точно! Я его на танцах первый раз увидела. Только глянула и говорю Луизе Лейси: “Этот – мой”. На нем клеши были – последний писк… Джеки засмеялась. – Ничего смешного, – одернула ее Кармела. – Твой-то Гэвин из потертых старых джинсов не вылезал, а мне нравится, когда парни за собой следят. У Тревора такая улетная попка была в этих клешах, загляденье! И пахло от него прекрасно. Чего заливаетесь? – Бесстыжая ты деваха, – сказал я. Кармела чопорно пригубила “Бэбишам”. – Вовсе нет. Тогда порядки другие были. Если втюрилась в парня, лучше умереть, чем ему признаться. Надо было, чтобы он сам тебя добивался. – Господи! – фыркнула Джеки. – Прямо гордость и долбаное предубеждение. Я Гэвина сама на свидание позвала. – Говорю вам, это срабатывало, и получше, чем нынешнее похабство, когда девицы без трусов по клубам шарахаются. Я-то своего муженька заполучила, а? Обручились, когда мне двадцать один стукнуло. Ты тут еще был, Фрэнсис? – Ага, я через три недели уехал. Мне вспомнилась вечеринка в честь помолвки: оба семейства набились в нашу гостиную, мамочки сверлили друг друга взглядами, как два перекормленных питбуля, Шай в образе старшего брата засыпал Тревора непристойностями (Тревор был весь – сплошной кадык и выпученные с перепугу глаза), Кармела – раскрасневшаяся, торжествующая и втиснутая в розовый плиссированный ужас – походила на вывернутого наизнанку лосося. Я, тогда еще более заносчивый урод, сидел на подоконнике рядом со свиноподобным младшим братом Тревора, не обращал на него никакого внимания и от души поздравлял себя с тем, что скоро свалю и гвоздем моей помолвки точно не будут сэндвичи с яйцом. Берегись своих желаний! Глядя на свою семейку за столом, я ощущал, что прохлопал что-то тем вечером; что вечеринка в честь помолвки – по крайней мере, в отдаленной перспективе – кое-чего стоила. – Я вся в розовом была, – с довольным видом сказала Кармела. – Все говорили, что я выгляжу сногсшибательно. – А то! – Я подмигнул ей. – Не будь ты моей сестрой, я бы сам в тебя втрескался. – Фу, заткнись! – завопили Кармела и Джеки, но я их уже не слушал. На другом конце стола Шай и Кевин говорили о своем, и засквозившая в голосе Кевина ершистая нотка привлекла мое внимание. – Работа такая. Что тут плохого? – Работа, где жилы рвешь, вылизывая задницы яппи, – “да, сэр, нет, сэр, любой каприз, сэр!” – и все ради наживы жирной корпорации, которая вышвырнет тебя на съедение волкам в первую же трудную минуту. Ты им приносишь тысячи в неделю, а сам что с этого имеешь? – Мне платят. Следующим летом поеду в Австралию, буду плавать с трубкой вокруг Большого Барьерного рифа, есть бургеры с кенгурятиной и напиваться вдрызг на барбекю на Бонди-Бич с шикарными австралийками – и все благодаря этой работе. Чего мне ее не любить? Шай хохотнул – как ногтем по стеклу. – Лучше деньги копи. Кевин пожал плечами: – Да сейчас денег поднять не проблема. – Ага, разбежался. Вот они и хотят, чтобы ты так считал. – Кто? Ты о чем вообще? Думаешь, почему Лавери… – Сраная деревенщина, – сказали мы хором, только Кармела – она же теперь мамочка – сказала “драная деревенщина”. – Думаешь, зачем он потрошит эти дома? – Какая разница? – начал терять терпение Кевин.