– Тебе нехорошо? Тебя тошнит? – Нет, ни хера меня не тошнит. Чтоб еще хоть раз я бросился куда-то на твой свист… – Ох, Фрэнсис, не будь… – Помнишь, с чего все началось, Джеки? Помнишь? – спросил я. – Ты вызвонила меня и убедила, что мне позарез надо тащить задницу на эту богом забытую помойку. Ей-богу, я, наверное, прихлопнул себя по башке дверцей машины, а то объяснил бы тебе, куда засунуть эту гениальную идею. Глянь, как все обернулось, Джеки. Ты собой довольна, а? Тебя греет сознание хорошо выполненной работы? Ты счастлива? Меня шатало. Кевин попытался подпереть меня плечом, но я стряхнул обоих, всем весом привалился к стене и закрыл лицо руками. Под веками плавали миллионы искр. – А знал ведь, что к чему. Знал, черт возьми. Какое-то время никто ничего не говорил. Я печенкой чувствовал, что Кевин и Джеки переглядываются, пытаются выработать стратегию, семафоря бровями. – Не знаю, как вы двое, а я уже сиськи отморозила, – наконец сказала Джеки. – Пойду пальто заберу, подождете? – Мое тоже возьми, – сказал Кевин. – Хорошо. Только не уходите никуда. Ладно, Фрэнсис? Она робко пожала мне локоть. Я не отреагировал. Чуть погодя я услышал ее вздох и бойкий цокот каблучков, удаляющийся в направлении паба. – Гнусный сраный день, – выговорил я. Кевин прислонился к стене рядом со мной. Я слышал, как он дышит, посапывая от холода. – Вроде как Джеки не совсем виновата, – сказал он. – Ты прав, Кев. Еще как прав. Только, ты уж извини, но прямо сейчас мне глубоко насрать. Переулок вонял жиром и мочой. Где-то в паре улиц от нас два парня заорали друг на друга без слов – хриплым, бессмысленным криком. Кевин поудобней уперся спиной в стену. – А все-таки я рад, что ты вернулся, – сказал он. – Приятно вместе позависать. То есть я, конечно, не про историю с Рози и… ну ты понял. Но я очень рад, что мы снова увиделись. – Как я сказал, все это прекрасно, но мне что-то не до радости. – В смысле, для меня семья кое-что значит. И всегда значила. Я же не говорил, что не умру за семью. Просто не люблю, когда Шай указывает мне, что думать. – А кто любит? – Я убрал руки от лица и на пару дюймов отстранил голову от стены – проверить, не стал ли мир стабильнее. Особой качки не чувствовалось. – Раньше было проще, – сказал Кевин. – Ну, в детстве. – Что-то не припомню. – Господи, да я не в смысле – просто, но… понимаешь? Мы хотя бы знали, что нам положено делать, хоть иногда и обрыдло было. Кажется, я по ясности той скучаю. Понимаешь? – Кевин, дружище, честно тебе скажу – вообще не понимаю. Кевин повернул голову и посмотрел на меня. Холод и выпивка превратили его в розовощекого мечтателя; чуть дрожащий, с модной, но уже взлохматившейся стрижкой, он был похож на мальчика со старинной рождественской открытки. – Ага, – сказал он со вздохом. – Конечно. Ладно. Неважно. Я осторожно отделился от стены, на всякий случай опираясь на нее рукой, – колени держали. – Ни к чему Джеки бродить одной, – сказал я. – Найди ее. Он заморгал. – А ты не… То есть ты же нас подождешь, да? Я мигом. – Нет. – А… – Он нерешительно замялся. – Что насчет, к примеру, завтра? – А что завтра? – Ты здесь будешь? – Сомневаюсь. – А тогда… Ну, когда-нибудь? Он выглядел таким юным и потерянным, умереть просто. – Иди найди Джеки. – Я поймал равновесие и побрел прочь. Через несколько секунд я услышал, как Кевин медленно зашагал в другую сторону. 8 Несколько часов я покемарил в машине – я слишком нарезался, чтобы меня подобрал хоть один таксист, но не настолько, чтобы постучать в дверь к маме. Проснулся я с ощущением, будто во рту что-то сдохло мучительной смертью. Холодным непогожим утром сырость пробирала до костей. Минут двадцать у меня ушло на разминку затекшей шеи. Пустые улицы блестели мокрым блеском, колокола звонили к утренней мессе, и никому не было до меня дела. Я нашел унылое кафе, полное унылых работяг из Восточной Европы, и взял сытный завтрак: непропеченные оладьи, горсть нурофена и ведро кофе. Прикинув, что уровень алкоголя у меня в крови, скорее всего, снизился до пределов нормы, я сел в машину и поехал домой, там швырнул одежду, которую не снимал с самого утра пятницы, в стиральную машину, а самого себя – под очень горячий душ и задумался, что делать дальше. Я развязался с этим делом окончательно и бесповоротно. Пусть с ним возится Снайпер – мне не жалко. Он всегда был занудным говнюком, но в кои-то веки его одержимость победами мне на руку: рано или поздно он добьется правосудия для Рози, если это вообще возможно, и даже будет держать меня в курсе главных подвижек в расследовании – необязательно из альтруистических соображений, но мне было плевать. Меньше чем за полтора дня я нахлебался от своей семейки еще на двадцать два года вперед. Этим утром, стоя под душем, я мог побиться об заклад хоть с самим сатаной, что ничему на свете не затащить меня назад на Фейтфул-Плейс. Прежде чем забросить эту мутотень назад в тот круг ада, откуда она явилась, мне оставалось только подчистить пару хвостов. По-моему, “закрытие гештальта” – это дымящаяся куча навоза, выдуманная, чтобы буржуи оплачивали “ягуары” мозгоправов. Все равно надо было убедиться, что в подвале нашли именно Рози, узнать, как она умерла, не отыскали ли Снайпер и его ребята хоть малейшую зацепку – куда Рози направлялась в ту ночь, когда кто-то ее остановил. Всю мою взрослую жизнь определил шрам в форме отсутствия Рози Дейли. Вероятность, что этот огромный рубец может затянуться, оглушила меня и выбила из колеи настолько, что в результате я дошел до несусветной дичи – пьянки с братьями и сестрами. При одной мысли об этом еще двумя днями раньше я бы с криком умчался куда подальше и без оглядки. Неплохо было бы собраться с мыслями, пока я не натворил таких глупостей, что дело закончится ампутацией. Я оделся в чистое, вышел на балкон, закурил и позвонил Снайперу. – Фрэнк! Чем могу помочь? – отозвался тот с тщательно отмеренной вежливостью, давая мне понять, что он не слишком счастлив меня слышать. Я напустил в голос робости. – Снайпер, я знаю, как ты занят, но будь добр, не откажи мне в услуге… – Я бы рад, старина, но я тут немного… Старина? – Тогда я сразу к делу, – сказал я. – Мой дражайший сотрудник Йейтс – знаешь его?.. – Встречались. – Миляга, правда? Мы с ним вчера промочили горло, я рассказал ему эту историю, так он теперь язвит, что, мол, подружка меня кинула. Короче говоря – и оставляя в стороне глубокую рану от того, что мой родной коллега усомнился в моем сексуальном магнетизме, – я поставил сотню на то, что Рози таки не собиралась меня динамить. Если у тебя есть что-то в мою пользу, можем поделить выигрыш пополам. Проверять Снайпер не станет: Йейтс выглядит так, будто питается котятами, да и вообще не из общительных. – Вся информация, связанная с расследованием, является конфиденциальной, – напыщенно сказал Снайпер. – Я и не собирался продавать ее в “Дейли стар”. Йейтс, помнится, такой же коп, как мы с тобой, только побольше и пострашнее. – Коп не из моей группы. Как и ты. – Да ладно, Снайпер. Скажи хотя бы, была ли это Рози в подвале. Если это какой-то викторианский склад трупов, заплачу Йейтсу его денежки и как-нибудь переживу. – Фрэнк-Фрэнк-Фрэнк… – протянул Снайпер с напускным сочувствием. – Понимаю, приятель, тебе нелегко. Но помнишь, о чем мы говорили? – А как же. Суть в том, что ты хотел от меня избавиться. Так что я предлагаю одноразовую сделку, Снайпер. Ответь на малюсенький вопросик – и можешь забыть обо мне, пока я не накрою тебе поляну в честь успешного раскрытия дела. Снайпер медлил. – Фрэнк, – наконец сказал он, решив, что я в полной мере осознал степень его неодобрения. – Мы не на рынке. Я не собираюсь заключать с тобой сделки и судить пари в твоем отделе. Это дело об убийстве, и мы с моей группой должны работать без помех. Не думал, что так сложно будет втолковать это тебе. По правде говоря, я несколько разочарован. У меня перед глазами вдруг встала картина одного вечера в Темплморе, когда Снайпер напился вдрызг и по пути домой предложил пари – кто выше на стенку нассыт. Интересно, когда он превратился в надутого придурка среднего возраста? Или он всегда в душе был таким, а подростковый всплеск тестостерона временно маскировал его натуру? – Ты прав, – сказал я, исполнившись раскаяния. – Просто мне не по нутру, что этот баран Йейтс решит, что утер мне нос, понимаешь? – Ммм… – промычал Снайпер. – Знаешь, Фрэнк, воля к победе – ценное качество ровно до тех пор, пока не ведет к поражению. Насколько я мог судить, это звучало как полный бред, однако Снайпер говорил тоном глубокого мыслителя.