– По всей вероятности, в бюро об этом знают больше меня, – строго сказал Купер и положил руку на ячейку, собираясь задвинуть ее на место. Если у Рози были ключи – может, отец вернул, может, стащила, – значит, в ту ночь у нее была возможность выйти через парадную дверь, но она ею не воспользовалась. Причина могла быть только одна: Рози меня все-таки бросила. – Разумеется, доктор, это не ваша забота, но половина сотрудников бюро немногим умнее дрессированных мартышек; вряд ли они сообразят даже, о каком деле я толкую, и нужных сведений от них точно не дождешься. Сами понимаете, в этом деле мне не хотелось бы полагаться на удачу. Купер иронически приподнял бровь – он раскусил мой прием, но не возражал. – В предварительном отчете указаны два серебряных кольца и три серебряные серьги-гвоздика, опознанные семьей Дейли как соответствующие украшениям, принадлежавшим их дочери. Кроме того, один ключик, соответствующий низкокачественным замкам массового производства, который, насколько я понимаю, подходит к замкам чемодана, найденного на месте преступления ранее. Больше ни о каких ключах, аксессуарах или иных предметах в отчете не упоминается. Итак, я снова оказался там же, откуда начал, впервые взглянув на этот чемодан, – в темной невесомости, без единой зацепки, без точки опоры. Впервые до меня дошло, что, может быть, я так ничего и не узнаю; что такое действительно возможно. – Все? – спросил Купер. Где-то в тишине морга гудел терморегулятор. Сожаления, как и пьянки, не по моей части, но эти выходные были из ряда вон. Я смотрел на голые коричневые кости, разложенные под куперовскими лампами дневного света, и от всего сердца жалел, что полез и не оставил спящую девочку в покое. Не ради себя; ради нее. Теперь она принадлежала всем: Купер, Снайпер, вся Фейтфул-Плейс могли разбирать ее по косточкам, лапать и использовать в каких угодно целях. Фейтфул-Плейс уже наверняка начала неторопливо, с удовольствием переваривать ее в очередную местную страшилку – помесь сказки о привидении и поучительной басни, городского мифа и правды жизни. Она сожрет Рози целиком так же, как земля сожрала ее тело. Лучше бы ей оставаться в подвале. Тогда, по крайней мере, ее памяти касались бы только те, кто ее любил. – Да, – сказал я. – Это все. Купер задвинул ящик, поддон с протяжным стальным скрежетом скользнул по направляющим, и кости исчезли, заняв свое место в тесных сотах среди остальных его неопознанных мертвецов. Последним, что я увидел перед выходом из морга, было ясное и прозрачное лицо Рози, все еще горящее на световой панели, – яркие глаза и непобедимая улыбка, тонким слоем покрывающие гниющие кости. Купер проводил меня. Я рассыпался в униженных благодарностях, пообещал ему бутылку его любимого вина на Рождество, он сделал мне ручкой в дверях и вернулся к неведомым жутким занятиям, которым посвящал одинокие часы в морге. Потом я свернул за угол и шарахнул в стену кулаком. Костяшки превратились в котлету, но на несколько секунд, пока я, согнувшись пополам, баюкал руку, ослепительная боль выжгла мой разум добела. 9 Я вернулся к машине, пропитанной ароматом потного пьяницы, спавшего одетым, и направился в Далки. Позвонив в дверь Оливии, я услышал приглушенные голоса, скрип резко отодвигаемого стула, тяжелые шаги вверх по лестнице – в дурном настроении Холли весит фунтов двести, – и наконец дверь захлопнулась с грохотом ядерного взрыва. Оливия с непроницаемым лицом открыла дверь. – Искренне надеюсь, что у тебя есть хорошее объяснение. Она расстроена, рассержена и разочарована и, по-моему, имеет на все это полное право. Да и я не слишком рада испорченным выходным – если, конечно, тебя это волнует. Бывают дни, когда даже мне хватает мозгов не вваливаться в дом и не совершать налет на холодильник Оливии. Я продолжал стоять столбом, пока капли срывались с мокрого после дождя карниза мне на волосы. – Прости, – сказал я. – Лив, честное слово, я не нарочно. Непредвиденные обстоятельства. Легкое, циничное движение бровей. – Да что ты? Ну и кто же умер? – Человек, которого я знал давным-давно. До того, как ушел из дома. Такого она не ожидала, но быстро справилась с удивлением. – Другими словами, тот, до кого тебе не было дела двадцать с лишним лет, вдруг стал для тебя важнее дочери? Мне вообще стоит заново договариваться с Дермотом или есть вероятность, что с кем-то из твоих знакомцев произойдет что-нибудь еще? – Вряд ли. Мы с этой девушкой были близки. Ее убили в ночь, когда я ушел из дома. Тело нашли на выходных. Мой ответ произвел на Оливию некоторое впечатление. – Эта девушка… – сказала она, пристально вглядевшись мне в лицо. – То есть вы с ней встречались? Первая любовь? – Да. Вроде того. Лив задумалась. В ее лице ничего не изменилось, но по глазам видно было, что она взвешивает в уме мои слова. – Мои соболезнования, – произнесла она. – Наверное, тебе следует объяснить это Холли, хотя бы в общих чертах. Она у себя в комнате. Когда я постучал в дверь дочери, она завопила: – Уходи! Спальня Холли – единственное место в доме, где еще остались свидетельства моего существования: в антураже розовых рюшек попадаются купленные мной мягкие игрушки, нарисованные мной уродливые картинки, присланные мной без повода забавные открытки. Холли лежала ничком на кровати, натянув на голову подушку. – Привет, малышка, – сказал я. Дочь свирепо поерзала и прижала подушку к ушам. – Я должен принести тебе извинения, – сказал я. После секундного молчания приглушенный голос изрек: – Три извинения. – Как это? – Ты вернул меня маме; сказал, что заберешь меня попозже, но не забрал; сказал, что заедешь за мной вчера, но не заехал. Техничный удар. – Ты, конечно, права, – сказал я. – Если выглянешь сюда, ко мне, я трижды принесу извинения, глядя тебе в глаза. Перед подушкой извиняться не буду. Чувствовалось, что она прикидывает, не продлить ли мне наказание. Впрочем, долго дуться Холли не умеет, пять минут для нее – максимум. – Еще я должен тебе объяснения, – добавил я для верности. Любопытство победило: через мгновение подушка соскользнула на несколько дюймов вниз и из-под нее высунулось настороженное личико. – Прошу прощения – раз. Прошу прощения – два. Прошу прощения – три, от всей души, и вишенка сверху. Холли вздохнула и, сев, смахнула волосы с лица. На меня она по-прежнему не смотрела. – Что случилось? – Помнишь, я говорил, что у твоей тети Джеки проблемы? – Ага. – Умер один человек. Которого мы знали давным-давно. – Кто? – Девушка по имени Рози. – Почему она умерла? – Мы не знаем. Она умерла за много лет до твоего рождения, но мы узнали об этом только в пятницу вечером. Все очень расстроились. Понимаешь, почему мне надо было повидать тетю Джеки? Холли коротко повела плечом. – Наверное. – Значит, можем весело провести остаток выходных? – Я собиралась в гости к Саре. Вместо… – сказала Холли. – Цыпленок, я прошу тебя об одолжении. Мне было бы очень приятно, если бы мы могли начать эти выходные заново. Давай начнем оттуда, где закончили в пятницу вечером, и повеселимся на полную катушку, пока не придет время везти тебя домой. Притворимся, что в промежутке ничего не было. Холли, дрогнув ресницами, мельком покосилась на меня, но ничего не сказала. – Я понимаю, что слишком много прошу, и понимаю, что, наверное, не заслужил, но люди должны иногда делать друг другу поблажки. Иначе мы бы и дня не протянули. Прощаешь меня? Она задумалась. – А ты опять уедешь, если что-нибудь еще случится? – Нет, милая. Обо всем позаботятся другие детективы. Что бы ни произошло, вызовут именно их. Это больше не моя проблема. Ну так что? Через мгновение Холли, словно котенок, быстро потерлась о мою руку. – Папа, – сказала она, – очень жалко, что твоя подруга умерла. Я погладил ее по волосам.