– …и все налетят, как стервятники. Значит, сегодня я на десерт, так? Она скованно пожала плечами. – Рози убили в ночь, когда ты уехал. Кевин умер через две ночи после твоего возвращения. И ты отговаривал Дейли обращаться к копам. Некоторые… – Она осеклась. – Скажи, что ты шутишь, Джеки. Скажи, что Фейтфул-Плейс не считает меня убийцей Рози и Кевина. – Не вся Фейтфул-Плейс, только некоторые. По-моему, – Фрэнсис, послушай, – по-моему, они сами в это не верят, а болтают для красного словца: тебя не было, потом ты стал копом и все такое. Не обращай внимания, им просто острых ощущений не хватает. Я вдруг заметил, что еще держу в руке пустую банку из-под сидра, хотя и смял ее в искореженный комок. Такого можно было ожидать от Снайпера, от остальных жеребцов из Убийств, даже от некоторых из Спецопераций, но чтоб родная улица… Джеки с беспокойством смотрела на меня. – Понимаешь, о чем я? И потом, иначе получается, что Рози убил кто-то из местных. Люди не хотят думать… – Я сам местный. Повисла тишина. Джеки робко потянулась к моей ладони; я отдернул руку. Темная комната казалась пугающей, по углам сгустились тени. За стеной, в гостиной, люди вразнобой подпевали Святоше Томми: “Я старше стал и жестче, в уме от пива туман, меняется и Дублин; всему удел один…” – Люди бросались такими обвинениями тебе в лицо, и ты пустила их в этот дом? – Не будь глупее, чем ты есть, – разозлилась Джеки. – Мне никто слова не сказал, у кого наглости хватит? Я бы их по стенке размазала. Только намеки. Миссис Нолан сказала Кармеле, что ты всегда в центре событий, Салли Хирн напомнила маме, что ты всегда заводился с пол-оборота, нос Живчику разбил… – Черт, да он доставал Кевина, за что и огреб от меня. Нам от силы лет десять тогда было. – Я знаю. Не обращай внимания, Фрэнсис. Не доставляй им такого удовольствия. Дураки, да и только. Вроде уже наелись скандалов досыта, так нет, всегда хочется еще. Фейтфул-Плейс! – Ага, – сказал я. – Фейтфул-Плейс. Пение за стеной становилось громче и громче, все больше народу подтягивали, кое-кто даже в лад: “Динь-динь колокольчик, спустилась темнота, я вспоминаю Дублин в былые времена…” Я откинулся к стене и провел ладонями по лицу. Джеки искоса поглядывала на меня и тянула “Гиннесс”. Наконец она нерешительно спросила: – Обратно-то пойдем или как? – Ты не спросила Кевина, о чем он хотел со мной поговорить? Лицо Джеки вытянулось. – Ох, Фрэнсис, прости – я бы спросила, но ты ведь сказал… – Я знаю, что сказал. – Он до тебя так и не дозвонился? – Нет, – сказал я. – Не дозвонился. Мы снова помолчали. – Фрэнсис, прости, пожалуйста, – повторила Джеки. – Ты не виновата. – Нас будут искать. – Знаю. Дай мне еще минуту, и пойдем. Джеки протянула мне банку. – К черту, – сказал я. – Мне нужно что-нибудь посерьезней. Когда-то мы с Шаем прятали от Кевина сигареты под отставшей половицей у окна; само собой, нычку нашел и папаша, приспособил для себя. Я вытащил полупустую чекушку водки, хорошенько отхлебнул и предложил Джеки. – Божечки, – изумленно ахнула она. – Ну а чего бы и нет… Она взяла у меня бутылку, благовоспитанно отпила глоточек и поправила пальцем помаду. – Другое дело. – Я сделал последний хороший глоток и сунул бутылку обратно в тайник. – Вот теперь пойдем навстречу линчевателям. В этот момент звуки за стеной изменились. Пение оборвалось; секундой позже стих гул разговоров. Низкий мужской голос рявкнул что-то злобное, о стену грохнул стул, и тут взвыла ма – нечто среднее между банши и автомобильной сигнализацией. Па и Мэтт Дейли бодались подбородками в центре гостиной. Ма, в забрызганном сверху донизу лавандовом прикиде, продолжала разоряться: – Так я и знала, скотина ты эдакая, так и знала! Всего один вечер, больше я ни о чем не просила… Остальные отшатнулись к стенам, чтобы не попасть под раздачу. Я через всю комнату поймал взгляд Шая – словно притянулись два магнита, – и мы принялись продираться сквозь толпу зевак. – Сядь, – сказал Мэтт Дейли. – Па, – позвал я отца, тронув его за плечо. Он меня даже не заметил. – Не смей мне указывать в моем собственном доме! – Па, – позвал с другого бока Шай. – Сядь, – негромко и яростно повторил Мэтт Дейли. – Не устраивай сцен. Па рванул вперед. По-настоящему полезные навыки не пропадают никогда: я бросился на него так же мгновенно, как Шай, пальцы привычно сомкнулись, спина напряглась в готовности, но тут па перестал сопротивляться и колени его подогнулись. Я покраснел до корней волос от жгучего стыда. – Уберите его отсюда, – презрительно проговорила ма. Кучка женщин с кудахтаньем обступила ее, кто-то вытирал ей блузку салфеткой, но она от ярости ничего не замечала. – Вали, убирайся в свою канаву, тебе там самое место, зря я тебя из грязи вытащила – на поминках родного сына, ублюдок, никакого уважения… – Сука! – взревел па через плечо, пока мы аккуратно выпроваживали его за дверь. – Паршивая сраная дырка! – Во двор, – резко сказал Шай. – Пусть Дейли через парадную дверь выходят. – Имел я Мэтта Дейли, – заявил нам па, пока мы спускались по лестнице. – И Тесси Дейли тоже. И вас обоих имел. Из вас троих только Кевин чего-то стоил. Шай отрывисто рассмеялся неприятным хриплым смехом. Он выглядел до предела измотанным. – Тут ты, пожалуй, прав. – Лучший из всех. Мальчонка мой голубоглазенький!.. – Па заплакал. – Ты хотел знать, как он? – спросил меня Шай. Мы встретились взглядами через папашину голову, и глаза брата пылали как газовые горелки. – Вот и гляди. Наслаждайся. – Он ловко подцепил заднюю дверь ногой, открыл ее, свалил папашу на нижнюю ступеньку и шагнул вверх по лестнице. Па с наслаждением заходился рыданиями, изредка сетуя на несправедливость жизни и даже не пытаясь подняться. Я прислонился к стене и закурил. Тусклое оранжевое зарево, льющееся непонятно откуда, придавало саду колючести, в стиле фильмов Тима Бёртона. Сарай, раньше служивший сортиром, стоял на месте, только потерял пару досок и накренился под невозможным углом. За моей спиной хлопнула передняя дверь: Дейли отправились домой. Через какое-то время па сбился с мысли, а может, задница замерзла. Он приглушил волынку, вытер нос рукавом и, скривившись, поудобнее устроился на ступеньке. – Дай закурить. – Скажи “пожалуйста”. – Я сказал, дай отцу закурить. – А, к черту! – Я протянул ему сигарету. – На доброе дело никогда не жалко. Получишь рак легких – чем не резон. – Ты всегда был наглым маленьким засранцем, – сказал па, но сигарету взял. – Надо было спустить твою мамашу с лестницы, когда она сказала, что на сносях. – Да ты наверняка и спустил. – Брехня. Я никого из вас пальцем не трогал – только если напрашивались. Его так трясло, что не удавалось прикурить. Я сел на крыльцо рядом с ним, взял зажигалку. От него несло застарелым никотином и застарелым пивом с пикантной ноткой джина. Все мои спинные нервы по-прежнему защемляло от одного его присутствия. Разговоры, доносящиеся из окна над нами, постепенно, с перебоями, набирали обороты. – Что у тебя со спиной? – спросил я. Па выпустил огромный клуб дыма. – Не твое дело. – Просто разговор поддерживаю. – Ты никогда не болтал попусту. Я не тупой. Не надо со мной так. – Я никогда тебя тупым и не считал, – искренне ответил я. Если бы па немного больше времени потратил на образование и немного меньше на пьянки, он бы кого хочешь обскакал. Когда мне было лет двенадцать, мы в школе проходили Вторую мировую. Учитель – злобный мелкий сученыш – считал, что дети бедняков слишком пустоголовы, чтобы понять такие сложные темы, и даже не пытался объяснить. Па, по случайному совпадению трезвый на той неделе, усадил меня в кухне, нарисовал на скатерти схемы карандашом, расставил оловянных солдатиков Кевина заместо армий и все мне растолковал – так ясно и живо, что я до сих пор помню все до мелочей, как будто кино посмотрел. Одна из многих бед отца в том, что ему хватает ума понять, как бесповоротно он просрал свою жизнь. Лучше бы был тупым как пробка.