Я наконец отлип от мойки и снова принялся вышагивать по кухне. – Он из Убийств. А Убийства – сборище гребаных кретинов, которые видят только то, что разложено у них под носом; попроси их посмотреть хоть на дюйм в сторону – хоть раз в их чертовой жизни, – они растеряются. В Спецоперациях они бы и дня не протянули. Оливия разгладила длинную прядь пепельно-золотистых волос и натянула ее между пальцами. – Я полагаю, чаще всего самое простое объяснение – самое верное, – сказала она. – Ага. Верно. Отлично. Согласен. Но, Лив, в этот раз все не так. В этот раз простое объяснение – чертова ересь. Несколько секунд Оливия молчала, и я задумался, не догадалась ли она, на кого указывало простое объяснение, пока Кевин не нырнул из окна. – Ты ведь давно с Кевином не виделся, – заговорила она, осторожно подбирая слова. – Ты точно уверен, что… – Да, да, да! Совершенно уверен. Последние несколько дней я провел с ним. Он остался тем же парнем, которого я знал с детства. Стрижка помодней, раздался на пару дюймов во все стороны, но в остальном тот же парень, ошибиться невозможно. Я знаю все самое важное, что стоит о нем знать, и он не был ни убийцей, ни самоубийцей. – Ты пытался объяснить это Снайперу? – Конечно, пытался. Как об стенку горох. Он не хотел слышать, а значит, не слышал. – А если поговорить с его начальником? Он послушает? – Нет, конечно. Станет только хуже. Снайпер уже предупредил меня, чтобы я не путался под ногами, и будет следить, чтоб я не совался куда не надо. Если я полезу через его голову и попытаюсь вмешаться – чего доброго, во вред его драгоценному проценту раскрываемости, – он только упрется. Так что мне делать, Лив? Что? Что мне делать? Оливия задумчиво смотрела на меня непостижимыми серыми глазами. – Фрэнк, возможно, лучшее, что можно сделать, – это отступить, хотя бы ненадолго. Что бы ни говорили, Кевину это уже не повредит. А когда пыль осядет… – Нет. Ни за что. Я не собираюсь стоять и смотреть, как его превращают в козла отпущения только потому, что он умер и не может дать сдачи. Я, черт подери, дам сдачи за него. – Папа? – тихонько окликнула меня Холли. Мы с Оливией подскочили. Холли, в великоватой ночнушке с Ханной Монтаной, стояла на пороге, держась за дверную ручку и поджимая пальцы ног на холодных плитках пола.[25] – Иди спать, милая, – быстро сказала Оливия. – Маме с папой нужно поговорить. – Ты сказал, кто-то умер. Кто умер? О господи… – Все в порядке, милая, – сказал я. – Просто человек, которого я знал. Оливия подошла к ней: – Ночь на дворе. Иди спать. Утром поговорим. Она попыталась развернуть Холли к лестнице, но та вцепилась в дверную ручку и уперлась. – Нет! Папа, кто умер? – В постель. Сейчас же. Завтра мы… – Нет! Я хочу знать! Рано или поздно объяснять все равно бы пришлось. Слава богу, Холли уже знает про смерть: золотая рыбка, хомячок, дедушка Сары. Этот разговор меня бы окончательно добил. – У нас с твоей тетей Джеки есть брат, – начал я, пусть будет по одному давно потерянному родственнику за раз. – Был. Он умер сегодня утром. Холли уставилась на меня: – Твой брат? – Ее голос чуть дрогнул. – То есть мой дядя? – Да, детка. Твой дядя. – Который? – Не из тех, кого ты знаешь. Это мамины братья. А то был твой дядя Кевин. Ты его никогда не встречала, но думаю, что вы бы подружились. На секунду синие глаза расширились; потом лицо Холли сморщилось, она запрокинула голову и завизжала диким криком, полным чистой боли. – Не-е-е-ет! Нет, мама, мамочка, нет… Крик перешел в бурные, надрывные рыдания, и Холли уткнулась лицом в живот Оливии. Лив опустилась на колени и обхватила дочку руками, бормоча что-то утешительное. – Почему она плачет? – спросил я с искренним недоумением. Последние несколько дней затормозили мне мозги до черепашьей скорости. Только перехватив быстрый взгляд Оливии, украдчивый и виноватый, я сообразил, что дело нечисто. – Лив, – сказал я. – Почему она плачет? – Не сейчас. Ш-ш-ш, милая, все в порядке… – Не-е-ет! Не в порядке! Ребенок был прав. – Нет, давай сейчас. Какого хрена она плачет? Холли подняла мокрое, красное лицо от плеча Оливии. – Дядя Кевин! – закричала она. – Он показал мне “Супербратьев Марио” и хотел повести нас с тетей Джеки на представление! Она пыталась сказать что-то еще, но тут ее накрыла новая волна рыданий. Я тяжело опустился на табурет. Оливия прятала глаза и укачивала Холли, гладя по голове. Я бы тоже не отказался, чтобы меня так утешили, – желательно кто-нибудь с громадной грудью и густой пеленой волос. Постепенно Холли выбилась из сил и перешла к стадии задыхающихся всхлипов; Лив аккуратно повела ее наверх, спать. Глаза Холли уже закрывались. Пока они были наверху, я нашел в винном шкафу бутылку приличного кьянти и откупорил ее – с моим уходом Оливия перестала держать в доме пиво. Потом я сел на табурет, закрыл глаза и прислонился головой к стене, слушая, как в детской успокаивающе воркует Оливия, и пытаясь вспомнить, доводилось ли мне когда-нибудь так злиться. – Что ж… По-моему, мне полагается объяснение, тебе так не кажется? – любезно спросил я, когда Оливия вернулась. Она успела облачиться в доспехи аппетитной мамочки – модные джинсы и кашемировый свитер карамельного оттенка – и напустила на себя уверенный вид. Оливия взглянула на мой бокал, деликатно приподняв брови. – Похоже, бокал вина тебе тоже полагается. – И не один, а несколько. Я только начал. – Надеюсь, ты понимаешь, что я не позволю тебе ночевать здесь, если ты слишком напьешься, чтобы сесть за руль. – Лив, – сказал я, – в других обстоятельствах я бы с радостью покружил с тобой вокруг до около, но сегодня предупреждаю: я не намерен отклоняться от сути. Откуда Холли знает Кевина? Оливия начала собирать волосы в хвост, наматывая резинку ловкими быстрыми движениями, – видимо, решила вести себя невозмутимо, спокойно и собранно. – Я разрешила Джеки их познакомить. – Поверь мне, с Джеки я еще поговорю. Я еще могу понять, что тебе хватило наивности вообразить, будто это отличная идея, но Джеки нет оправданий. Она Холли только с Кевином познакомила или со всей чертовой семейкой Аддамс? Лив, скажи, что только с Кевином. Пожалуйста. Оливия сложила руки на груди и прижалась спиной к стене, встав в знакомую мне боевую стойку. – С дедушкой и бабушкой, с дядями, тетей и кузенами. Шай. Моя мать. Мой отец. Я никогда не бил женщин и понял, что близок к этому, только заметив, что изо всех сил сжимаю мягкое сиденье табурета. – Джеки вечерами водила ее к ним на чай после школы. Она встречалась со своей семьей, Фрэнк. Это не конец света. – С моей семьей не встречаются, а открывают военные действия. В бронежилете и с огнеметом. И сколько же вечеров Холли провела с моей семьей? – Я не считала. – Оливия пожала плечами. – Двенадцать, пятнадцать. Может, двадцать. – И давно это продолжается? Ее веки виновато дрогнули. – Около года. – Ты вынудила мою дочь лгать мне целый год, – сказал я. – Мы сказали ей… – Целый год я каждые выходные спрашивал Холли, чем она занималась на неделе, и она меня долбаными баснями кормила. – Мы сказали ей, что это пока нужно хранить в тайне, потому что ты поругался с семьей. Вот и все. Мы собирались…