– Неужто? Почему? – Рози. И Кевин. Ты ведь поэтому и пришел? – Ага, – осторожно сказал я. – Более-менее. Я подумал, если кто и знает, как проходили последние дни… – Я скучаю по ней, Фрэнсис. Сильно скучаю. – Знаю, милая. Знаю. Я тоже. – Я даже не ожидала… Раньше я по ней скучала очень редко: когда родила, а она не пришла посмотреть на моего сына, когда ма или па выносили мне мозг и страшно хотелось позвонить Рози и пожаловаться. Все остальное время я о ней вроде бы и думать перестала. У меня было о чем подумать. А как выяснилось, что она умерла, я ревела без остановки. – Я плакать не привык, но понимаю, о чем ты. Нора стряхнула пепел – на гравий, чтобы отец с утра не заметил. – А муж не понимает, – срывающимся от боли голосом сказала она. – Не понимает, почему я расстроена. Двадцать лет ее не видела, а все равно как ножом по сердцу… Он говорит, чтобы я взяла себя в руки, а то напугаю малыша. Ма глотает валиум, па считает, что я должна за ней приглядывать, ведь это у нее горе – ребенка потеряла… А я все о тебе думала. По-моему, ты единственный, кто не посчитает меня дурой. – Я провел с Кевином несколько часов за последние двадцать два года, а боль ужасная. Я вовсе не считаю тебя дурой. – Я будто другим человеком стала, понимаешь? Всю жизнь, когда меня спрашивали, есть ли у меня братья или сестры, я отвечала: “Да! Да, у меня есть старшая сестра”. А теперь буду говорить: “Нет, я одна”. Как будто я единственный ребенок. – Ты все равно можешь про нее рассказывать. Нора тряхнула головой так резко, что волосы хлестнули ее по лицу. – Нет. Я не собираюсь про это врать. Хуже всего, что все эти годы я врала, хотя сама и не знала. Когда я говорила, что у меня есть сестра, я говорила неправду. Все это время я была единственным ребенком. Я вспомнил, как Рози, тогда в “О’Нилс”, заартачилась от одной мысли, чтобы притвориться женатыми: “Я прикидываться не собираюсь; дело не в том, что думают другие…” – Я не предлагаю врать, – мягко сказал я. – Я о том, что ей необязательно исчезать с концами. Всегда можно сказать: “У меня была старшая сестра. Ее звали Рози. Она умерла”. Неожиданно Нора вздрогнула всем телом. – Холодно? – спросил я. Она покачала головой и затушила сигарету о камень. – Все отлично. Спасибо. – Давай сюда. – Я забрал у Норы окурок и спрятал назад в пачку. – Хорошая бунтарка не оставляет следов своих подростковых развлечений, чтобы папа не нашел. – Неважно. Никак не пойму, с чего я вообще так трясусь. Под замок-то он меня не посадит. Я взрослая женщина, захочу – уеду. Она больше на меня не смотрела. Я ее терял. Еще минута – и Нора вспомнит, что на самом деле она почтенная дама сильно за тридцать, с мужем, ребенком и изрядным запасом здравого смысла и что все это несовместимо с полуночным курением на заднем дворе в компании чужого человека. – Это родительское вуду, – я криво усмехнулся, – две минуты с ними проведешь – и вернулся в детство. Моя ма до сих пор меня в страхе Божьем держит – хотя, учти, она и впрямь может мне треснуть деревянной ложкой, будь я хоть какой взрослый. Ей наплевать. Нора пусть не сразу, но рассмеялась – неохотно, почти беззвучно. – Я ничуть не удивлюсь, если па вдруг попытается меня дома запереть. – И ты заорешь, чтобы он прекратил обращаться с тобой как с ребенком, как орала в шестнадцать. Я же говорю – родительское вуду. В этот раз Нора засмеялась по-настоящему и свободно откинулась на спинку скамейки. – А когда-нибудь мы сами будем так же обращаться с собственными детьми. Мне не хотелось, чтобы она думала о своем ребенке. – Кстати, насчет твоего отца, – сказал я. – Я хотел извиниться за поведение моего папаши в тот вечер. Нора пожала плечами: – Оба хороши. – Ты видела, с чего началось? Я болтал с Джеки и пропустил самое интересное. Только что все было в ажуре, и вдруг они подорвались сцену боя из “Рокки” изображать. Нора поправила пальто, поплотнее запахнула на горле теплый воротник. – Я тоже не видела. – Но ты хотя бы представляешь, что за подоплека? – Велико ли дело – с пьяных глаз. Сам знаешь, дни у обоих были непростые, а повод всегда найдется. – Нора, у меня полчаса ушло, чтобы папашу успокоить, – хриплым от боли голосом сказал я. – Рано или поздно, если так будет продолжаться, у него случится приступ. Не знаю, из-за меня ли их вражда, из-за того, что я гулял с Рози, а твой отец был против, но если дело в этом, хотелось бы знать точно, чтобы как-то все уладить, пока их стычки не свели папу в могилу. – Господи, Фрэнсис, перестань! Ты тут ни при чем! – Нора, округлив глаза, уцепилась за мою руку: я мастерски совместил роли обвиняемого и обвинителя. – Ей-богу, ни при чем. Они никогда не ладили. Даже когда я была маленькой, задолго до того, как вы начали встречаться с Рози, па никогда… – Она отбросила фразу, как горящий уголь, и отпустила мою руку. – Никогда доброго слова о Джимми Мэкки не говорил, – закончил я. – Ты это хотела сказать? – Тем вечером ты был не виноват. Вот и все, что я пыталась сказать. – Тогда кто же виноват, черт подери? Я запутался, Нора. Я в потемках, я тону – и никто пальцем не пошевелит, чтобы мне помочь. Рози нет. Кевина нет. Половина Фейтфул-Плейс считает меня убийцей. Я будто с ума схожу. Я пришел к тебе, думая, что ты единственная способна понять, каково мне. Умоляю тебя, Нора, скажи, что происходит? Я многозадачный: хотя и давил намеренно на жалость, однако говорил при этом почти чистую правду. В полутьме Нора смотрела на меня огромными взволнованными глазами. – Я не видела, с чего у них началось, Фрэнсис. Могу только предположить – возможно, из-за того, что твой па разговаривал с моей мамой. Вот оно что… Мгновенно, как отлаженные шестеренки, множество мелочей из самого детства завертелись, зашумели и встали на свои места. Я выдумывал сотни возможных объяснений, одно затейливее и неправдоподобнее другого – то ли Мэтт Дейли настучал на одно из не самых законных папашиных занятий, то ли тут какая-то родовая вражда по поводу того, кто у кого спер последнюю картофелину в Великий голод, – но мне ни разу не приходила в голову причина, по которой начинается практически каждый мордобой между двумя мужиками… Женщина. – Между ними что-то было, – сказал я. Ресницы Норы дрогнули быстро и смущенно. В темноте было не разглядеть, но я готов был поспорить, что она покраснела. – Кажется, да. Прямо мне никто никогда не говорил, но… Я почти уверена. – Когда? – Ой, давным-давно, еще до того, как оба поженились, не было никакой измены, ничего такого. Детское увлечение. Как я знал не понаслышке, детские увлечения не проходят бесследно. – А почему разбежались? Я приготовился услышать о каких-то чудовищных выходках папаши – например, о попытках придушить будущую миссис Дейли, – но Нора только покачала головой: – Я не знаю, Фрэнсис. Не знаю. Говорю же, мне про это и слова никто не сказал. Я сама догадалась, по крупицам. Я нагнулся и раздавил окурок в гравии, потом убрал его в пачку. – Вот тебе и на… – сказал я. – Такого я не ожидал. Можешь считать меня идиотом. – А разве… Не думала, что тебя это волнует. – В смысле, с какого перепугу я озаботился, что тут происходит, если я носу сюда не казал двадцать с лишним лет? Нора смотрела неспокойно и растерянно. Вышла луна; в ее холодном полусвете двор казался девственным и ненастоящим, неким симметричным пригородным чистилищем. – Нора, скажи честно… Ты думаешь, я убийца? – спросил я и сам испугался того, как мне хотелось услышать “нет”. В этот момент я точно понял: пора вставать и уходить. Я узнал от Норы все, что она могла мне сказать, и каждой лишней секундой мог сделать только хуже. – Нет. Я никогда так не думала, – просто и буднично ответила Нора. Что-то внутри меня перевернулось. – Однако многие считают именно так, – сказал я. Она покачала головой. – Как-то раз, когда я была еще совсем маленькой – лет пять-шесть, – я играла на улице с одним из котят Салли Хирн, а большие мальчишки отняли его у меня – подразнить. Они перекидывали котенка друг другу, а я верещала… Ты пришел и заставил их прекратить, отдал мне котенка и велел отнести обратно к Хирнам. Ты, наверное, уже не помнишь… – Помню, – сказал я. В ее глазах читалась немая мольба: Нора хотела, чтобы мы разделили это общее воспоминание. Только эту мелочь я и мог ей подарить. – Конечно, помню. – Человек, который так поступил, не может никому принести вред – нарочно. Может, я просто дура. Во мне снова что-то перевернулось, на этот раз больнее.