– Знаю, мам. Но если вспомнишь что, только скажи. Ладно? Что угодно. Ма развернулась и ткнула в меня чайником: – Ты вот что, поди к своему приятелю, как его там, с челюстью, и скажи, чтоб вернул твоего брата домой. Нельзя ни насчет панихиды договориться, ни к отцу Винсенту насчет службы пойти, ни людям сообщить, когда родного сына хороню, – а все потому, что какой-то сопляк с физиономией моряка Попая не говорит мне, когда соизволит “выдать тело”. Слов-то каких набрался, бесстыжая морда! Будто наш Кевин – его собственность. – Да, знаю, – сказал я. – Обещаю сделать, что смогу. Понимаешь, он ведь не специально тебе жизнь усложняет, он просто выполняет свою работу, такие дела быстро не делаются… – Его работа – это его проблема, не моя. Еще немного, и придется в закрытом гробу хоронить. Об этом ты подумал? Я мог бы ответить, что без закрытого гроба, скорее всего, и так будет не обойтись, но развивать эту тему мне не улыбалось. – Слышал, ты встречалась с Холли, – сказал я. Женщина послабее хоть на миг да приняла бы виноватый вид, но только не моя мама. – Давно пора! – Ма выставила все свои подбородки. – Девочка бы замуж вышла и правнуков мне подарила, а ты бы все равно не озаботился ее к нам привезти. Надеялся дождаться, пока я умру, лишь бы нас не знакомить, да? Такая мысль меня посещала. – Ты ей очень понравилась, – сказал я. – А она тебе как? – Вылитая мамочка. Милые девчушки обе, ты таких не заслуживаешь. – Ты встречалась с Оливией? – Я мысленно снял шляпу перед Лив. Этот нюанс она обошла весьма изящно. – Два раза всего. Она привозила к нам Холли и Джеки. Девушки из Либертис для тебя были недостаточно хороши? – Мам, ты же знаешь, я всегда был выскочкой. – И гляди, куда тебя это привело. Вы двое в разводе или просто разъехались? – Развелись пару лет назад. – Хм… – Ма плотно поджала губы. – Я вот с твоим отцом не развелась. Ответить на это было нечего – по многим причинам. – Да уж… – только и сказал я. – Теперь тебе причащаться нельзя. Я понимал, что ввязываться себе дороже, но кто еще доконает человека так, как его семья? – Ма, даже если бы я хотел причащаться – а я не хочу, – развод бы мне не помешал. Я могу хоть до потери пульса разводиться, церкви наплевать – лишь бы не засадил никому, кроме Оливии. Проблемой стали бы милые дамы, с которыми я трахался после развода. – Давай без пошлостей, – отрезала ма. – Я не такая всезнайка, как ты, и в тонкостях не разбираюсь, но одно я тебе точно скажу: отец Винсент тебя к причастию не пустит. В той церкви, где тебя крестили. – Ма наставила на меня торжествующий палец. Должно быть, это считалось победой. Я напомнил себе, что беседа мне нужнее последнего слова. – Наверное, ты права, – кротко согласился я. – Конечно, права. – По крайней мере, Холли я язычницей не воспитываю. Она ходит к мессе. Я думал, что упоминание о Холли снова угомонит маму, но на сей раз она только распалилась; с ней никогда не угадаешь. – А хоть бы и язычницей, мне все едино. Я пропустила ее первое причастие! Первое причастие моей первой внучки! – Мам, она твоя третья внучка. У Кармелы две девочки старше нее. – Первая с нашей фамилией. И последняя, судя по всему. Не знаю, что себе думает Шай, – у него, может, десяток девиц сразу, а мы и не узнаем, он в жизни ни одну не привел познакомиться, ей-богу, я уж на него рукой махнуть готова. Мы с твоим отцом только и надеялись, что Кевин… – Она закусила губу и принялась с повышенной громкостью готовиться к чаепитию, грохая чашки на блюдца и швыряя печенье на тарелку. – А теперь мы небось и Холли больше не увидим, – произнесла она чуть погодя. – Вот, – сказал я, подняв вилку. – Так нормально? Ма едва взглянула. – Нет. Между зубцами три. Она накрыла на стол к чаю, налила мне чашку, придвинула молоко и сахар. – Я Холли подарки рождественские прикупила. Миленькое бархатное платьице взяла. – До Рождества еще две недели, – сказал я. – Там видно будет. Ма покосилась на меня каким-то непонятным взглядом, но промолчала. Она взяла другую тряпку, села напротив меня и подобрала что-то серебряное – возможно, затычку для бутылок. – Пей свой чай. Чай оказался таким крепким, что если б выплеснулся из чайника, мог дать по зубам. Все ушли на работу, и на улице стояла тишина, только мерно, слабо постукивал дождь и издалека доносился приглушенный шум дороги. Ма ожесточенно надраивала не поддающиеся опознанию серебряные безделушки; я расправился со столовыми приборами и взял рамку для фотографий – украшавшие ее вычурные цветочки я никогда бы не отчистил до маминых стандартов, но хотя бы знал, что это такое. Почувствовав, что атмосфера в комнате достаточно разрядилась, я спросил: – Скажи мне, папа правда с Терезой Дейли шашни крутил до того, как с тобой сошелся? Ма вскинула голову и уставилась на меня, не меняя выражения лица, однако в ее глазах чего только не пронеслось. – Это где ж ты такое услышал? – строго спросила она. – Значит, он с ней гулял. – Твой па – чертов идиот. Это ты и без меня знал, или ты сам такой же тупица. – Знал, да. Не знал только, что он и в этом был чертов идиот. – От нее всегда были одни неприятности, от этой. Вечно выкаблучивалась, вертела хвостом по улице, выделывалась со своими подружками. – И па клюнул. – Все клевали! Парни – дурачье; они от таких выкрутасов с ума сходят. И твой па, и Мэтт Дейли, и половина парней из Либертис – все вились вокруг задницы Тэсси О’Бирн. Девка развлекалась от души: крутила с тремя-четырьмя одновременно, бросала их каждые две недели, если ей не хватало внимания. А они за добавкой приползали. – Мы сами не понимаем своего счастья, – сказал я. – Особенно в молодости. Па ведь тогда совсем мальчишкой был? Ма хмыкнула. – Пора было соображение иметь. Я, хоть на три года моложе, и то могла сказать, что он наплачется. – Ты тогда уже на него глаз положила? – Господи, да еще как. Ты не представляешь… – Ее пальцы на очередной безделушке задвигались медленнее. – Сейчас и представить трудно, какой твой папа был красавец. Кудри копной, глаза голубые-голубые, а смех… смех такой, что не хочешь – улыбнешься. Мы оба непроизвольно взглянули в дверной проем, в сторону спальни. Ма сказала, и по голосу было слышно, что когда-то имя отца было для нее слаще самого вкусного мороженого: – Джимми Мэкки мог выбрать любую девушку в округе. Я чуть улыбнулся ей. – И на тебе он остановился не сразу? – Я тогда совсем девчонкой была. Когда он начал подбивать клинья к Тэсси О’Бирн, мне всего пятнадцать было – фигурой похвастать не могла, не красилась, ни о чем понятия не имела, не то что нынешние пигалицы, которые в двенадцать выглядят на все двадцать… Я все старалась попасться ему на глаза, когда он утром на работу шел, но он на меня даже не глядел, все с ума сходил по Тэсси. И ей он нравился больше других. Раньше я обо всем этом ни слова не слышал, и Джеки наверняка тоже, иначе давно бы разболтала. Ма не из тех, кто охотно изливает душу; спроси я об этом неделей раньше или неделей позже и ничего бы не добился. Смерть Кевина оставила глубокую кровоточащую рану. Приходится играть тем, что есть. – Так почему они расстались? – спросил я. Ма поджала губы. – Если взялся чистить серебро, чисть как следует. В щелки залезай. Что толку, если мне за тобой все придется переделывать. – Прости. – Я принялся выказывать еще большее усердие. – Я не говорю, что твой па был святым праведником, – сказала ма, помолчав. – Тэсси О’Бирн – та еще бесстыдница, но тут они были одним миром мазаны. Я ждал, рьяно натирая серебро. Ма поймала меня за запястье и потянула руку к себе, чтобы проверить блеск рамки; потом нехотя кивнула и отпустила руку. – Так-то лучше. В те времена все было иначе. Мы хоть какие-то приличия соблюдали и не прыгали на все, что движется, только потому, что так в телике делают. – Па оприходовал Тэсси О’Бирн в телике? – поинтересовался я и получил удар по руке.