Считайте меня извращенцем, но я блаженствовал весь месяц, пока мы строили планы. Да, иной раз я страдал от бессонницы, но в целом пребывал в прекрасном настроении и чувствовал себя то ли архитектором, то ли режиссером – человеком дальновидным и целеустремленным. Впервые в жизни я трудился над громадным и сложным замыслом, который не мог не окупиться, стоило только постараться как следует. А потом папаше вдруг предложили работу на две недели; следовательно, в последний вечер он должен был вернуться домой в два часа ночи с достаточным уровнем алкоголя в крови, чтобы развеять любые подозрения копов. Предлогов медлить не оставалось. Мы начали обратный отсчет: две недели. Мы затвердили наше алиби так, что от зубов отскакивало: семейный ужин, на десерт – лакомые бисквитные пирожные, смоченные хересом (плод моих новых кулинарных наклонностей: херес не только растворяет валиум лучше, чем вода, но и маскирует вкус, а отдельные пирожные означают индивидуальную дозу); поход на дискотеку в “Гроув”, что на северной стороне города, с целью порыбачить в свежей заводи на красоток; запоминающийся дебош в полночь с последующим выдворением за вызывающее поведение и распитие тайком пронесенного бухла; возвращение домой с остановкой на берегу канала, чтобы прикончить контрабандное баночное пиво. Домой являемся часа в три, когда действие валиума начинает ослабевать, и видим ужасающую картину: любимый отец лежит у подножия лестницы в луже крови. Запоздалое искусственное дыхание рот в рот, отчаянный стук в дверь сестер Харрисон, ошалелый звонок в скорую помощь. И все это, кроме освежающего привала на берегу, должно было стать правдой. Скорее всего, нас бы поймали. Несмотря на врожденные способности, мы были всего лишь дилетантами; мы слишком многое упустили, слишком многое могло пойти не так. Даже тогда я наполовину это сознавал, но мне было плевать: нам выпал шанс. Мы были готовы. В мыслях я уже проживал каждый день как отцеубийца. А потом мы с Рози Дейли пошли в “Галлиганс” и она сказала: “Англия”. Я не поделился с Шаем, почему даю задний ход. Сначала он решил, что я надумал тупо подшутить над ним. Постепенно, когда до него стало доходить, что я всерьез, он начал истерить: пытался запугивать меня, угрожать, даже умолять. Когда все это не сработало, он схватил меня за шкирку, выволок из “Черной птахи” и отметелил по первое число – я целую неделю не мог ходить прямо. Я почти не защищался – в глубине души я понимал, что он в своем праве. Когда он наконец выдохся и рухнул рядом со мной в проулке, мне показалось – хотя я едва видел его сквозь пелену крови, – что он плачет. * * * – Сейчас речь о другом, – сказал я. – Сначала я решил, что ты просто струхнул, – сказал Шай, словно не слыша меня. – Хвост поджал, как до дела дошло. Так я считал месяцами, пока не поговорил с Имельдой Тирни. Тут-то я и понял: трусость ни при чем. Всю жизнь тебя заботило только то, чего хочешь ты. Стоило тебе найти легкий способ получить желаемое, и на остальное стало наплевать: на семью, на меня, на свои обязательства, на все наши обещания… – Постой-ка, дай уточнить, что я правильно понял. Ты упрекаешь меня в том, что я никого не убил? Шай презрительно вздернул губу; эту гримасу он с детства корчил всякий раз, когда я пытался держаться с ним на равных. – Не умничай. Я упрекаю тебя в том, что ты ставишь себя выше меня. Послушай хорошенько: может, твои приятели-копы и верят, что ты хороший, может, ты и сам себе это повторяешь, но я знаю лучше. Я знаю, кто ты. – Приятель, могу тебя заверить, ты понятия не имеешь, кто я. – Да ну? Я знаю, почему ты копом заделался – из-за того, что мы почти совершили той весной. Из-за того, что ты тогда почувствовал. – То есть на меня напало желание искупить грехи прошлого? Сентиментальность тебе к лицу, но, как ни жаль тебя разочаровывать, ты попал пальцем в небо. Шай расхохотался, свирепо оскалив зубы, и снова стал похож на отчаянного бедового подростка. – Искупление грехов? Нет, это не для нашего Фрэнсиса. Зато, стоит прикрыться жетоном, что угодно с рук сойдет. Колись, детектив: что тебе уже удалось провернуть? Умираю от любопытства. – Вбей в свою тупую башку: все твои “если”, “но” и “почти” ни хрена не значат. Я чист. Я могу прийти в любой полицейский участок в стране, признаться во всем, что мы планировали той весной; если я и наживу неприятности, то только за то, что отнимаю у полиции время. Это не церковь, за дурные мысли в ад не попадают. – Правда? Тогда скажи мне, что месяц, когда мы строили планы, тебя не изменил. Скажи, что ты остался прежним. Давай. Па любил повторять – за несколько секунд до первого удара, – что Шай не умеет вовремя остановиться. – Надеюсь, во имя милостивого Иисуса-младенца на небесах, ты не пытаешься обвинить меня в том, что сделал с Рози? – спросил я. Для его же блага ему стоило внять предупреждению в моем голосе. Снова подергивание губы – то ли тик, то ли оскал. – Я говорю только, что не собираюсь терпеть твой самодовольный взгляд в моем собственном доме. Ты ничем не лучше меня. – Ошибаешься, приятель. Может, мы с тобой и вели интересные беседы, но если обратиться к реальным фактам, то я и пальцем не тронул папу, а ты убил двоих. Считай меня психом, но я вижу различия. Шай снова стиснул зубы. – Я ничего не сделал Кевину. Ничего. Другими словами, время откровений закончилось. – Может, я свихнулся, но складывается впечатление, будто ты ждешь, что я просто кивну, улыбнусь и уйду, – сказал я, помолчав. – Сделай одолжение, скажи, что я заблуждаюсь. Во взгляде Шая опять полыхнул огонь ненависти, чистый и бездумный, как зарница. – Оглянись вокруг, детектив. Еще не заметил? Ты вернулся туда, откуда начинал. Ты снова нужен своей семье, ты снова нам должен, и на сей раз ты заплатишь. Тебе повезло: сейчас, если тебе неохота остаться и взять на себя свое бремя, достаточно просто уйти. – Если ты хоть на секунду решил, что я тебе это спущу, ты еще больший псих, чем я думал. Движущиеся тени превратили лицо Шая в маску дикого зверя. – Да что ты? Попробуй что-то докажи, легавый. Кевин не подтвердит, что меня не было дома той ночью. Холли, в отличие от тебя, на семью стучать не будет; даже если ты ее заставишь, далеко не все разделят твою неколебимую веру в детское слово. Уматывай обратно в свой участок, и пусть твои дружки тебя ублажают, пока тебе не полегчает. У тебя ничего нет. – Не знаю, с чего ты взял, что я собираюсь что-то доказывать, – сказал я и резко толкнул стол в живот Шаю. Стаканы, пепельница и бутылка виски разлетелись в стороны, брат с утробным звуком рухнул навзничь, придавленный столом. Я пинком отшвырнул свой стул и прыгнул на Шая. В этот момент я осознал, что вошел в эту квартиру, чтобы убивать. Секундой позже, когда он подобрал бутылку и нацелил ее мне в голову, я осознал, что и он в свою очередь пытается меня убить. Я увернулся и ощутил, как мне рассекло висок, но, сморгнув звезды перед глазами, ухватил Шая за волосы и бил его головой о пол, пока он не отпихнул меня столешницей. Я тяжело упал на спину; брат прыгнул на меня, и мы покатились по полу, изо всех сил колотя друг друга по уязвимым местам. Он не уступал мне ни в силе, ни в ярости, и ни один из нас не отпускал хватки. Мы сплелись крепко, как пара любовников, прижавшись щекой к щеке. Теснота, риск, что нас услышат на первом этаже, и девятнадцать лет тренировки научили нас драться почти бесшумно: слышалось только тяжелое натужное дыхание и мягкие звуки, когда удары попадали в цель. Я чувствовал запах мыла “Палмолив” – прямо из нашего детства – и горячий запах звериной ярости. Шай врезал коленом мне в пах и отполз, пытаясь подняться, но удар не попал в цель, а я оказался быстрее. Я зажал его руку бедрами, опрокинул его на спину и провел апперкот в челюсть. Когда он обрел способность ясно видеть, я уже упер колено ему в грудь, вынул пистолет и прижал ствол к его лбу, аккурат между глаз. Брат оцепенел. – Подозреваемый был проинформирован, что находится под арестом по подозрению в убийстве, ему были зачитаны права. Он ответил, цитирую: “Отвали”, конец цитаты. Я объяснил, что процедура пройдет спокойнее, если он окажет содействие, и предложил подставить запястья для наручников. Подозреваемый пришел в ярость и напал на меня, ударив в нос, – фотография прилагается. Я попытался отступить, но подозреваемый преградил мне путь к выходу. Я достал оружие и предупредил его, чтобы отошел с дороги. Подозреваемый отказался. – Родного брата… – тихо проговорил Шай. В драке он прикусил язык; на губах пузырилась кровь. – Подлый маленький сученыш… – Кто бы говорил! – Прилив ярости буквально подбросил меня. Я понял, что чуть не спустил курок, только потому, что увидел ужас в глазах Шая. Его страх подействовал на меня, как глоток шампанского. – Подозреваемый продолжал оскорблять меня и многократно повторил, цитирую: “Я тебя прикончу”, конец цитаты, а также, цитирую: “Я не пойду в чертову тюрьму, лучше помереть”, конец цитаты. Я попытался успокоить его, уверяя, что ситуацию можно разрешить мирным путем, и снова потребовал пройти со мной в участок, чтобы обсудить все в подобающей обстановке. Подозреваемый находился в крайне возбужденном состоянии и, насколько я мог судить, не воспринимал мои слова. У меня возникли опасения, что подозреваемый находится под воздействием наркотиков, вероятно кокаина, или страдает психическим расстройством, поскольку его поведение было иррационально и он пребывал в крайне неустойчивом состоянии… Шай сжал челюсти. – Ты меня вдобавок психом выставить собрался? Хочешь, чтобы меня запомнили таким? – Если потребуется. Я пытался взять ситуацию под контроль, настоятельно убеждал подозреваемого сесть, но мои слова не возымели действия. Возбуждение подозреваемого нарастало. Он стал ходить взад-вперед, бормоча про себя, и бил по стенам и по своей голове кулаком. В конце концов подозреваемый схватил… Давай придумаем тебе что-нибудь посерьезнее бутылки; ты же не хочешь выглядеть ссыклом. Что у тебя тут есть? Я внимательно оглядел комнату: ящик с инструментами, разумеется, был аккуратно задвинут под комод. – Гаечный ключ-то у тебя наверняка имеется? Подозреваемый схватил длинный железный гаечный ключ из открытого ящика с инструментами – фотографии прилагаются – и повторил свою угрозу убить меня. Я приказал ему бросить оружие и попытался отойти на безопасное расстояние. Он продолжал идти на меня и направил удар мне в голову. Я уклонился от удара, сделал предупредительный выстрел над плечом подозреваемого – не волнуйся, приличную мебель не задену – и объявил, что в случае повторного нападения у меня не останется выбора, кроме как стрелять на поражение… – Ты блефуешь. Хочешь сообщить своей Холли, что убил ее дядю Шая? – Я ни хрена не собираюсь ей рассказывать. Холли нужно знать только одно: я больше на пушечный выстрел не подпущу ее к этой никчемной блядской семье. Когда она вырастет и почти забудет, кто ты такой, я объясню, что ты оказался поганым убийцей и получил по заслугам. Кровь из раны на моем виске стекала на Шая, крупные капли пропитывали его свитер, шлепались на лицо. Нам обоим было наплевать. – Подозреваемый снова попытался ударить меня гаечным ключом, на этот раз успешно, – медицинское заключение и фотографии раны на голове прилагаются, – уж поверь мне, солнышко, рана на голове будет нехилая. От удара я непроизвольно нажал на спусковой крючок пистолета. Я уверен, что если бы не был частично оглушен ударом, то смог бы произвести несмертельный упреждающий выстрел. Однако я также уверен, что в данных обстоятельствах применение оружия было единственной возможностью и, если бы я промедлил хотя бы несколько секунд, моя жизнь подверглась бы серьезной опасности. Подпись: сержант уголовной полиции Фрэнсис Мэкки. И, раз некому будет опровергнуть мою гладкую версию, во что они поверят, как думаешь? В глазах Шая не осталось ни благоразумия, ни осторожности. – С души воротит… Лживая свинья. – Он харкнул кровью мне в лицо. Перед глазами сверкнуло, будто солнце хлынуло сквозь разбитое стекло и ослепило меня. Я понял, что нажал на спусковой крючок. Огромная тишина ширилась и ширилась, пока не накрыла весь мир – не осталось ни единого звука, кроме ритмичного шума моего дыхания. Ничто в моей жизни не могло сравниться с этим мгновением бескрайней головокружительной свободы, похожей на полет, с этими дикими чистыми высотами, готовыми разорвать грудь. Потом свет начал тускнеть, а холодная тишина дрогнула и треснула, наполнившись гулом очертаний и звуков. Лицо Шая проявилось из белизны, как на поляроидном снимке: разбитое, потрясенное, залитое кровью, но на месте. Шай издал ужасающий звук, отдаленно похожий на смех. – А я говорил… говорил тебе… Когда его рука снова заскребла по полу в поисках бутылки, я развернул пистолет и ударил Шая рукояткой по голове. Раздался неприятный рвотный звук, и брат обмяк. Я туго защелкнул наручники на его запястьях, убедился, что он дышит, и прислонил его к краю дивана, чтобы он не захлебнулся кровью. Потом убрал пистолет и достал мобильник. Набрать номер оказалось непросто: пальцы размазали кровь по кнопкам, а с виска капало на экран; пришлось вытереть телефон о рубашку. Я прислушался, ожидая, что вверх по лестнице вот-вот застучат торопливые шаги, но слышалось только слабое бестолковое бормотание телевизора; оно заглушило все удары и хрипы, которые могли просочиться за дверь. После пары попыток мне удалось вызвонить Стивена. Он приветствовал меня со вполне понятной долей настороженности: – Детектив Мэкки? – Сюрприз, Стивен. Я взял нашего парня. Красавец схвачен, наряжен в браслеты и ни хрена этому не рад. Молчание. Я нарезал круги по комнате, одним глазом следя за Шаем, другим выискивая по углам несуществующих сообщников; я не мог устоять на месте. – Учитывая обстоятельства, было бы лучше – во всех отношениях, – чтобы задержание проводил не я. По-моему, ты заслужил право произвести свой первый арест. Если хочешь, конечно. Стивен заинтересовался. – Хочу. – Только учти, малыш, это не вожделенный подарок, который Санта оставляет в твоем чулке на Рождество. Снайпер Кеннеди осатанеет до умопомрачения. Твои главные свидетели – я, девятилетняя девочка и озлобленная лахудра, которая из принципа будет все отрицать. Шансов добиться признания почти ноль. С твоей стороны разумнее всего будет вежливо поблагодарить меня, посоветовать связаться с убойным отделом и вернуться к своим обычным воскресным занятиям. Но если осторожность не твой конек, приезжай сюда, осуществляй свой первый арест по делу об убийстве и постарайся закрыть дело. Потому что этот парень – тот, кто нам нужен. – Где вы? – быстро спросил Стивен. – Фейтфул-Плейс, восемь. Позвони в верхнюю квартиру, я открою. Нужно действовать очень деликатно: без подкрепления, без шума. Если приедешь на машине, паркуйся подальше, чтоб никто ее не заметил. И поторопись.