– Помнишь, мы говорили, что иногда надо рассказать секрет, если кто-то другой имеет право знать? – И что? – пожала плечами Холли. – Это как раз такой секрет. Стивен пытается выяснить, что случилось с Рози… – О Кевине я упоминать не стал: мы и без того на несколько световых лет проскочили предел эмоциональных возможностей ребенка. – Это его работа. Чтобы ее выполнить, ему необходимо услышать твой рассказ. Холли снова выразительно пожала плечами: – Мне все равно. Ее упрямо вздернутый подбородок на секунду напомнил мне ма. Я боролся со всеми ее инстинктами, со всем, что влил в кровь Холли из собственных вен. – Зря ты так, милая. Хранить секреты важно, но бывает так, что добраться до правды еще важнее. Особенно если кого-то убили… – Отлично. Вот и пускай этот твой Стивен пристает к кому-нибудь другому, а от меня отстанет, потому что я уверена, что дядя Шай не сделал ничего плохого. Я посмотрел на нее – напряженную, колючую и сыплющую искрами, как загнанный в угол пугливый котенок. Всего несколько месяцев назад она, не рассуждая, сделала бы то, о чем я прошу, нисколько не поступившись верой в любимого дядюшку Шая. Я словно балансировал на туго натянутом канате; с каждой нашей встречей канат истончался, пропасть под ногами углублялась, и рано или поздно мне неизбежно предстояло потерять равновесие, увлекая дочь за собой в бездну. – Ладно, малышка. – Я старательно не повышал голос. – Тогда позволь тебя спросить: ты ведь очень тщательно спланировала сегодняшний день, правда? Снова настороженная голубая вспышка. – Нет. – Не отпирайся, цыпленок. Со мной этот номер не пройдет. Разрабатывать стратегии – моя работа, и я прекрасно вижу, когда это делают другие. Еще когда мы с тобой первый раз говорили про Рози, ты вспомнила записку, которую видела. Ты невзначай расспросила меня о Рози и, узнав, что мы с ней встречались, поняла, что записку написала она. Тогда ты и задумалась, зачем дядя Шай хранит в комоде записку от мертвой девушки. Поправь меня, если я ошибаюсь. Ноль реакции. Этот допрос с пристрастием так утомил меня, что хотелось соскользнуть с сиденья и уснуть на полу машины. – Ты обрабатывала меня, пока не уговорила привезти тебя сегодня к бабушке. Ты все выходные тянула с математикой, чтобы взять домашнюю работу с собой и остаться с дядей Шаем наедине. А потом донимала его, пока он не заговорил о записке. Холли крепко закусила губу. – Я тебя не ругаю, ты здорово все устроила. Я только проясняю факты. Она пожала плечами: – И что? – У меня вот какой вопрос. Если ты была уверена, что дядя Шай не сделал ничего плохого, тогда к чему вся эта суета? Почему нельзя было просто рассказать мне, что ты нашла? Я бы сам с ним поговорил. – Это тебя не касалось, – прошептала Холли на грани слышимости, обращаясь к коленям. – Касалось, лапонька, и ты это знала. Ты знала, что Рози мне небезразлична, знала, что я детектив, и знала, что я пытаюсь выяснить, что с ней произошло. Так что записка меня очень даже касалась. И вообще, тебя никто не просил держать рот на замке. Так почему ты мне не рассказала? Или ты понимала, что дело нечисто? Холли аккуратно вытащила красную нитку из рукава кофты, натянула ее между пальцев и принялась внимательно изучать. На секунду мне показалось, что она вот-вот ответит, но вместо этого Холли спросила: – А какая была Рози? – Смелая. Упрямая. Веселая. – Я не совсем понимал, к чему этот вопрос, но Холли искоса следила за мной внимательным взглядом. В тусклом желтом свете фонарей ее глаза стали темнее и загадочнее, в них стало сложно что-либо прочесть. – Рози любила музыку, и приключения, и украшения, и своих друзей. Она строила великие планы и никогда не сдавалась. Тебе бы она понравилась. – Нет, не понравилась бы. – Хочешь верь, хочешь не верь, цыпленок, но понравилась бы. А ты бы понравилась ей. – Ты любил ее больше, чем маму? Ах вот оно что. – Нет. – Мой ответ прозвучал так просто и уверенно, что я сам почти в него поверил. – Я любил ее по-другому. Не больше, просто по-другому. Холли глядела в окно, наматывая нитку на пальцы, и сосредоточенно думала. Я не мешал. На углу ребята немногим старше Холли сталкивали друг друга с парапета, скалясь и галдя, как мартышки. Я заметил огонек сигареты и отблески банок. В конце концов Холли напряженно, сдавленно спросила: – Дядя Шай убил Рози? – Не знаю. Не мне это решать, и не тебе. Это решат судья и присяжные. Я пытался подбодрить ее, но Холли сжала кулаки и замолотила себя по коленям. – Нет, папа, мне неважно, кто чего решит! На самом деле – он? – Да. Я совершенно уверен, что он. На этот раз дочь молчала еще дольше. Мартышки на парапете с одобрительным уханьем втирали чипсы друг другу в лицо. – А если я расскажу Стивену, о чем мы с дядей Шаем говорили… что тогда будет? – наконец спросила Холли все тем же еле слышным голоском. – Не знаю. Поживем – увидим. – Его посадят в тюрьму? – Возможно. От многого зависит. – И от меня? – Частично. Частично – еще от многих других людей. Голос Холли чуть дрогнул. – Но он никогда не делал мне ничего плохого! Он помогает мне с домашкой, а еще он научил нас с Донной, как руками показывать тени. Он разрешает отпивать у него кофе. – Я знаю, зайка. Он был тебе хорошим дядей, и это важно. Но он еще много чего сделал. – Я не хочу, чтобы его из-за меня посадили в тюрьму. – Милая, послушай… – Я попытался поймать ее взгляд. – Что бы ни случилось, ты не виновата. Все, что сделал Шай, он сделал сам. А не ты. – Но он все равно разозлится. И бабушка, и Донна, и тетя Джеки. Если я расскажу, они будут меня ненавидеть. Голос дочери задрожал еще сильнее. – Они огорчатся, это да. Может быть, даже немного рассердятся на тебя поначалу. Но даже если так, все пройдет. Я понимаю, что ты не виновата, – и они тоже поймут. – Откуда ты знаешь? Вдруг они будут ненавидеть меня всегда? Ты не можешь ничего обещать! Холли смотрела затравленно, кожа вокруг глаз побелела. Я пожалел, что не вмазал Шаю покрепче. – Ты права, – сказал я. – Обещать не могу. Дочка обеими ногами лягнула спинку пассажирского сиденья. – Не хочу! Хочу, чтобы все отвязались и оставили меня в покое. Лучше бы я никогда не видела эту дурацкую записку! Сиденье качнулось вперед от нового удара. Я бы позволил Холли разнести машину в хлам, лишь бы ей стало полегче, но она лягалась так сильно, что могла ушибиться. Я быстро повернулся и сунул ладонь между спинкой сиденья и ногами Холли. Она беспомощно пискнула и яростно извернулась, пытаясь пнуть сиденье, не задев меня, но я удержал ее за лодыжки. – Я знаю, лапонька, знаю. Я тоже ничего этого не хочу, но так уж вышло. Поверь, мне очень хотелось бы пообещать, что все будет хорошо, стоит тебе сказать правду, но я не могу. Я даже не могу пообещать, что тебе будет легче; возможно, будет, но запросто может стать и хуже. Могу сказать только, что ты в любом случае должна это сделать. Жизнь не всегда оставляет нам выбор. Холли откинулась на детском сиденье, глубоко вздохнула и попыталась что-то ответить, но вместо этого зажала ладонью рот и заплакала. Я полез было на заднее сиденье, чтобы крепко ее обнять, но вовремя сообразил: ревет не маленький ребенок, который верит, что папа сейчас возьмет на ручки и все исправит. Это осталось позади, где-то на Фейтфул-Плейс. Я потянулся и взял Холли за руку. Она вцепилась в меня, как утопающая. Мы еще долго так сидели – Холли прижалась лбом к окну и содрогалась от беззвучных рыданий. Позади нас мужские голоса обменялись парой резких реплик, затем хлопнули дверцы машины – и Стивен уехал. * * * Есть нам не хотелось. Для собственного спокойствия я все-таки заставил Холли съесть радиоактивного вида круассан с сыром, который мы купили по пути, а потом отвез ее назад к Оливии. Я припарковался перед домом и обернулся, чтобы взглянуть на Холли. Она посасывала прядь волос и смотрела в окно широко распахнутыми глазами – спокойно и задумчиво, будто усталость и перенапряжение ввели ее в транс. По дороге она успела вытащить из рюкзака Клару. – Ты не доделала математику, – сказал я. – Миссис О’Доннелл будет за это ругаться? Холли, казалось, не сразу вспомнила, кто такая миссис О’Доннелл. – А, мне все равно. Она тупая.