В отличие от Лив, я не стал бы с уверенностью утверждать, что мое решение остаться обернулось благом для Холли. Будь все иначе, я бы сейчас держал пляжный бар где-нибудь на Корфу на подхвате с загорелой, избалованной местным населением дочкой, и никакая новоявленная родня не дурила бы ей мозги. – Вот об этом я тогда и говорила. Людям необязательно мучить друг друга только потому, что они друг друга любят. Мы с тобой портили друг другу жизнь по собственной воле, а не по прихоти какой-то неотвратимой судьбы. – Лив… – начал я. – Мне надо кое-что тебе сказать. Пока мы с Холли ехали в машине, я почти всю дорогу пытался придумать, как обойтись без драм. Оказалось – никак. Кое о чем я умолчал, что-то сгладил, но к концу моего рассказа Оливия смотрела на меня огромными глазами, прижимая дрожащие пальцы ко рту. – Боже всемогущий, – прошептала она. – Боже всемогущий… Холли… – С ней все будет в порядке, – как мог убедительно заверил я. – Одна с… Господи, Фрэнк, надо… Что нам теперь… Уже давным-давно Лив не показывалась мне на глаза иначе как во всеоружии, собранной и элегантной. Теперь, ранимая и дрожащая, она думала только о том, как защитить ребенка, и надрывала мне душу. Я не рискнул ее обнять, но потянулся к ней и сплел ее пальцы со своими. – Ш-ш-ш. Тише, милая. Все будет хорошо. – Он угрожал ей? Напугал ее? – Нет, милая. Он встревожил ее, смутил, но в опасности она точно себя не чувствовала. Я уверен, что ей действительно ничего не угрожало: по-своему, по-уродски, он и правда к ней привязан. Мысли Лив уже унеслись вперед. – Насколько веские против него улики? Ей придется давать показания? – Не знаю… – Мы оба понимали, что существует много разных “если”: если прокурор предъявит обвинение, если Шай не признает вину, если судья решит, что Холли способна достоверно изложить события… – Впрочем, вернее всего, придется. – Боже правый, – повторила Оливия. – Это будет еще не скоро. – Не в этом дело. Просто я знаю, что хороший адвокат может сделать со свидетелем. Я сама так делала. И не хочу, чтобы через такое прошла Холли. – Сама понимаешь, тут никуда не денешься, – мягко сказал я. – Остается только верить, что с ней все будет хорошо. Она сильная девочка. На миг мне с уколом в сердце вспомнились весенние вечера, когда я сидел здесь и наблюдал, как что-то крохотное яростно толкается в животе Оливии, спеша покорить мир. – Сильная, да, она сильная. Но это неважно. Ни у какого ребенка на свете не хватит сил для такого. – У Холли хватит, потому что выбора у нее нет. И еще, Лив… Ты и без меня это знаешь, но тебе нельзя обсуждать с ней дело. Оливия вырвала ладони из моих рук и вскинула голову, готовая защищать свое дитя. – Ей необходимо выговориться, Фрэнк. Мне даже представить трудно, каково ей, и я не допущу, чтобы она держала все в себе… – Правильно, но ей нельзя говорить ни с тобой, ни со мной. С точки зрения присяжных, ты прежде всего прокурор – и необъективна. Один только намек, что ты ее натаскивала, – и все дело насмарку. – Плевать мне на дело. С кем еще ей разговаривать? Тебе отлично известно, что психологу она не скажет ни слова. Когда мы с тобой разъехались, Холли с этой женщиной даже говорить не стала. Я не позволю, чтобы у нее остался след на всю жизнь. Не позволю. Ее оптимизм, вера в то, что ничего непоправимого еще не случилось, проникли мне в грудь и сдавили сердце. – Конечно, – сказал я. – Знаю, что не позволишь. Послушай, пусть Холли говорит с тобой сколько захочет, только смотри, чтобы об этом не узнал никто, включая меня. Ладно? Оливия поджала губы, но не ответила. – Понимаю, это не решение всех проблем… – добавил я. – Ты же был против того, чтобы она хранила секреты. – Да, но уже поздновато считать это главной задачей. – Полагаю, это переводится как “я же предупреждал”, – сказала Лив с ноткой горькой усталости в голосе. – Вовсе нет, – искренне ответил я. Лив резко вскинула на меня удивленный взгляд. – Это означает, что мы оба облажались, и сейчас важнее всего постараться уменьшить ущерб. И я верю, что ты прекрасно с этим справишься. Лив смотрела все так же настороженно и устало, ожидая подвоха. – На сей раз никаких скрытых смыслов. Честно. В настоящий момент я просто рад, что у ребенка такая мать. Этого Лив не ожидала; она отвела взгляд и беспокойно заерзала в кресле. – Почему ты сразу мне не рассказал? Позволил уложить ее в постель как ни в чем не бывало… – Я просто подумал, что сегодня вечером ей не помешает капелька нормальности. Лив нервно шевельнулась. – Мне надо ее проведать. – Если проснется, она позовет нас. Или спустится. – А вдруг нет? Я мигом… Лив торопливо, по-кошачьи тихо поднялась по лестнице. В этой знакомой сцене было что-то до странности успокаивающее. Сразу после рождения Холли она повторялась по десять раз за ночь: стоило монитору пискнуть, и Оливия непременно проверяла, как спит дочь, сколько бы я ни уверял ее, что ребенок с такими мощными легкими вполне способен показать, что ему нужны родители. Лив никогда не боялась синдрома внезапной смерти, не боялась, что Холли выпадет из кроватки и ударится головой, не боялась прочих стандартных родительских страшилок. Ее волновало только, что Холли может проснуться среди ночи и вообразить, будто осталась одна. Оливия вернулась и сообщила: – Крепко спит. – Хорошо. – И такая безмятежная. Поговорю с ней утром. – Оливия тяжело опустилась в кресло и откинула волосы с лица. – Фрэнк, ты сам-то в порядке? Я даже не подумала тебя спросить, а ведь ты сегодня вечером тоже натерпелся… – Все нормально, – ответил я. – Вообще-то мне уже пора. Спасибо за кофе. Очень кстати. Лив удержалась от дальнейших расспросов о случившемся. – А не уснешь за рулем? – спросила она. – Доеду как-нибудь. Увидимся в пятницу. – Позвони завтра Холли. Даже если считаешь, что тебе нельзя говорить с ней обо всем этом… Все равно позвони. – Конечно. Я и сам собирался. – Я залпом допил остатки и поднялся. – Правильно ли я понял, что о свидании больше и речи быть не может? Оливия долго глядела мне в лицо. – Только давай не будем понапрасну обнадеживать Холли. – Как скажешь. – Я сильно сомневаюсь, что получится снова сойтись после… Господи, после всего. – Понимаю. Мне все равно хотелось бы попробовать. Оливия шевельнулась в кресле. Лунный свет скользнул по ее лицу, глаза пропали в тени, и я различал только гордый, изящный изгиб губ. – Чтобы убедиться, что предпринял все возможное? – спросила она. – Что ж, полагаю, лучше поздно, чем никогда. – Нет, – возразил я. – Просто мне очень хочется пойти с тобой на свидание. Я чувствовал на себе взгляд ее укрытых тенью глаз. – Мне тоже, – сказала она наконец. – Спасибо за приглашение. На миг в голове у меня помутилось, и я чуть не бросился к ней, чтобы сделать сам не знаю что: схватить, прижать к себе, рухнуть на мраморные плиты пола и зарыться лицом в ее мягкие колени. Я сдержал себя, стиснув зубы так, что чуть не сломал челюсть. Вновь обретя способность двигаться, я взял со стола поднос и отнес на кухню. Оливия не пошевелилась. Я вышел из дома сам; возможно, я пожелал ей спокойной ночи, не помню. Пока я шел к машине, я чувствовал Лив позади, чувствовал ее тепло, словно яркий белый свет, ровно горящий в темной комнате. Этот свет берег меня по пути домой. 23 Я не трогал свою семью, пока Стивен готовил дело и предъявлял Шаю обвинение в двух убийствах, а Высокий суд отказывал Шаю в выходе под залог. Джордж, добрая душа, позволил мне вернуться к службе без единого слова; более того, подкинул мне новую и безумно сложную операцию, в которой фигурировали Литва, автоматы Калашникова и несколько занятных парней по фамилии Витаутас. При желании этой работе можно было посвящать хоть по сто часов в неделю – а желание у меня было. В отделе поговаривали, что Снайпер накатал гневную жалобу на мое вопиющее самоуправство, вследствие чего Джордж ненадолго вынырнул из своей обычной полукомы и завалил его бюрократической писаниной на несколько лет вперед, затребовав подробные разъяснения в трех экземплярах.