– Сбавь обороты, мисс Шумахер. В этот раз обещаю не буянить. – Тогда что тебе надо? – Я привез вам новый телик. С Рождеством! Взгляд стал еще подозрительнее. – Почему? – Слышала когда-нибудь про муки совести? Изабель сложила руки на груди и презрительно оглядела меня. Вблизи сходство с Имельдой оказалось не столь разительным, а подбородок был круглый, как у Хирнов. – Не нужен нам твой ящик, – заявила она. – Хотя спасибо, конечно. – Тебе не нужен, а твоей маме и сестрам, возможно, пригодится. Может, хоть спросишь у них для начала? – Ага, сейчас. Откуда нам знать, вдруг этот ящик сперли позавчера? Мы возьмем, а ты вечером придешь нас арестовывать? – Ты переоцениваешь мои умственные способности. Изабель подняла бровь. – Или ты недооцениваешь мои. Потому что я не настолько тупая – брать что-то у копа, который ненавидит мою маму. – Что ты, какая ненависть! Мы немного разошлись во мнениях, все разрешилось, с моей стороны ей нечего опасаться. – Надеюсь. Моя мама тебя не боится. – Хорошо. Хочешь верь, хочешь не верь, я ее обожаю. Мы выросли вместе. Изабель задумалась. – Тогда зачем ты разбил наш телик? – строго спросила она. – А что мама говорит? – Ничего. – Тогда и я промолчу. Джентльмену не пристало раскрывать тайны дамы. Изабель бросила на меня уничтожающий взгляд, чтобы показать, что мое фразерство не произвело на нее впечатления; впрочем, она находилась в том возрасте, когда любые мои попытки ее впечатлить были заведомо обречены на провал. Я попробовал представить, каково это – видеть свою дочь с грудью, подведенными глазами и законным правом сесть на самолет и улететь куда захочется. – Эта фигня, чтобы она на суде говорила как надо? Так она уже дала показания тому молодому парню – как его там, – ну, рыжему хлюпику. Я почти не сомневался, что Имельда Тирни еще десять раз изменит эти показания до начала суда; однако, если бы мне вздумалось ее подмазать, вовсе необязательно было спускать месячный бюджет, хватило бы пары блоков сигарет “Джон Плеер Блю”. Впрочем, я предпочел не делиться этими соображениями с Изабель. – Меня это не касается, – сказал я. – Давай проясним: я не имею отношения ни к этому делу, ни к этому парню, и мне ничего не нужно от твоей мамы. Понятно? – Значит, ты такой первый. А раз тебе ничего не надо, я пойду, ладно? Хэллоус-лейн словно вымерла – ни старушек, начищающих медь, ни занятых агрессивным шопингом аппетитных мамочек, двери плотно закрыты от холода, – но я ощущал на себе любопытные взгляды из-за занавесок. – Можно спросить? – Валяй. – Где ты работаешь? – Тебе-то что? – Люблю везде совать нос. Это секрет? Изабель закатила глаза. – Я хожу на курсы юридических секретарей. Достаточно? – Здорово! Молодец. – Спасибо. С какой стати ты решил, что меня колышет твое мнение? – Как я говорил, когда-то мне очень нравилась твоя мама. Приятно узнать, что у нее есть заботливая дочь, которой можно гордиться. А теперь будь умницей и отнеси ей этот чертов телик. Я распахнул багажник. Изабель шагнула поближе, держась на расстоянии – вдруг я затолкаю ее внутрь и продам в рабство? – и взглянула. – Нехило, – сказала она. – Последнее слово современных технологий. Хочешь, я донесу, или позовешь приятеля, чтобы помог? – Не нужен нам твой телик. Что тебе тут непонятно? – Послушай, этот ящик стоил мне больших денег. Он не ворованный, не посыпан сибирской язвой, и правительство не сможет следить за тобой через экран. В чем проблема? Неужели так боишься копов? Изабель взглянула так, словно сомневалась, что я в состоянии собственные трусы надеть не задом наперед. – Ты родного брата сдал, – сказала она. Приехали. Только такой безнадежный болван, как я, мог воображать, будто никто ничего не узнает. Если Шай держал рот на замке, обитатели Фейтфул-Плейс всегда могли положиться на собственную непостижимую шпионскую сеть; а если все не вскрылось само собой, ничто не мешало Снайперу бросить маленький намек при повторном опросе населения. Тирни не погнушались бы краденым теликом; вероятно, даже приняли бы такой подарок от дружелюбного соседа-барыги Деко, если бы тот решил, что чем-то им обязан. Однако они не испытывали никакого желания иметь дело с таким, как я. Даже если бы я посчитал нужным оправдываться, ни для Изабель Тирни, ни для завороженных зрителей и ни для кого в Либертис это ничего бы не изменило. Отправь я Шая в реанимацию – да хоть на Гласневинское кладбище, – все потом целый месяц одобрительно кивали бы мне и хлопали по плечу; но, что бы он ни натворил, это не оправдывало доноса на родного брата. Изабель глянула по сторонам и, убедившись, что рядом есть кому прийти на подмогу, сказала – да погромче, чтобы прохожие услышали: – Возьми свой телик и засунь себе в жопу. Она отпрыгнула, быстро и проворно, как кошка, на случай, если я на нее брошусь, и показала мне средний палец, чтобы все уж точно уразумели, что к чему. Потом круто развернулась на шпильках, гордо процокала по Хэллоус-лейн, достала ключи, скрылась в улье старого кирпича, тюлевых занавесок и жадных глаз – и захлопнула дверь. * * * Вечером пошел снег. Оставив телик в начале Хэллоус-лейн – пусть сопрет очередной клиент Деко, – я отогнал машину домой и отправился бродить. Возле Килменхэмской тюрьмы на меня, кружась, бесшумно посыпались первые громадные снежинки. Начавшись, снег уже не переставал, хотя таял, едва коснувшись земли. Впрочем, в Дублине и такого годами не увидишь. Перед больницей Святого Иакова резвилась толпа студентов: красноносые и хохочущие, они устроили битву снежками, горстями соскребая снег с остановившихся на светофоре машин и прячась за случайными прохожими, и не обращали ни малейшего внимания на возмущенное сопение возвращающихся с работы офисных служащих. Романтичные парочки грели ладони друг у дружки в карманах и, откинув головы, смотрели на падающие снежинки. Пьяницы тащились домой из пабов с утроенной сверхосторожностью. Глубокой ночью я очутился на Фейтфул-Плейс. Огни не горели, только Вифлеемская звезда поблескивала в окне Салли Хирн. Я стоял в тени – там, где когда-то дожидался Рози, – спрятав руки в карманы и глядя, как ветер волнами гонит снежинки через желтый круг фонаря. Улица казалась уютной и мирной, как на рождественской открытке, укутанной на зиму, видящей сны о бубенцах и горячем какао. Не слышалось ни звука, кроме шуршащих порывов снега о стены и далеких церковных колоколов, отбивающих четверть часа. В гостиной дома три забрезжил свет, отодвинулась занавеска, возник темный силуэт, подсвеченный тусклой настольной лампой: Мэтт Дейли в пижаме. Он уперся ладонями в подоконник и долго смотрел, как снежинки падают на булыжную мостовую. Потом его плечи поднялись и опустились от глубокого вздоха, и он задернул занавески. Через мгновение свет погас. Даже не боясь попасться на глаза мистеру Дейли, я не мог заставить себя пройти по улице. Я перелез через стену во двор шестнадцатого дома. Под ногами хрустел гравий и замерзшие сорняки, цепко укоренившиеся в земле в том месте, где умер Кевин. В доме восемь окна Шая были темны и пусты. Никто не потрудился закрыть занавески. Распахнутая в черноту задняя дверь дома шестнадцать болталась и беспокойно скрипела под ветром. Я стоял на пороге и глядел на залитую слабым снежно-голубым светом лестницу и на пар своего дыхания в морозном воздухе. Если бы я верил в привидения, этот дом разочаровал бы меня раз и навсегда: призракам полагалось кишеть здесь сонмищами, просачиваться сквозь стены, порхать в воздухе и со стенаниями тесниться в углах под потолком, однако я нигде еще не видел подобной пустоты – пустоты, которая душила желание жить. Чего бы я ни искал – Снайпер со своей неизменной предсказуемостью наверняка предположил бы, что примирения с утратой или еще какого дерьма в том же роде, – здесь этого не было. Несколько снежинок влетели в дом через мое плечо, полежали секунду на половицах и растаяли. Я подумывал унести что-нибудь с собой или, наоборот, оставить что-то от себя – просто так, но оставлять было нечего, а брать ничего не хотелось. Я нашел в сорняках пустую пачку из-под чипсов, сложил ее и подсунул в дверь, чтобы не открывалась. Затем снова перелез через ограду и пошел дальше. В той комнате наверху я, шестнадцатилетний, впервые прикоснулся к Рози Дейли. Наша компания собралась там летним пятничным вечером, захватив пару больших бутылок дешевого сидра, полную пачку сигарет “Супер Кинг Лайт” и пакетик клубничных леденцов, – мы еще не распрощались с детством. В каникулы мы подрабатывали на стройках – я, Живчик Хирн, Дес Нолан и Джер Брофи, – так что были как на подбор загорелые, мускулистые и при деньгах. Мы смеялись громко и раскатисто и, распираемые новообретенной мужественностью, травили байки с работы, безбожно привирая, чтобы поразить девчонок. Девчонки – это Мэнди Каллен, Имельда Тирни, сестра Деса Джули и Рози. Месяц за месяцем Рози постепенно превращалась в мой тайный магнитный полюс. Ночами я лежал в постели и чувствовал, как она, за кирпичными стенами и булыжной мостовой, влечет меня к себе сквозь пучину своих снов. Ее близость волновала так, что я едва дышал, – мы все сидели, прислонившись к стенам, и мои ноги лежали совсем рядом с ногами Рози; стоило мне шевельнуться, моя голень прижалась бы к ее голени. Даже не глядя на Рози, я кожей чувствовал каждое ее движение, знал, когда она заправляла прядь волос за ухо или чуть сдвигалась вдоль стены, подставляя лицо солнцу. Когда я все-таки решался на нее взглянуть, у меня начисто отшибало мозги. Джер растянулся на полу и развлекал девчонок основанной на подлинных событиях историей о том, как самолично поймал стальную балку, которая грозила рухнуть с третьего этажа кому-то на голову. Нас всех слегка вело – от сидра, никотина и компании. Мы знали друг друга с пеленок, но тем летом все менялось с ошеломительной быстротой. На пухлых щеках Джули розовели пятна румян, на шее Рози поблескивал под солнцем новый серебряный кулон, у Живчика наконец перестал ломаться голос; и все мы пользовались дезодорантом. – …И этот мужик говорит мне: “Сынок, если бы не ты, я бы не ушел сегодня домой на своих двоих…” – Знаете, чем пахнет? – спросила Имельда, ни к кому в особенности не обращаясь. – Хреном. Первосортная свеженькая хрень. – Ну, хрен ты всегда узнаешь, – заметил Живчик, ухмыляясь. – Размечтался. Если твой узнаю, покончу с собой. – Это не хрень, – возразил я. – Я рядом стоял, все видел. Точно говорю, девчонки, этот парень – настоящий герой. – Герой, как же! – Джули подтолкнула Мэнди локтем. – Да вы гляньте на него. Он и мячик-то не поймает, какая там балка. Джер напряг бицепс. – На, пощупай – и повтори. – Неплохо… – Имельда вскинула бровь и стряхнула пепел в пустую банку. – А теперь пекторальные покажи.