Сент-Эспри был явно шокирован, но все же натянуто улыбнулся. А Знахарь указал на Маму: – Кто эта женщина? – Ее зовут Фату Н’Дьяйе. Старик вздрогнул. Сент-Эспри тут же отреагировал – его прямо распирало любопытство: – Вы ее знаете? Папа Лум сощурился и покачал головой, однако так уклончиво, будто давал понять, что лжет и что ему известно гораздо больше, чем кажется. Сент-Эспри рассказал ему историю Маминой жизни в Париже; но едва он заговорил о цели нашего путешествия, как Папа Лум прервал его: – Вы поступили правильно, твой сын и ты. Он еще раз взглянул на Маму, на ее вялое тело, сотрясаемое конвульсиями, на посеревшее лицо, на губы, из которых временами вырывались жалобные стоны. – Надеюсь, что еще не слишком поздно. – И он приложил ладонь к Маминому лбу: – Она вся горит. Боюсь, как бы… – Как бы – что? Старик призадумался, раскачиваясь взад-вперед, что-то посчитал на пальцах, растер свои иссохшие локти и вынес заключение: – Через два дня наступит полнолуние. Если Фату проживет еще три дня, возможно, она исцелится. Сент-Эспри вздрогнул: – Постойте! Вы хотите сказать, что за эти три дня она может умереть? – Да. Лихорадка… – Тогда мы возвращаемся в Сен-Луи. В больнице ей дадут антибиотики, противовоспалительное, кортизон и… – Делай как хочешь, но даже если в Сен-Луи справятся с ее лихорадкой, они вернут ее тебе такой же немой, отрешенной, с невидящим взглядом, как в последние недели. А вот если вы останетесь, она, может быть, полностью выздоровеет. – Слишком рискованно. – Я буду поить ее травяными отварами от лихорадки. – А у вас есть диплом врача? – Я исцеляю людей вот уже восемьдесят лет. – И это вы считаете дипломом? – Я сын целителя. – Очень сожалею, но я не хочу рисковать. – Это потому, что ты не понимаешь причины ее лихорадки. Ты считаешь ее болезнью, тогда как она есть лекарство от болезни. Таким способом твоя супруга избавляется от зла. Лихорадка сулит ей возвращение к здоровью. Она ее очищает. Твоя супруга надеется на выздоровление, и ее надежда – залог успеха. – Да это просто бред! И разъяренный Сент-Эспри ринулся к ложу Мамы. Но Знахарь стоял на своем: – Скажи мне, когда у нее началась эта лихорадка? – Здесь, под деревом! – завопил я. И, взглянув на Сент-Эспри, который пытался поставить Маму на ноги, крикнул: – Мы остаемся! Но Сент-Эспри меня как будто не слышал – подсунув руки под Мамины плечи, он продолжал ее поднимать. – Мы остаемся! – повторил я. Он снисходительно взглянул на меня и покачал головой: – Сколько тебе лет, Феликс? – Двенадцать лет, три месяца и четырнадцать дней. Достаточно? Или тебе еще часы сосчитать? – Ты слишком молод, чтобы принимать такие решения. – А у тебя вообще нет права что-то решать. – Я твой отец. – Ну так можешь использовать свою родительскую власть надо мной. Но не над ней. Ты ей никто и звать никак! И, обратившись к Знахарю, я злобно бросил: – Когда я родился, она уехала от него вместе со мной. И скрыла от него наш адрес. Он был ей не нужен – ни как муж, ни как любовник. И у него нет никакого права решать за нее. Старик задумчиво сморщил лоб: – Я полагаю, Феликсу виднее, что нужно его матери, а что нет. Сент-Эспри оставил в покое Маму, помедлил, не зная, что делать, потом, явно глубоко взволнованный, присел передо мной на корточки: – Ты меня ненавидишь, Феликс? – Слишком много чести! У него даже навернулись слезы на глаза, так жестоко я его обидел. Ему было больно это услышать. Губы его дрожали, он был просто убит. До сих пор мне и в голову не приходило, как искренне он меня любит. Но сейчас я вдруг понял это – и почувствовал себя виноватым. Почти не сознавая, что делаю, я схватил его дрожащую руку и шепотом взмолился: – Пожалуйста, Папа, прошу тебя, давай останемся! Не знаю, что со мной стряслось, – до сих пор я ни разу не назвал его Папой… Пораженный до глубины души, он посмотрел мне в глаза, вдруг крепко обнял и пробормотал: – Ну конечно, Феликс. Это твоя Мама, тебе и решать. А я буду тебя слушаться. И разрыдался у меня на груди, словно у него разом сдали нервы. Еще несколько дней назад я бы торжествовал, видя, как побежденный Сент-Эспри проливает слезы; да-да, лишить его родительской власти было бы для меня величайшей радостью. И однако, в тот миг в убогой хижине знахаря я чувствовал себя таким же слабым, как он, неспособным принять решение, как он, готовым выплакать свое горе, как он, и это сознание, что я могу с кем-то разделить свои страхи, меня странным образом утешало. Поэтому, когда он захотел меня поцеловать (впервые!), я не воспротивился. Поцелуй вышел так себе – неловким, а главное, влажным, поскольку Сент-Эспри плакал, я тоже, и в соприкосновении наших мокрых щек не было ничего мужского, но я плевать хотел на то, что дал слабину: если уж мой отец – предмет восхищения толпы, идеальный мужчина, кумир женщин – разнюнился так же, как я, значит все правильно и никто мне не указ! Итак, Папа Лум оставил Маму у себя, а нам помог с жильем. Сент-Эспри он поселил в соломенной хижине контрабандистов, чаще занятой ящиками с чаем или сахаром, чем самими мошенниками, доставлявшими эти товары на пирогах из Мавритании. Мой отец развлекался тем, что считал пауков в паутине и летучих мышей, висевших под крышей. – Потрясающе! – восклицал он, натирая кожу лимонной водкой. – Вот они – природные борцы с этими мерзкими комарами, всегда на посту! Что касается меня, то Папа Лум нашел мне приют у Юсуфа, который жил в двух комнатах со своими двумя женами и семнадцатью детьми. «Там, где хватает места для девятнадцати, найдется уголок и для двадцатого!» – со смехом заявила его старшая жена Даба. Увидев мое испуганное лицо, Знахарь положил мне руку на плечо: – Если ты боишься, что не заснешь, я тебе помогу. Он порылся в своих многочисленных карманах и достал гладкий кусочек дерева. – Это эбеновое дерево, чей запах помогает обрести здоровый сон. Положи его на левую ладонь, смочи тремя каплями воды и потри, затем трижды проведи пальцами по голове, а его спрячь под тюфяк. Ну что вам сказать? Вечером, втиснувшись в уголок между старшим из детей, парнем лет пятнадцати, и дверным косяком, я проделал указанную процедуру. И что же вы думаете: то ли меня сморило от пережитых волнений, то ли эбен и впрямь подействовал, но я заснул как убитый. Наутро Папа Лум собрал нас – отца и меня – в своей хижине. Он хмурился и выглядел озабоченным: – Фату всю ночь металась в лихорадке. Именно так она продолжает бороться со своей напастью, и это битва не на жизнь, а на смерть. Мы должны отвезти ее к реке. – К реке? Зачем? – Река была ее подругой с самого детства. С этими словами старик протянул нам пластиковый баллон: