Дверь закрылась. Я глянул – капитан уже исчез. Ну, намёк я ему дал, что это ещё не всё, пусть думает, кто следующим будет. Потянулись дни. Я постепенно восстанавливался, опухоль спадала, яйца уменьшались. Врачи вполне справно работали, часто заглядывали ко мне. Вставать мне не разрешали, а лежать на спине, зарабатывая пролежни, не хотелось, приходилось на правый бок поворачиваться, осторожно, из-за рёбер. Газеты я получал и примерно представлял, что происходит, хотя, конечно, сведениям в газетах, прошедших цензуру, веры нет. После моих действий под Минском и Могилёвом немцы с сильным запозданием всё же вышли к Смоленску. Месяц шли городские бои, но в конце сентября, окружив там две армии, немцы пошли дальше и захлопнули огромный котёл вокруг киевской группировки советских войск. Юго-Западный фронт практически полностью оказался в котле, и дорога на Москву стала свободной. Крым блокировали, на перешейке шли бои. История как-то не особо поменялась, хотя немцев мы набили больше, они использовали все свои резервы и были истощены. Поэтому, думаю, им не хватит сил дойти до Москвы. Мне сняли гипс и разрешили ходить с палочкой, но до выписки было ещё далеко. Неделю назад я посещал стоматологический кабинет, теперь у меня железные хваталки, но покрашены жёлтым, под золото. Повреждения щёк изнутри уже заросли, теперь хоть мясо есть можно, только мягкое, челюсть-то сломана была. Мне теперь долго на мягкой пище жить: супах, кашках, мягких фруктах. Забавно было троллить врачей и медсестёр. Когда утром на следующий день после ухода капитана дежурная медсестра зашла проверить меня, на моей тумбочке стояла корзина с южными фруктами: дыня, небольшой арбуз, мандарины, персики и виноград. Я сделал удивлённое лицо: мол, откуда мне знать, что там в изголовье? Я не вижу. Вслух поблагодарил бойцов, что заботятся о своём командире, и угостил медсестру. С тех пор раз в две недели появлялась новая корзина. Я не жадничал, угощал девчат. Сегодня было пятнадцатое октября. После обеда, в больничном костюме, накинув на плечи шинель, я ходил по осеннему парку, раскланиваясь с другими пациентами. На ногах – обрезанные валенки, на галоши похожи, но гулять можно, дорожки сухие. Листья уже пожелтели и почти все опали, ветра нет, но холодно, изо рта идёт пар. В принципе, для прогулки самое то. Тут меня и нашли два армейских командира в шинелях, все перевитые ремнями, капитан и лейтенант. – Товарищ генерал, – козырнул один. – Нам приказано доставить вас в управление. – Вам приказано, вы и выполняйте, а я гуляю. Я уже неделю учусь заново говорить: привыкнув шепелявить, как-то не сразу перестроился, заимев искусственные зубы. Да и после того, как мне их установили, я дважды посещал женщину-стоматолога: некоторые места царапали язык и щёки. Она убрала проблемы, сейчас пока нормально. Хотя, как я уже говорил, есть жёсткое не рекомендуется. Развернувшись, я продолжил прогулку, приготовив на всякий случай пистолет: если что, буду стрелять на поражение. Но к кобурам командиры не потянулись, а пошли за мной, и капитан пытался мне объяснить, что, мол, ему приказали и он должен выполнить приказ. – Смирно! – гаркнул я, обернувшись к ним, и, когда они вытянулись, приказал: – Документы. Изучил протянутые мне книжицы, похоже, настоящие. Армейцы, оба из Генштаба. Вернул документы и поинтересовался: – Кто вызвал? Что надо? – Мы не знаем, товарищ генерал. Дежурный приказал, мы и выехали к вам. – Вот узнаете, тогда и приезжайте, с приказом. В последнее время я сильно недоверчив к таким вызовам. Свободны. Как только я вернулся в палату, нарисовался знакомый капитан из ГБ. Два месяца я его не видел, с момента, как очнулся в палате после неудавшегося побега. У меня как раз процедуры начинались, к массажисту собирался, поэтому, открыв дверь и узнав капитана, я велел ему: – Заходи. Только быстро давай, у меня процедуры. – Вчера вечером был убит комиссар Мехлис. Крупнокалиберная пуля буквально разорвала его на части. – Ай-яй-яй, – безучастно сказал я, покачав головой. – Какие ещё приятные новости есть? – Товарищ генерал, я понимаю вашу ненависть к товарищу Мехлису, но проявите хотя бы чуточку сострадания. – К человеку бы проявил, а к этому… Зачем пришёл? Только порадовать или есть ещё что сказать? – Идёт следствие, и я считаю, что вы причастны к убийству комиссара. Да, у вас алиби, животом в туалете маялись, фрукты мыть нужно, но приказать исполнить такое задание вы могли. – Будут доказательства – приходи, а сейчас пошёл вон, – велел я, а когда он взялся за ручку двери, спросил: – Только Мехлис, больше никто? – Товарищ комиссар стоял на широкой лестнице с товарищами маршалами, Ворошиловым и Тимошенко. Пуля, разбив витражное стекло, попала в комиссара, забрызгав всё вокруг, и вылетела через другое окно, с другой стороны здания. Мы нашли пулю, с трудом, но нашли. Это была пуля калибра двадцать миллиметров, патрона неизвестного образца, эксперты ещё изучают. – Свободны, капитан. Вообще, это было финское противотанковое ружьё. По причине малого количества они применяли их против нашей бронетехники в Финскую эпизодически; к началу этой войны их было уже немало в финской армии. Это было ружьё из прошлого мира. Я изменил приклад, поставил мощную оптику. Ствол новый, работал с ним по бандеровцам. Очень морально тяжело, когда человек рядом взрывается кровавыми брызгами и ошмётками. Хотя бандеровцев людьми называть – это против природы пойти. И вот, оно снова пригодилось. Ну, и намёк всем вокруг, что все мы люди, все умереть можем. Нарываюсь? Ну конечно, нарываюсь, и осознанно. Я подготовился: пару раз с животом маялся для виду, пришлось в туалете посидеть для алиби. И в день акции, зная про совещание в Генштабе, я сообщил, что снова живот прихватило, успел сбегать, пристрелить гада и вернуться. Меньше часа потратил. А то, что я ещё не закончил, это факт. Рожи тех, что меня на аэродроме встречали, тех, что били, я запомнил, буду искать. Ни одно дело, даже благое, не должно оставаться безнаказанным. Скорее всего, посыльные из армейцев приходили за мной именно по этой причине: кровавый душ маршалам не понравился, им указали, кто может быть виноват, вот и вызвали. Странно, что конвой не отправили. Почему нарываюсь? А чтобы меня убили. Вот такая простая причина. Второе перерождение дало понять, что есть шанс и на третье, а я не хочу жить инвалидом: отбитые внутренности, восемнадцать переломанных костей, зубы не мои, задыхаюсь, пройдя десять метров, частые головокружения. Существовать в таком виде я не хотел. Ладно хоть импотентом не стал, месяц назад заработало, а вот смогу ли я иметь детей, теперь уже и не знаю. В прошлой жизни мне повезло, пятерых настрогал: четверых от Светы и Лары и одного от законной супруги. И всё равно, пусть я выздоравливал и с каждым днём становилось легче, я хотел молодое тело. Глава 12. Новый шанс К слову, месяц назад прискакала бывшая супруга Никифорова, без дочки, делала намёки на возобновление отношений. Ага, от полковника сбежала, генерала ей теперь подавай. Наглая особа. Послал её, больше не появлялась. Тем более некоторые медсёстры оказывают тут интимные услуги, больница-то не простая, для высших сановников страны. Я твёрдо решил уйти на перерождение, но не могу сам себе пустить пулю в лоб, что-то останавливает. Чуйка шепчет, что неправильно это. Боюсь, если сам себя убью, перерождения не будет. На войну уехать и подняться на окоп, дав шанс немцам? Возможно и так. Но это если меня признают годным к службе. В принципе, могут, с ограничениями, но это уже комиссия врачей будет решать. Вернувшись из процедурной (каждая мышца болела, все их отработала женщина-массажист), я обнаружил у палаты знакомого капитана, лейтенанта с ним уже не было. Капитан козырнул и протянул мне приказ за подписью Шапошникова. – Ждите, – велел я и отнёс приказ лечащему врачу, всё-таки он тут главный. Но врачу уже сообщили, и он дал добро, только велел передвигаться осторожно и не перетруждать себя. Вернувшись в палату, я обнаружил на койке генеральскую форму, которая обычно висела в шкафу. Эту форму, к слову, я ни разу не надевал: считал, что права не имею. Кто бы там что ни говорил, документальных доказательств того, что был повышен в звании, я на руках не имел. Поэтому достал из хранилища свою сильно потрёпанную форму полковника автобронетанковых войск. У меня всего две формы и было, полтора месяца воевал, меняя их; в одной меня взяли политработники, и она куда-то делась со всеми наградами, а вторая была в хранилище, выстиранная и поглаженная, спасибо ординарцу. Жив ли он? Я быстро надел утеплённое исподнее, потом свою форму, с трудом натянул сапоги (нагибаться больно, в рёбра отдаёт), фуражку, ремень без кобуры. Шинель не стал: она генеральская, я и носил её, накидывая на плечи и не застёгивая, потому как ничего другого не было. Когда я вышел в коридор, капитан, флиртующий с медсестрой, обернулся и удивлённо протянул: – Товарищ… полковник? Товарищ генерал, вам же форму выдали? – Капитан, ты документы видел, по которым мне давали звание генерала? – Нет, не видел. – Вот и я не видел. Чужую форму носить не имею права. Едем, я не хочу опоздать на ужин. На выходе капитан, сняв шинель, предложил её мне (не так он и безнадёжен), и я, накинув её на плечи, прошёл к машине и сел на заднее сиденье. Зябнувший во френче капитан сел спереди, и шофёр повёз нас к зданию Генштаба. Дежурный на входе с недоумением посмотрел на мою форму. Ну да, потрёпана, угольками от костра прожжена, да ещё отверстия от снятых наград: я с генеральской формы их не перекидывал, времени не было. Проверив записи в журнале, дежурный сообщил, что ожидает генерал-лейтенанта Никифорова. Однако вызвал своего помощника, который сопроводил меня на второй этаж и, открыв дверь, громко сообщил: – Генерал-лейтенант Никифоров. Постукивая тростью, я вошёл в большой зал, где находились с десяток старших командиров. Я здесь, похоже, всех младше по званию: ни одного полковника, сплошь генералы. Среди них я рассмотрел и Соломина в форме генерал-майора автобронетанковых войск, с новенькой звездой Героя и орденом Ленина. Соломин смотрел на меня во все глаза, он явно не узнавал меня. Ну ещё бы, на лице – багровые шрамы, нос вправляли, но выровнять не смогли, золото вместо белых зубов, горькие складки, залёгшие в уголках губ, и совершенно седая голова. Пока я, постукивая тростью и подволакивая левую ногу, которая плохо гнулась, подходил к столу, на котором были разложены карты и приказы, все молча на меня таращились. – Почему вы не в своей форме? – наконец негромко спросил Шапошников. – Приказа на присвоение мне очередного звания не получал, я полковник покуда. – Не довели до вас? Скорее всего, планировали сделать это позже, в торжественной обстановке. – Это всё, конечно, интересно, но хотелось бы узнать, зачем вызвали инвалида? Фёдор Иванович, здравствуй, поздравляю с генералом, молодчина. – Как же это так? – Соломин сглотнул, глядя на меня. – Бомбёжка? – Какая там бомбёжка, забили в допросной… Договорить мне не дали, перебил маршал, недовольно глядя на меня. – Под Москвой формируется резервная армия, которой хотят назначить командовать вас. Генерал-майор Соломин назначается начальником штаба. Как нам сообщили, вы уверенно идёте на поправку и через неделю пройдёте медицинскую комиссию. Хотелось бы обговорить штаты… * * * Я очнулся с уже знакомой мне болью в избитом теле, но, несмотря ни на что, счастливо улыбнулся окровавленным ртом. Новое тело, новая жизнь. Снова послышался рёв моторов, и я опознал «лаптёжники». С трудом поднялся, отметив, что на мне командирская форма, почувствовал, что кто-то вцепился мне в галифе, и увидел девочку лет четырёх, которая отчаянно цеплялась за меня, запрокинув голову. Рядом без сознания лежала женщина со сломанной, вывернутой ниже колена ногой. Закинув женщину на левое плечо, попой вверх, я подхватил на руки девочку и побежал прочь, спотыкаясь босыми ногами на траве. Позади остался пассажирский поезд, на который уже вновь заходили три немецких «лаптёжника». Бомбы они, похоже, уже использовали и сейчас проходили по составу пушками. Вагон, рядом с которым я очнулся, был разворочен, и, видимо, взрывом из купе выкинуло на насыпь прежнего хозяина этого тела, он умер, и произошло моё заселение. Выкинуло и других людей, вроде этой девочки с матерью. Я отбежал в сторону, отметив, что тело мне досталось сильное, даже не запыхался. Присел, опустил девочку с матерью на траву и стал осматривать. Начал с девочки, крови на ней хватало. Осмотр показал, что она целая, только ссадин много, они и кровили. Я обработал их ваткой со спиртом, отчего девчушка забавно пищала, а после занялся её матерью. С ней всё было куда серьёзнее. Вправил ногу, накладывая лубки, заранее заготовленные в хранилище, осмотрел раны, вытащил щипцами осколки, наложил бинты. Потом дал понюхать женщине вату с нашатырём, она очнулась и тут же обняла дочку, заливаясь слезами. А у меня вдруг резко заболела голова, и я тут же вырубился – память прошлого тела начала проявляться, становясь мне доступной. Ну-с, кто тут у нас? Попал я в тело старшего лейтенанта Сергеева Михаила Ивановича. Двадцать пять лет, блестящий командир, в двадцать четыре получил звание капитана, стал командиром штаба стрелкового полка. Месяц воевал в Русско-финской войне. Служил на Севере, под Архангельском. Застукал жену с любовником: не ждали они его, на дежурстве был. Отметелил обоих так, что страшно взглянуть, убил бы, да соседи на шум набежали, оттащили. Дошло до командования, сняли шпалу, вернув кубари, и отправили переводом на западную границу, с глаз долой. Собственно, на новое место службы он и ехал. Сейчас было ранее утро двадцать второго июня, начало войны. Точное время сказать не могу, наручные часы в купе остались, впрочем, как и ремень с кобурой. В нагрудном кармане только документы. Сапог тоже не было, спали же. Хорошо, старлей в форме спал, не боялся помять, а то сейчас, как многие другие, сверкал бы нательным бельём. Женщина с девочкой не его родственники, а просто соседи по купе. Сергеев – сирота, воспитывался в детдоме. Это хорошо. Хорошее попадание, мне нравится. И тело было крепкое: Сергеев тяжёлой атлетикой занимался, любил гирями играть. Пора было очнуться, но вспоминалось, как я в это тело попал. Да там и рассказывать нечего. Вернулся из Генштаба, поужинал и вскоре в палате начал хрипеть и в судорогах биться. Врачи набежали, особенно запомнилось испуганное лицо моего доктора. Ну и умер. Отравили, к собаке не ходи. Очень напугал я небожителей в правительстве тем, что так просто могу убить из-за какой-то глупой обиды. Подумали, мало ли псих и других стрелять или заживо сжигать начнёт, вот и решили вопрос кардинально. Я бы так же поступил.