Закидав неизвестных и переждав разрывы, я стал лупить из ПП на поражение. То, что на неизвестных солдатская форма Советской армии, меня не смущало, я жизнь защищал, ведь по мне тоже стреляли. Потом достал МГ-42 и уже из него бил, старясь почаще менять позицию, хотя с моей ногой это дело небыстрое. Гранаты кидал почаще, заставив неизвестных откатиться. Достал батальонный миномёт и прицельно выпустил десять мин, накрыл. Потом, уйдя за кустарник, я достал танк Т-38М и, управляя им с места командира, атаковал, расстреливая неизвестных из штатного пулемёта в башенке. Кстати, танк этот был другой, я добыл его на пункте сбора трофеев у Минска, их всего десять выпустили. А свой прошлый я потерял, когда в теле Никифорова был, и так и не смог возместить. В общем, результаты боя были таковы, что позиция осталась за мной. Я свернул лагерь, забрал свои вещи, уплыл на другой берег и ушёл, вскоре перебравшись на вертолёте поближе к цивилизации. Они нашли меня в сельской больнице, где мне зашивали огнестрельную рану. Были два касательных ранения, плеча и левого бока у ребра, а третья пуля прошила мякоть плеча насквозь. Врач как раз обрабатывал мне раны, когда прибыла милицейская опергруппа: это медики сообщили им, что к ним обратились с огнестрельными ранениями. Попытка захвата не удалась: я гранату продемонстрировал. Они на нервах были, а когда успокоились, я и поговорил со старлеем. Он, изучив моё удостоверение отставника, вытянулся и поинтересовался, откуда у меня ранения. Я и ответил: – Рыбак я страстный. Нашёл тихое место, только начал рыбачить, как меня обстреляли, пуля по плечу чиркнула. Я фронтовик, сразу ответил из того, что было. Запас в кармане имею. – И танк в кармане? – У меня много что имеется, танки в том числе, – хмыкнул я. – В общем, банду я, частично уничтожив, прогнал и вот за медпомощью обратился. – Восемнадцать убитых, – вздохнул старлей. – Товарищ генерал, это был поисковый взвод. Они искали бандитов, убивших конвой и сбежавших с пересылки. – Мне без разницы, они первые начали, я только отвечал. – Это была ошибка. А семь беглецов? – А, эти? Тоже на меня вышли, угрожали. Прибил их, место поменял, чтобы лесные хищники шумной трапезой не мешали. А на новом месте меня ваши обстреляли. Вот такая ситуация. Как ни крути, но под суд я попал, дали два года условно, не списали историю, так как недругов у меня хватало. Хотя виновным сделали командира взвода, он был среди погибших. А так жил дальше и занимался, чем пожелаю. Это может показаться странным, но я прожил ещё ровно двадцать семь лет. Умер в больнице в семьдесят втором, в Москве, куда меня срочно доставили с сердечным приступом. Сердце я посадил после ранения в Крыму: тяжёлое оно было, а колоть после операций наркоту я запрещал. Последние три года часто сердечко прихватывало, возраст, поэтому квартиру почти не покидал. Я был женат, не сам, меня, скажем так, женили: на свадьбе знакомого загулял и утром проснулся женатым. Но не против, жена золотце, редко такие встречаются. Двое детей, наследство большое, всё им отойдёт. Что я помню последним? Как меня выносят из машины скорой и несут в здание больницы. И всё, не выдержало сердце. Жизнь удалась, как я считал, фронтовые раны давали знать, но это ничего. Союз жил и развивался. Хрущёва не было, я шлёпнул его в Москве в сорок четвёртом, когда он как член Военного совета фронта прибыл на совещание. Тут конвертов с информацией о будущем не было, пришлось так сработать. Не скажу, что Союз стал прям таким серьёзным, но если первое перерождение вспомнить, там лучше жизнь была. Это значило одно: такая помощь с информацией о будущем здорово помогала. Там, конечно, всё на веру не брали, но некоторой информацией пользовались. В общем, жизнь как жизнь была. Сам себе хозяин. Мне, конечно, суд припомнили, здорово сократили выпуск моих песен, но сами же и страдали. Мне было на что жить, не нужно было ходить каждый день на работу, я постоянно находился в путешествиях, особенно летом. И вот новое перерождение. На слова финна я отреагировал мгновенно: в моей руке появилась граната Ф-1. Повернувшись, я продемонстрировал её, без кольца, прижимая предохраняющий рычаг к ноге. Глаза финна стали большими, и он, медленно разогнувшись, сделал микрошажок в сторону от меня, не сводя глаз с гранаты. А почему граната? Так на руках у моего нового тела были рукавицы, мигом их скинуть, достать пистолет с глушителем и пристрелить этого солдата я не мог, не успею. Нужно было выиграть время, и граната показалась мне хорошим решением. Кстати, я понял, что мне спину подогревает и почему палёной шерстью воняет. Там, оказывается, костёр прогорал, угли шипели в снегу, шинель у меня на спине тлела. Я стряхнул с правой руки рукавицу, и в ладони появился пистолет «Вальтер». Пальцы плохо слушались, но выстрел произвести я смог. Ох, какой тёплый пистолет, ладонь греет. Пуля вошла финну точно в лоб, под край его белой меховой шапки. Сам он был в белом маскхалате. Трофеи. – Что там, Ханну? – раздался вопрос. Я услышал, как захрустел снег под ногами приближающегося ко мне человека, перекатился от костра, отчего снова начал леденеть, и навскидку выстрелил. Снова в лоб. Я знал, что скоро придёт память, и меня в этот момент вырубит, так что нужно поторопиться. Я с трудом встал, дрожащими руками достал фляжку с водкой, открутил колпачок и сделал два больших глотка. Внутри начало расходиться тепло, но вместе с тем меня серьёзно развезло: похоже, тело мне досталось голодным. Я подкинул веток в костёр, а то он больше дымил, чем грел, и осмотрелся. На волокуше из лапника лежали три бойца, видно, что мертвы, и рядом – два финна. Я прошёлся, хоть меня и шатало, и определил, что их двое и было, по следам от волокуши пришли. Пока тела не задубели, быстро снял с них всё ценное: одежду, включая исподнее, оружие, даже лыжи. Мороз под сорок, приходилось торопиться. Оружия было шесть единиц: два – у финнов, «Суоми» и винтовка Мосина, а у советских бойцов – два карабина Мосина, ДП и винтовка Мосина. У меня в хранилище было семнадцать тонн свободного места: ну да, я не в том был состоянии, чтобы пополнять, больше тратил, вот сейчас и убрал всё ценное. Чувствуя нарастающую головную боль, я успел сделать пару шагов и рухнул на лапник рядом с костром. И тут же меня вырубило: память прежнего владельца тела пришла. Очнулся я, видимо, вскоре. Меня била крупная дрожь, сопли во все стороны, слабость. Встав на ноги, я понял, что не чувствую их, словно костыли, отморозил, похоже. Я осмотрелся – вокруг было тихо. Чуть отойдя в сторону, где было открытое место, я достал баню. Она ухнула прямо на снег и встала как надо. Я тут же открыл дверь и ввалился в предбанник, а уж там как три года назад мной было всё приготовлено, так и сохранилось нетронутым. На столе – кружка с пивом, пена ещё высоко стояла, рядом парило блюдо с варёными раками. Однако я, сразу открыв следующую дверь, из предбанника ввалился в баню. На меня тут же навалилась просто чудовищная жара, и чтобы начать дышать, пришлось делать это у самого пола. Я смог закрыть за собой дверь и непослушными руками начал расстёгивать пуговицы шинели. Тело горело то ли от холода, то ли от жары. Нужно тепло, и побольше. С трудом разделся, и мне полегче стало. Руки-ноги оттаяли, горели болью. Я выкинул одежду в предбанник и, поддав парку, налил тёплой воды в шайку и облился. Чёрт, как же больно обжигает, хоть и не горячая, а едва тёплая. После этого я прошёл в парную. Дважды поддавал дров, мылся, потел в парной, благо запас воды в бочке был хороший. Ноги горели, но я терпел. Чуть не кипятком ошпаривался, кожа красной стала, но одно уже ясно: к счастью, следов серьёзного обморожения, такого, чтобы до ампутации дело дошло, не было. Я, весь распаренный, дважды выходил в предбанник: в первый раз поел плотно, каши и кусок варёного мяса, во второй – пивку попил с остывшими раками. Хорошо! Потом снова вернулся в парную. Жару приходилось часто поддавать. Наружу я выходил, накинув армейский овечий полушубок (помнится, с немца его снял), в меховой шапке и валенках. Обошёл вокруг бани. Чужих пока не было, всё как я оставил. А вокруг трещали стволы деревьев. Я глянул на закреплённый снаружи градусник – минус сорок один градус. Ого! Вернувшись в баню, продолжил париться. В общем, вердикт такой: кожу чуть поморозил, пятна останутся, но в остальном нормально. Снова сидя в парной (ох и раскочегарил я её, ещё и воды на каменку подливал), я размышлял. Сознание слегка плавало: и водка, видимо, ещё не вышла, да и простыл, похоже. Общее состояние неважное, но думать можно. Попал я в Алексея Петрова. Киевлянин, был призван весной тысяча девятьсот сорокового года и вот уже восемь месяцев числится в 44-й стрелковой дивизии РККА. Получил специальность пулемётчика, это его ДП лежал на лапнике, как и коробка с запасными дисками. Его дивизия без зимнего обмундирования, в сапогах, шинелях и будёновках, была брошена на помощь другой дивизии. Их часть попала в засаду на лесной дороге, расстреливали со всех сторон. Часть дня и всю ночь держались, пока боеприпасы к концу не подошли, и решили идти на прорыв. Удалось вырваться. Алексей собрал раненых, идти они не могли, так Алексей сделал волокушу и тащил их, сильный парень. Это его и спасло, согревался в такой работе, пока окончательно не выбился из сил. Остановился и развёл костёр. Товарищам боевым это не помогло, а там и сам погиб. Думаю, уснул и умер. Вряд ли от мороза, ранений тоже не было. Может, от усталости? Или от простуды? Он простыл, ещё когда дивизия шла по дороге, до засады, которая рассекла дивизию на несколько частей. Парней он не знал, просто собирал своих. Остальные по лесу разбежались, недолго их финны ловить будут, мороз убьёт. Ну вот знаете, бесит. Сижу на полке, пот с меня течёт, в некоторых местах кожа горит (это где обморожение получил), а голова другим занята. А бесит то, что я в третий раз уже в военнослужащих попадаю, да ещё и в военное время. Ладно, пусть первый раз я переродился в парня, избитого отцом, и сам уже пошёл в училище – не знаю, что на меня нашло. Сейчас припоминаю, что хотел получить перед войной опыт армейской службы и специальность, чтобы после призыва не быть растерянным и ничего не знающим, как другие призывники. Но вообще, армия – это не моё. Первое перерождение закончил полковником, второе… тоже полковником. Хоть и говорили, что мне генерал-лейтенанта дали, но это всё слова, документов я не видел. А вот третье самое интересное: аж генерал-полковником закончил войну, причём самым молодым. Однако это не значит, что армия мне нравится. Это сложно объяснить, просто не моё. Самая главная проблема – это ор: ненавижу, когда на меня орут, да ещё с матом, а в армии это повсеместно, там ором и матом разговаривают. Думаю, из-за этого я и возненавидел её, хотя немало времени проносил военную форму. А сейчас за что мне всё это?! Мало того что снова на войне, так ещё и в салагу попал. Не в добровольца даже, а в зелёного салагу. И тут не два года служат, как будет в будущем, а все три. Так вот, призвался паренёк весной тридцать девятого. Служить три года, значит, на дембель пошёл бы весной сорок второго. Вот и я про это: не соскочишь, а там новая война. И надо мне терять целый год? Для других, даже для этого лопоухого парнишки, в которого я попал, служба – это почёт, долг и гордость. Для меня – ненужная повинность, от которой я хочу избавиться. Почему меня не отправят в поздний Союз? В Афган тот же? Я бы там оружия современного набрал, бронетехники. Так нет, ещё дальше в прошлое сунули, пусть несильно, но всё же. Бесит. Отогревшись и напившись горячего чая с мёдом и малиновым вареньем, я осмотрел форму. Сапоги отогрелись, теперь сушатся. Форму постирал и тоже повесил сушиться. Перед стиркой достал из неё красноармейскую книжицу и комсомольский билет. Распотрошил два вещмешка: один был у раненого, другой – у Алексея, двое других их не имели. Хорошо ещё оружие не бросили. Писем нет, да и вещи так, красноармейские, бедные. Финны тоже были пусты. Алексей сирота: последствия Гражданской, бандитизм. Младенцем был, когда потерял родителей, детдомовец. Полк, в котором он числился, шёл головным, то есть мне было ближе добраться до той дивизии, которой они шли на выручку, чем до своих, я так думаю. А до своих бегом нужно бежать. Дело в том, что я читал эту историю и в курсе, что пленных было полторы тысячи командиров и бойцов, как потом говорили финны. Их после войны вернули в Советский Союз, и все они по приговору суда были расстреляны. Я это точно знаю. Я выпил ещё порошок антигриппина, у меня его много запасено на такие вот случаи; аптекарь для меня его смешивал, срок годности – семь дней. Поел ухи, выпил чайку с мёдом и стал собираться. Надел зимнее, байковое исподнее, форму – теперь уже свою, шерстяные носки и валенки, на форму свитер и овечий тулуп, на голову – меховую шапку. В бане я уже всё прибрал, поэтому, подав угля в печку, покинул её и убрал в хранилище. Хм, след полозьев остался в пятне льда от мыльной воды, что натекла из бани через сливное отверстие. Пока было тихо, хотя слушать лес в такой мороз нет смысла: зверя и птиц нет, голос не подадут. Осмотрев тех трёх бедолаг, я забрал документы, но тела брать не стал: в хранилище не хочу, хотя погибших можно было бы, это живых оно не принимает. Эх, поколебался и всё же убрал, вместе с волокушей. Потом надел лыжи и быстрым шагом пошёл прочь. Шарфом замотал лицо так, что только щель для глаз осталась. Иногда я останавливался и внимательно прислушивался. С момента прорыва прошло часов восемь, несмотря на ночь, благодаря снегу видно всё хорошо. Так и шёл. А возвращался к дороге. Я ведь трофейщик, а там брошено много военного снаряжения, не оставлять же его финнам. Место в хранилище есть, вот и позаимствую. Через грудь у меня висел пулемёт, если что, дам очередь от живота. Ещё в предбаннике я почистил всё оружие и снарядил все диски из своих запасов. Пулемёт Алексея был разряжен, он всё расстрелял, до последнего патрона. После бани было такое состояние, как будто сейчас взлечу, на границе между здоров и простыл. Лёгкая слабость, горло чуть сушит, но при движении даже жарко было: одет я был тепло, длинные полы тулупа прикрывали ноги. На шарфе, через который я дышал (всё равно не помогало, лёгкие обжигало морозным воздухом) нарос кристаллами лёд, как и на мехе шапки вокруг лица. Дорога была не так и далеко, чуть больше километра. Вот впереди стали видны угловатые коробки разной техники. И движение: похоже, финны осматривают свою добычу. Слышался шум работающих моторов, и он позволил мне незаметно приблизиться. Вышел я чуть в стороне от того места, где подразделение Алексея держало позиции. Наблюдая из-за деревьев, я видел лёгкие бронированные тягачи Т-20 «Комсомолец», возле которых возилась четвёрка финнов. Движки тягачей работали. Рядом стоял грузовик, наша полуторка с бочками в открытом кузове, и тоже барабанила движком. Похоже, финны запустили двигатели, чтобы они не замёрзли, чтобы радиаторы и трубки не полопались. Я поменял пулемёт на винтовку СВТ с глушителем, вскинул её, прижимая ствол к дереву. Четырежды хлопнул глушитель. Потом я вышел на дорогу и посмотрел в оба её конца – и там и там заметно было движение. Осмотрев технику, я убрал тягачи и полуторку в хранилище, предварительно заглушив моторы. Финны уже отцепили от тягачей 76-миллиметровые пушки, так что проблем не было. Вокруг хватало тел убитых бойцов 44-й дивизии, но мне было не до них. Хотя ту тройку я достал из хранилища и положил рядом на лапнике, финны похоронят. Потом занялся трофеями. Выбирая то, что не было побито бронебойными пулями, я отцепил и прихватил ещё три тягача и две танкетки Т-38, подобрал пару станковых пулемётов Максима, пятнадцать ДТ-29 с сошками и запасом дисков и полевую кухню, которая чудом уцелела, в чём я убедился, внимательно её изучив. Остальная техника была сильно побита и требовала значительного ремонта. После этого я стал обходить технику и устанавливать на неё, а также и на казённики пушек тротиловые шашки, найденные в грузовике сапёрной части. Дошёл до того места, где видел движение, обнаружил ещё трёх финнов, которые собирали оружие, укладывая его штабелями, и пристрелил их. Сделав закладки на технике, я пошёл обратно, попеременно поджигая фитили. Первый хлопок взрыва раздался, когда я уже прошёл часть пути, но я продолжал идти. Почти дошёл до той четвёрки, когда заметил, что мне навстречу бегут финны. Притормозил их из своего ручника, срезав троих, поджёг три последних шашки на двух грузовиках и танке Т-26, после чего бросился прочь. За мной поднимался чёрный дым от горевшей техники. Неплохо поработал: порядка сорока единиц техники серьёзно повредил, если не уничтожил, восемь пушек также разбил шашками. В грузовиках со снарядами шашки укладывал именно в кузова, и грохнуло серьёзно, аж снег с деревьев смело. А я убегал, и лыжи здорово мне в этом помогали. В том, что будет погоня, я не сомневался, поэтому искал подходящую позицию. Нашёл, но, не приближаясь, сделал круг, оставив её в стороне, а после вернулся с другой стороны. Теперь засада. Сделал лёжку: лапник, шкура медвежья сверху. Достал самозарядную винтовку: тут лучше она, чем ручник. Винтовку приготовил, но убрал пока, чтобы не промёрзла. От колонны шёл гул, рвались в огне снаряды. Финны появились только через двадцать минут. Что-то долго они. – Семеро всего, – пробормотал я. – Они меня совсем не уважают, за бойца не считают. Там, где финны шли по моему следу, укрытий не было. Вот один из них зацепил леску растяжки, и вместе с грохотом разрыва я выстрелил по замыкающему, после чего, переводя ствол с противника на противника, по очереди выбил всех. Потом добил. Было тихо. Забрав шкуру, я покинул место засады, пробежался до тел (хоть согрелся) и собрал трофеи. Было три винтовки «Суоми», наш ДТ, танковый пулемёт, пять снаряжённых дисков для него, документы – у всех убитых мной финнов я их забирал и убирал в планшетку, тоже позаимствованную у финнов. Забрал также две пары широких охотничьих лыж, новых на вид, мне самому пригодятся. И двинул дальше. Чуть позже я снова вышел на дорогу. Убитые лошади артиллерийского парка и обоза, убитые наши, и финны ходят, немного, но не пройти. У старшего шедшей по моим следам группы я взял карту местности. Сориентировавшись по ней, понял, что не с той стороны я был: мне нужно перейти дорогу, озеро и двинуть на север, там до наших рукой подать, километров сорок. Только я туда не пойду: озеро – местность открытая, подстрелят ещё. В лесу мне проще, он как родной, укроет. Двигаясь недалеко от дороги, я обошёл два заслона и два секрета; трижды чуть не напоролся, хорошо, пар от дыхания выдавал финнов. А к своим вышел через три дня, одиннадцатого января, в расположение 54-й стрелковой дивизии, которая находилась в окружении и вела бои. Но это была не та, к которой шла на выручку 44-я, где служил Алексей; про ту я помнил, она так в окружении до конца войны и пробудет. Двигался я осторожно. Вчера уничтожил группу снайперов, прихватив их оружие, и вечером мне на хвост упали серьёзные профи, почти три десятка опытных егерей, явно бывших охотников. Пришлось побегать. Когда их осталось десять, они, наконец, поняли, что это не они охотники, а тот, кого они считали дичью. Я допросил раненого, узнал от него расклад по этому фронту, кто где стоит, и специально повернул к 54-й, решив пересидеть тут до конца войны. Мне не улыбалось участвовать в атаках на доты линии Маннергейма, а тут, по сути, тишина: финны блокировали дивизию, вели ленивые перестрелки, напоминая, что они тут, отбивали попытки дивизии вырваться, и всё. Час назад я взял финского офицера, который командовал частью блокирующих сил, и вёл его с собой. Сейчас, выглядывая из-за ствола дерева, я видел открытое узкое поле; судя по припорошенным снегом кочкам, бойцы дивизии пытались здесь подняться в атаку, но погибли. Вроде ничего не видно. Я вышел, держа у живота пулемёт, направленный на офицера, связанного со мной верёвкой, и, двигаясь чуть в стороне и сбоку, пошёл через поляну, направляясь к опушке леса. Судя по движению, наблюдатель меня засёк и поднял тревогу, бойцы занимали позиции. Я боялся выстрела в спину (мало ли кого пропустил), но капитан оказался прав: здесь были три наблюдателя и два стрелка. Я снял их из винтовки с глушителем. Вскоре меня встретили. Вышли трое, один в звании лейтенанта. А хорошо бойцы дивизии устроились: зимняя форма, полуземлянки (видимо, рыли, чем могли, землю), костры внутри, нары. Мёрзли, конечно, но не как другие. Часовые менялись каждый час. Перед тем как к нашим идти, ещё до взятия капитана, я переоделся и сейчас был в своей форме: подпалённая шинель, сапоги, будёновка на голове. Офицера сразу забрали, да и меня повели к комдиву, штаб дивизии располагался неподалёку. В штабе я сообщил, что случилось со мной и дивизией, сдал красноармейские книжицы погибших, которых я почти полсотни насобирал, и столько же финских документов. Сказал, что только шестерых сам убил, остальные с трупов забрал для отчётности: мол, чужого мне не нужно. Да мне бы и не поверили. Ну а потом меня посадили писать рапорт. Глава 24. Ошибочное решение. Плата за помощь Знаете, как я матерился, когда от капитана (а тот не молчал, я с ним до этого поработал), узнал, что дивизия всё-таки выбралась из окружения и вышла к своим? Так что я участвовал в штурме линии Маннергейма. Думал, меня оставят в 54-й, оформив в её списочный состав, но нет, вернули в 44-ю. Из того, что осталось после дивизии, сформировали отдельный батальон, чтобы поучаствовал в прорыве.