Литвинов опустил взгляд на руки Льва Николаевича и непроизвольно отметил, что они дрожат. Впрочем, может они у него всегда дрожат, — подумал он. Гестер уткнулся в бумажку и монотонно начал читать. — Общие затраты на фестиваль, включая проезд, проживание и гонорары участников, а также, праздничный фейерверк и непредвиденные расходы составили двенадцать миллиардов семьсот тридцать четыре миллиона восемьсот шестьдесят тысяч рублей. Затраты на аренду земли, подводку электричества, строительство сцены и других карнавальных сооружений, биотуалеты — два миллиарда триста четырнадцать тысяч рублей. — Он замолк, отыскивая толстым пальцем следующую строку, — общая реализация билетов и торговых лицензий на данный момент составила Семь миллиардов двести пятьдесят три миллиона девятьсот пятнадцать тысяч рублей. То есть, у нас отрицательное сальдо… — Хватит! — резко прервала его Никитина. — Хватит. — Она посмотрела на Литвинова с оттенком явного превосходства. — Ну что, Иван Дмитриевич, вопросы еще будут? — не дожидаясь ответа, тут же продолжила, — подтяните своих ребятишек побольше и все будет о'кей. — Наталья Александровна, — пожал плечами Литвинов, — вы же сами понимаете, что нельзя этого делать. Так еще больше народа соберется, мы можем не справится. Толпа сметет нас в одно мгновение. Она посмотрела на него, как на слабоумного и промолчала. Поднялся Минский, курирующий общие вопросы фестиваля. — Вы же понимаете, — он обратился ко всем, но с явным намеком на Литвинова, — что город может оказаться в дыре. У нас гости из тридцати пяти стран мира, будут люди из Москвы, — он посмотрел на Никитину. Приедет снимать Си-эн-эн. Они заплатят деньги только в том случае, если действительно увидят нечто из ряда вон выходящее. И хорошие деньги. Да что там говорить! Если мы не сможем провести этот фестиваль на уровне, на городские ворота можно вешать большой амбарный замок. Раздался голос Карецкой, режиссера фестиваля. — Ну, ну! Все это так, но в чем-то Иван Дмитриевич прав. О безопасности надо подумать в первую очередь. У меня задействовано столько людей, техники… Надо, конечно, все это как-то охранять. — Вот, Иван Дмитриевич, и займитесь этим, — раздраженно сказала Никитина. — А билетами пусть торгует Гестер. На серой стене кабинета висела висел не то подлинник, не то копия картины Марка Шагала. Идиотская и безразличная, зато очень дорогая. «Прикинься дураком, — услышал Литвинов свой внутренний голос, — может быть и будешь в выигрыше. Как картина Шагала». В общем-то Никитина ему нравилась. Как женщина. Но как глава соответствующего отдела в аппарате области, она была отвратительна. И не только ему. Полгорода ненавидело ее за чрезмерную хвастливость, богемные замашки, и, наверное, за слишком большие траты народных денег. Сколько еще это могло продолжаться? Никто не знал. — Надежда Николаевна, — обратилась Никитина к уже немолодой, но прекрасно выглядевшей даме, благодаря трем слоям косметики «Ланком», да десятку золотых изделий, украшавших заведующую сектором гостиничного хозяйства, — у вас, надеюсь, все нормально? Жалоб от гостей нет? — У нас, как всегда, все отлично, Наталья Александровна, — живо откликнулась она, — хотя народу и слишком много, мы явно никого не обделили. Даже думаю, вот, выбираю, куда лучше заселить… — А сколько всего гостей у нас? — Около двух тысяч. Это, так сказать, непосредственные участники. — Приехали уже все? — Да, все, — Надежда Николаевна открыла блокнот, лежащий перед ней. — Еще вчера всех заселила. Точно. — Отлично, отлично, — похвалила ее Никитина. — Вот как надо работать, — она посмотрела на окружающих ее людей. — Программу уже все видели? — обратилась она к присутствующим. — Давайте посмотрим. Карецкая вышла из-за стола и раздала буклеты с программой фестиваля. Она гордилась своим творением и в думе надеялась, что ее после такого шоу пригласят в Голливуд. На первой странице буклета был изображен янтарный орел, пролетающий над Кафедральным собором. Литвинову показалось, что орел вот-вот войдет в штопор. Лев Николаевич Гестер непроизвольно прикинул, сколько бы такая штуковина стоила. Наверное, немало. Он видел заказ с фамилией Никитиной на изготовление янтарного орла в натуральную величину на местном янтарном комбинате. Девять первых страничек буклета одновременно перевернулось. «Открытие фестиваля. 12 июня. 21.00» — гласила первая строка в расписании. Глава 37 От непрерывного гула здание аэропорта, построенное совсем недавно, и прилегающая к нему территория напоминали растревоженный улей. Рабочие в синих комбинезонах с надписью «аэропорт» перевозили на электропогрузчиках многочисленный багаж. Возбужденные голоса прибывающих людей перекрывали шум самолетов. Встречающие отыскивали в бурлящей толпе знакомые лица и бросались к ним навстречу, чтобы не потерять вновь. «Приземлился рейс 5301, прибывший из Конго» — очередное объявление чистым женским голосом на миг заглушило толпу. Иностранцев было преобладающее большинство. Приглашения на фестиваль разослали в тридцать четыре страны и почти от всех были получены подтверждения об участии. Мероприятие обещало стать грандиозным международным событием и многие связывали это с именем Никитиной. Очередь в сувенирный киоск выстроилась огромная и, конечно, в ней были одни иностранцы. Море матрешек, больших и маленьких, янтарных орлов, символов фестиваля, просто изделий из янтаря, картин и поделок русских мастеров продавалось сегодня. У Тани не хватало времени пробивать кассу, отсчитывать сдачу и протягивать ее вместе с покупкой. Не забывая говорить «Спасибо». Так часто, что иногда она путалась и вместо «Спасибо» мило улыбалась. Очарованные такой улыбкой красивой русской девушки, иностранцы наотрез отказывались брать сдачу. Иногда такая сдача достигала ее недельной зарплаты и поэтому день определенно можно было считать удачным. Мысленно Таня поблагодарила организаторов фестиваля. КАК ЕЕ ТАМ? НИ… НИ??! ах, да! НИКИТИНА. Слева от киоска в котором она работала, находился выход из зала таможенного осмотра и поэтому она имела возможность наблюдать за всеми прибывающими, и, хотя времени ей катастрофически не хватало, любопытство брало верх и она время от времени поглядывала на белую дверь. «Как они все-таки не похожи на нас, — подумала она, любуясь пожилой парой из Германии или Австрии. Такие чистые, опрятные, вежливые.» Протянув со сдачей купленные бусы, Тани увидела, что из зала таможенного осмотра вышла очередная толпа. Да боже! Такие черные! Она таких еще не видела. Только глаза, глаза и зубы были ослепительно белыми. Наверное, если бы сейчас стало темно, то никто бы их не заметил, абсолютно никто. В общем-то это ее не очень волновало. Клиенты, они, как правило, все на одно лицо. Больше ее заботило другое. Во-первых, она очень сильно хотела в туалет, а сменить ее било некому, я во-вторых, она никак не могла разобраться в своих личных проблемах, которые, черт возьми, тревожили ее все сильнее и сильнее. Таня не помнила отца, который бросил их с матерью спустя год после ее рождения. Она делала вид, что это никак не отражается на ней самой и ее отношениях с окружающими, но обманывать саму себя с каждым разом становилось все труднее и труднее. Больше всего на свете она боялась остаться одна и хотя сейчас вспышки страха и депрессии были довольно редкими, она очень хорошо помнила, как маленькой девочкой забивалась под одеяло в уголок кровати и тихо плакала, стараясь, чтобы мать ничего не услышала. В такие минуты ей казалось, что целый мир отвернулся от нее, жестоко разбил и забрал все что у нее было — этот дом, мать, плюшевого медвежонка Мишу. И поэтому, еще с ранних лет она слишком хорошо знала, что значит остаться одной. У нее было две сестры, правда, двоюродные, и она в любой момент могла пойти к ним, чтобы не чувствовать себя одинокой. Но у нее не было права делать так постоянно. Сестры жили самостоятельно, и было бы, наверное, ни совсем прилично надоедать им своим обществом. Мать жила в деревне и виделись теперь они очень редко. В свои двадцать два года она имела дело с несколькими парнями, правда, каждый раз утвеждалась в их эгоизме и ненадежности. Таня вспомнила Василия и у нее кольнуло в груди. Каждый раз, когда она думала о нем, ее охватывало непонятное волнение и трепет. Она видела его всего несколько раз… и когда он приехал к ней, весь избитый, я крови. А она даже не сказала ему доброго слова. В последние месяцы Василий куда-то пропал, а Наташа упорно молчала о нем, хотя Таня подозревала, что сестра что-то знает. Стихи его лежали в сумочке и она никогда с ними не расставалась. Еще один знакомый парень, Рома, полная противоположность Василия. Этакий, ПОСМОТРИТЕ НА МЕНЯ, Я СВОЙ ПАРЕНЬ В ЭТОЙ КОМПАНИИ, и она смотрела, правда, иногда, ей самой становилось противно. Она была его вещью, бесплатным приложением, он мог ударить ее, сделать больно, не звонить по неделе, потом приезжать и устраивать гигантские скандалы, ревнуя к каждому столбу. «Ты никуда от меня не денешься» — любил он повторять. И она терпела. Подруги, сестры видели ее мучения и постоянно советовали бросить это «чучело», пока не поздно, но она не могла. Какой-то невидимой сетью он удерживал ее и не давал свободно вздохнуть. К тому же она боялась его. Безумно боялась. И наверное, это была одна из главных причин, почему она оставалась с ним. Обслужив последнего в очереди человека, Таня повесила на витрину киоска табличку «закрыто», заперла дверь и побежала в туалет. Затем зашла в кафе. — Дайте мне гамбургер и кофе, пожалуйста, — попросила она продавца. — Одиннадцать шестьсот. Она отсчитала деньги и села за столик. «Может быть, Василий позвонит сегодня? — она не хотела себе признаваться, что скучает по нему я поэтому запрятала эту мысль подальше.» «Если он не позвонит, можно сходить на фестиваль.» Глава 38 Здание центральной городской власти представляло собой серое квадратное пятиэтажное здание. Его внешняя невзрачность с лихвой компенсировалась внутренним убранством, где даже туалеты представляли собой изысканные произведения дизайнерского искусства. Мэр сидел за большим дубовым столом. Кипы бумаг закрывали его руки, но его лицо и особенно глаза были устремлены на присутствующих. — Мы не можем гарантировать полную безопасность при таком скоплении народа, — повторил Литвинов. — Почему? — спросил мэр. — Это же ваша прямая обязанность. У вас в подчинении тысячи людей, а вы мне говорите, что не справитесь… — Я не говорю, что не справлюсь. Я говорю, что сто процентов безопасности обещать невозможно да и попросту преступно. — Никто и не требует сто процентов, — сказал мэр. — В разумных пределах… — До чего вы упрямый, Иван Дмитриевич, — сказала Никитина. — Сначала проверка в аэропорту, затем в гостиницах, а потом уже при входе на остров. Разве этого мало? Да и чего вы собственно говоря, боитесь? Ее аргументы действовали на мэра безошибочно. Он посмотрел на Литвинова. — Давайте не будем, Иван Дмитриевич, сами себе усложнять жизнь. Вы видите сколько у меня дел? — он показал глазами на бумажный затор. — Да и вообще, вам отдохнуть бы надо, нельзя так себя перегружать… Литвинов ждал этих слов и нисколько не удивился. — Вы зря волнуетесь, Иван Дмитриевич, — поддержала мэра Никитина. — Абсолютно ничего ни может случиться. При входе и выходе с острова тотальная проверка. Всех. И артисток и зрителей. Так что…. — Ладно, ладно… я согласен. — Литвинов поднял обе руки вверх в знак примирения. — В конце концов, концерты мы всегда охраняли вроде бы хорошо. Наверное, перенервничал за последние дни, вот и опасаюсь, — сказал он вставав. Никитина победно улыбнулась и тоже встала. — Ну, — сказал мэр, — ни пуха! — К черту! — Они вышли из кабинета. Никитина открыла свой кабинет, зашла в него, опустилась в мягкое кожаное кресло и закрыла глаза. Что же это такое?! Ее профессиональное самолюбие так и выпрыгивало из груди, разбивая сердце на миллиарды горящих кусочков. И они еще не верят ей! Свершилось! Да она превратит Калининград в Голливуд! Он сделает все, чтобы купаться в лучах славы, нежить свое тело в ее теплом неторопливом щекотании или, наоборот, как на сцене, загораться, вспыхивать моментально, подобно бенгальскому огню, гореть, искриться, исходить в экстазе вместе с беснующейся толпой. Она хотела этого, жаждала, жила этим.