А кто говорил про нее разные неприятные вещи, попадали в число ее личных врагов. Она любила своих врагов, любила смотреть, как они мучаются и каются, прибегают к ней на карачках я умоляют о пощаде, а она берет плеть и сечет их до крови, так, чтобы куски кожи хлопьями отлетали от тела, словно от пораженного проказой. Но рука с плетью опускается на тело все чаще и чаще, ужасный крик ее жертв постепенно превращается в визг, тонкий и надрывный, все время усиливающийся. Она видит, что ее жертва уже почти мертва и тоже кричит нечеловеческим голосом, впиваясь кончиками пальцев в глазницы растерзанного тела. Больше всего она боялась провала. Что ничего не получится, все сорвется и тогда она погрузится в пучину забвения. К ней вернутся все ее жертвы, уродливые, искромсанные и спросят ее за все, а она ничего не сможет ответить. Она будет смотреть на них и улыбаться. Даже в тот момент, когда они окружат ее и вопьются отвратительными гнилыми зубами в чистое белое тело. ОНА БУДЕТ УЛЫБАТЬСЯ. Недельной давности разговор с заместителем министра по культуре позволил ей немножко расслабиться. — Я искренне вам завидую, — сказал он тогда. — Чему же? — Я сижу здесь, в Москве, и знаете, Наталья Александровна, это не так приятно, как может вы себе представляете. Постоянные склоки, закулисные интриги, того не делай, здесь не бывай. А вы — вольная птица… — Да уж… — вставила она. — Если бы вы только представили, каково там все это. На месте. Если кто-нибудь пронюхает про расходы, меня просто повесят. — Нет, нет, я знаю как вам тяжело и сделаю все возможное, чтобы помочь. Но и вы меня поймите… Он посмотрела и мгновенно поняла, чего же хочет этот человек в костюме от «Версаче». Он хочет славы. Денег и славы. Как и она тоже. — О, Николай Андреевич, — она приблизилась к нему так близко, что ощутила его дыхание на споем лице. — Мы с вами давно знакомы… но я скажу, что именно ваше участие принесет фестивалю грандиозный успех. — Не стоит сильно преувеличивать мою роль. Вы же знаете, как я к вам отношусь… кстати, от имени правительства пригласил представителей «Метро Голдвин Майер» и «Уорнер Бразерс». Они сделают фильм о фестивале. — ОН сделал паузу. — О нашем фестивале. — Это великолепно. — Все было просто отлично, но ее тревожила одна вещь. — Кто же… это все профинансирует? У меня убытки. Большие убытки. — Она с сомнением посмотрела в его глаза. — Конечно, фестиваль принесет прибыль и большую, но сначала нужно его организовать. Он встал из-за стола. — Наталья Александровна, обещайте мне одну вещь. — Какую? — Во-первых, что наш разговор дальше этого кабинета не выйдет. А во-вторых, что мое имя будет упоминаться наравне с вашим. — Конечно, я обещаю. Я сделаю все, что вы просите. — Вот и отлично. — Он нажал и на кнопку селектора, — срочно подготовьте бумаги, которые я просил. И еще одно, — он взглянул на Никитину, — что вы делаете сегодня вечером? — Я? В общем то ничего… Вечером они пошли в Арлекино, танцевали, пили мартини и баккарди, а ночь провели в» Метрополе». Наутро она улетела вместе с платежным поручением на шесть миллиардов рублей. Никто ее не провожал и глядя в иллюминатор на удаляющуюся землю, она знала, что ее час пробил. Глава 39 Будильник прозвенел ровно в восемнадцать ноль-ноль. Василий встал, одел заблаговременно выглаженный костюм, затем достал коробку с пистолетом. Выпив чашку кофе и выкурив сигарету, он вышел из подъезда и поймал такси — старую Волгу серого цвета. Наташа уже поджидала его возле своего дома. На ней были черные джинсы и красивая красная блузка. В руке она держала букет цветов. — Привет, — сказала она, — ты вовремя. — Привет, — улыбнулся Василий. — Поехали? — Поехали. — Что там у тебя? — она кивнула на коробочку. — Подарок. — Это я вижу, а что именно? — Пистолет. — Ты, что с ума сошел? — ее красивые глаза излучали неподдельный ужас. — Твой? — Да нет. Это игрушечный, пневматический. Стреляет стальными шариками. — А его можно носить? — Конечно, сколько угодно. Они уже подъезжали к пашкиному дому на Московском проспекте. Со второго этажа износилась громкая музыка. — Ты Тане не звонил? — спросила Наташа, вылезая из машины. — Нет, а что? — Да ничего, так просто спросила, — ответила она и вошла в подъезд. Дверь открыл сам именинник. — Ну, молодцы, не опаздываете, — он поцеловал в щечку Наташу и пожал Василию руку. Они в свою очередь вручили Пашке цветы и коробку, перетянутую пурпурной лентой. — Спасибо, спасибо, — расстрогался Павел. — Проходите, садитесь. В комнате уже был накрыт стол, за котором сидело человек десять. — Всем привет, — поздоровался Василий и сел рядом с Наташей. — Штрафную им, штрафную, — обрушилось со всех сторон. — Давай, давай! — За что?! — взмолился Василий, но его никто не слушал. Стопку наполнили за полсекунды и поставили перед ним. Ничего не оставалось, как выпить. — За именинника! — Василий опрокинул стопку и огненная вода растеклась по внутренностям. Праздненство началось. Глава 40 — Только что приземлился рейс двадцать два ноль шесть, прибывший из Ливана. Встречающих, просьба подождать у зала таможенного осмотра. Таня сидела и скучала без работы. Последний самолет приземлился полтора часа назад, битком набитый венграми и болгарами, теперь в здании аэропорта было пусто. Одинокая уборщица подметала в дальнем левом углу. Кто-то постучал по стеклянной витрине киоска. Она вздрогнула и посмотрела на стучавшего. Это был высокий молодой человек с черными курчавыми волосами, густо намазанными гелем. Из зала таможенного осмотра уже выходили другие люди. Они были удивительно похожи — все довольно высокого роста, с одинаковыми короткими стрижками и все в черных, прекрасно сшитых костюмах. Вскоре показались и остальные пассажиры. Таня сказала бы, что они южной национальности, не придавая этому слову никакого значения. — Девушка, дайте мне двенадцать самых больших матрешек. — Он говорил почти без акцента. Его холодные глаза смотрели прямо в упор, словно на ней не было одежды. И хотя он улыбался, его глаза абсолютно не улыбались. Они были холодными и безжизненными. Раньше она думала, что это все сказки про какие-то ненормальные глаза, что это не больше, чем уловка писатели, чтобы нагнать побольше страху. Но это оказалось на самом деле. Таня поспешила отвести взгляд и ей почему-то стало страшно. По спине пополз холодок, а внутри живота появилась тупая ноющая боль. Он забрал свои матрешки, кинул ей триста баксов и отвернулся, что-то объясняя попутчикам на своем гортанном языке. Вдруг они все повернулись в ее сторону и громко засмеялись. Вернее, заржали. Именно заржали. Без тени стыда и человеческой снисходительности От них исходила какая-то животная сила, похоть. Их перекошенные лица вызывали такое отвращение, что ее чуть не вырвало прямо на кассу. Они постояли еще с минуту, наблюдая за ее беспомощностью, а потом исчезли с быстротой, с которой появились. Таня но выдержала и заревела, пряча лицо в тонких коленках. Ей было страшно возвращаться домой. Глава 41 Волнение нарастало прямо пропорционально приближению девяти часов вечера. Народ прибывал невиданными темпами. Все близлежащие к острову улицы и кварталы были заставлены автомобилями. Но место еще оставалось. Немного, но оставалось. Билеты на фестиваль разлетались со сверхзвуковой скоростью, а дела у торговцев на острове шли вообще прекрасно. — Семь горячих бутербродов, бутылку шампанского, бутылку водки и семь стаканчиков! — Семьдесят восемь тысяч. — Две бутылки водки.