— Хорошо! — кивнул Феликс. Каюсь! Призыв Флавиана к молитве я выполнил лишь частично — на второй сотне молитв Иисусовых я честно заснул… *** Встретивший нас на окраине греческого городка Кардица иеромонах Кассиан был худ, невысок, светлолиц и в вязаной афонской скуфье. Мы отпустили Феликса с его комфортным «мерседесом» и пересели в старенькую, потрёпанную, но ещё весьма живенькую «аудюшку» монастыря Агиас Петрас. — Как там отец Александр? — повернувшись к сидящему справа от водительского места Флавиану, спросил Отец Кассиан. — Всё так же боевит? — Стареет, мудреет, но духом молод и несокрушимо бодр, — улыбнулся мой батюшка. — Молится он усердно и братии служит самоотверженно на всех послушаниях, на которые его ставят, а Господь даёт ему за это бодрость духа и радость. С ним немного побудешь рядом — и прямо заряжаешься от него оптимизмом и трудоспособностью! — Он и в России таким был, — кивнул отец Кассиан, продолжая вести машину по окраинным улочкам городка. — В нашем первом с ним монастыре, в котором мы начинали монашескую жизнь. — Не будет нескромным спросить, почему вы с ним оставили ту обитель? — осведомился у него Флавиан. — Нет, конечно! Секрета тут никакого нет, всё, увы, сгандартно для того времени, — отозвался отец Кассиан. — Монастырь был из новооткрывшихся, настоятель — из новопостриженных. Стены строили, а души — нет. Некому было ни его, ни нас научить — как это вообще делается. В какой-то момент мы с отцом Александром поняли, что того монашества, о котором в святоотеческих книгах читали и которого желали, здесь не найдём. Ну и уехали на Афон, про который слышали, что там ещё настоящее монашество есть. Он так и остался в Пантелеимоне. А я встретил там одного ученика нашего геронды, пообщался с ним, послушал, что он говорит о своём старце, решил тоже с ним познакомиться. Ну и приехал сюда, познакомился и остался. Решил, что лучше, чем геронда Георгий, учителя монашеской жизни я себе не найду. — Отче! Чем же всё-таки отец Георгий тебя привлёк? Чем он отличается от других духовников, тех же афонских, скажем? — продолжал вопрошать Флавиан. — Дело не в том, чем он отличается… — задумчиво произнёс отец Кассиан. — Все духовники друг от друга отличаются: отец Ефрем Ватопедский отличается от игумена Григория Дохиарского, геронда Парфений из Агиа Павлу — от настоятеля Каракалу отца Филофея и так далее. Выбор духовника — Вы это лучше меня знаете, отче, — дело очень интимное и индивидуальное, поэтому я скажу только от своего имени. Лично о себе могу сказать, что, познакомившись с моим старцем, хотя я и повидал к этому времени многих старцев, духовников, подвижников и в России, и в Греции, и считал, что путь моей жизни уже определен и ясен, я вдруг увидел такие глубины духовной жизни, такие перспективы, что почувствовал себя маленьким ребенком. Потому что только в детстве у нас есть это ощущение постоянной новизны, ощущение того, что каждый день приносит тебе нечто новое и непознанное. Что всё — и мир, и ты — каждый день меняется. Что то, о чем ты только догадывался и не знал, как даже начать об этом думать, вдруг оказывается рядом — только протяни руку и возьми. Кроме того, я сразу увидел, что тот дух, который я замечал в других подвижниках и старцах, присутствует и тут в полной мере, и это для меня было важным критерием истинности моего желания довериться именно этому человеку. Есть такое понятие — вкус благодати. Тот, кто испытал ее, знал ее вкус, тот сразу узнает ее в сердце другого. — Согласен, это реальный аргумент! — кивнул Флавиан. — Наш старец родился здесь неподалёку, в Трикале, которую вы проезжали, он родом из семьи священников. Что примечательно, к монашеству его душа потянулась в детстве, после прочтения поучений нашего русского старца, Серафима Саровского, которого в Греции очень почитают. — На Афоне, — дополнил отца Кассиана Флавиан, — я слышал от греческих монахов такую фразу: «Россия дала мировому монашеству в последние два века двух великих старцев: в девятнадцатом — Серафима Саровского, в двадцатом — Силуана Афонского». — Верно, отче! — кивнул отец Кассиан. — И тот и другой открыли, каждый по-своему, самую суть монашеского делания — обретение монахом Любви через стяжание благодати Святого Духа. Этому же, обретению Духа Любви Божьей, учит нас и наш старец, геронда Георгий, это он ставит во главу угла всей жизни и братства, и сестричества. Свободу в подвиге и Любовь! Старец — категорический противник всякого принуждения в духовной и монашеской жизни, он никогда не обременяет никого чем-либо, чего сам человек не готов принять добровольно и с желанием. Это касается как монастырских послушаний, так и внутренней аскетической жизни. — Послушаний? — в один голос переспросили мы с Флавианом. — Ну да, послушаний, — подтвердил отец Кассиан. — Так, отче! Как говорят, «с этого места поподробнее». Что значит свобода в монастырских послушаниях? — оживился Флавиан. — Монах может выбирать, исполнять или не исполнять то или иное послушание? — Скорее, его не благословят исполнять такое послушание, которое ему будет по какой-либо причине непосильно или неприятно! Послушание — не самоцель в монашеской жизни, оно не должно расстраивать душевное состояние и молитвенный настрой брата или сестры. Как говорится: «доброохотнодаятеля любит Бог» и «невольник не богомольник»! — А как же «послушание паче поста и молитвы», «копать от забора и до обеда следующего дня», «батюшки в храме за вас помолятся», «налево кругом марш!» и т.п.? — не удержавшись, вставил я «свои пять копеек» в разговор отцов. — У нас такое невозможно! — улыбнулся отец Кассиан. — Впрочем, вы сами всё увидите, когда побудете у нас и пообщаетесь с братией и сестрами. — Знаешь, отче! — задумчиво сказал Флавиан, — мне вспомнился один из наших русских настоятелей открывшегося в «перестройку», некогда очень знаменитого северного монастыря, ныне в сане епископа. Как мне рассказывали братия его обители, когда он начал ездить на Афон, подружился с отцом Ефремом Ватопедским, стал перенимать некоторые афонские традиции монашеской жизни, утраченные у нас в советское время, — то собрал как-то раз братию и объявил им: «У кого из вас обительское послушание препятствует молитвенной жизни — обращайтесь напрямую ко мне, я буду решать вопрос с заменой послушания»! Это тогда многими настоятелями других российских монастырей было прямо как «крамола» воспринято! — Приехали! — сказал отец Кассиан, останавливая машину перед невысокими решётчатыми воротами, за которыми виднелась в темноте ночи невысокая церковь классической греческой архитектуры. *** — Батюшка! Как мы рады, что вы приехали! — встретила нас радостным возгласом открывшая калитку высокая худая монахиня с большими блестящими глазами, действительно излучавшими искреннюю радость и приветливость. — Благословите! — Благодать Господа нашего… на монахине…? — Флавиан вопросительно посмотрел на благословляемую им «черницу». — Иерониме! — ответила та и поцеловала благословившую батюшкину десницу. — Вы тоже русская, мать Иеронима? — не утерпев, поинтересовался я. — Я… — на мгновенье замешкалась монахиня, — я родилась и выросла в Белоруссии, потом жила в Израиле, там приняла Крещение и стала монахиней, потом с Герондой приехала сюда. По языку и культуре я русская, а по национальности… — Православная христианка, — закончил за неё Флавиан. — Во Христе есть одна национальность — христианин! — Вот и наш старец так же говорит, — улыбнулся отец Кассиан, — поэтому у нас здесь и братство, и сестричество интернациональные, или вненациональные, собранные из более чем двадцати стран. — А язык общения какой? — снова поинтересовался я. — Греческий, конечно, — ответил отец Кассиан. — Мы ведь в Греции, члены Элладской Православной Церкви, да и службы идут на греческом, геронда на греческом и проповедует, и наставления даёт, и говорит чаще всего. Хотя он свободно владеет и английским, был одно время в Америке духовником в греческой православной духовной семинарии. Оттуда с ним в Грецию некоторые его духовные чада приехали и стали членами нашего монашеского братства. — Батюшка, да вы проходите в архондарик! — обратилась к Флавиану мать Иеронима. — Старец благословил вас накормить и устроить, ужин уже на столе. — Отцы! — призвал я батюшек возвышенным гласом, — вонмите этому сладкогласному призыву! Ужин! Как много в этом звуке для сердца моего слилось, как много в нём отозвалось! — Пошли, пошли… — отозвался Флавиан. — Отец Кассиан! А к какой епархии принадлежат ваши обители? — Фессалиотидской и Фанариоферсальской митрополии Элладской Православной Церкви, — ответил отец Кассиан. Пройдя мимо церкви через небольшой дворик, мы вошли в двери архондарика. К отцу Флавиану с традиционным «евлогите» подошли под благословение ещё две монахини средних лет. — Отец Кассиан! — продолжал расспрашивать Флавиан отца иеромонаха: — а много всего монастырей в вашей митрополии? — Отче! — громким шёпотом позвал его я, увидев впереди распахнутые двери трапезной со столом, на котором явно был накрыт ужин, — о монастырях можно говорить и на сытый желудок! Ты же знаешь, что голодный я хуже злого… — я замешкался, подбирая вненациональный эквивалент злого меня. — Злого татарина! — широко улыбаясь, подсказала мне жизнерадостная круглолицая монахиня. — Я сама татарка. — Кхм! — чуть поперхнулся я от неожиданности. — А каково Ваше, матушка, святое имя? — Ангелина! — всё так же широко и добродушно улыбаясь, ответила сестра. — Адельфи (сестра — греческ.) Ангелина! — обратилась к ней явно старшая здесь мать Иеронима, — усаживай гостей! Батюшку Флавиана в центре посади, старец так благословил! А его помощника слева от него. — Батюшка, вот сюда садитесь! — проведя нас к столу, указала мать Ангелина Флавиану на центральное, игуменское место за столом, — а Вы… — Алексей! — подсказал я. — Вы, Алексей, сюда! — она показала мне на стул по левую руку моего батюшки. Отец Кассиан расположился от него справа. Мы заняли свои места, Флавиан прочитал предтрапезную молитву и благословил стол. Сели. Я замер — передо мной стояла большая тарелка самых любимых мною тонких спагетти, обильно посыпанных тёртым сыром-пармезаном, посреди которой возлежала толстая, поджаристая осьминожья щупальца, «слезящаяся» оливковым маслом! Немая сцена…