Саня проснулся, но еще не открыл глаза и соображал, почему всё такое белое, если они не открыты. Надо открыть, и тогда будет понятно, осенило его – и он открыл. И тут же снова закрыл. И опять открыл, и закрыл, и так много-много раз – пока не проморгался и не привык к матовой белизне. Метель. Вот оно что. Первая с ноября. Она была за окном, и комната наполнилась ее светом так, что он натек в спящие Санины глаза. Свет тоже был пушистым и щекотал Сане шею, лоб и нос, и, кажется, немного просочился внутрь, потому что там тоже всё было как-то щекотно и по-новому… Теперь слякоть уйдет, город вымоется, выбелится, – думал Саня, – и будет чистый, как с нового листа… Но что же там щекочет, в самом-то деле? Нитка, что ли? Он тронул возле шеи. Черт знает что, пух какой-то… Ему вспомнился бабушкин платок, который кусался, если обмотать им простуженное горло. Как он сюда попал? Я, что, заболел и ничего не помню? – размышлял Саня. Нет, это другое. Не ткань. Это как шерсть или… Оно тянулось, и Саня наконец сообразил подтянуть и посмотреть. Волосы?.. Парик?.. Щекотало и грело везде, от макушки до ключиц, и Саня стал хвататься за голову, за уши, за плечи… Да, похоже, оно везде, по всей голове. От белизны, залившей комнату, вдруг стало мутить, будто Саня тонул в молоке. Почудилось, что родная его комната какая-то не та, и он сам тоже не тот, не Саня из бункера №666, а кто-то совсем-совсем другой, белый и холодный, как Снегурочка… Стало и правда зябко, вот прям до сухости во рту, и еще что-то было внутри, чего не бывало никогда – Саня никак не мог понять, что. И под футболкой ныло, он только сейчас заметил, причем с двух сторон сразу… Футболкой? Под какой еще футболкой? он лег голым, в одних трусах, Саня хорошо помнил это, ему вчера лень было вытираться, не то что футболку искать… Во рту пересохло так, что не сглотнуть. Рывком подскочив на кровати, Саня сел и осмотрелся. Да, футболка, только странная какая-то, длинная, вроде не было таких. И этот парик… Взгляд наткнулся на приоткрытую дверцу шкафа. Его, Саниного родного шкафа, обыкновенного и знакомого до последней малышовой наклейки. На внутренней стороне дверцы было зеркало. Саня подхватился с кровати, позабыв о том, что зеркало теперь – не просто зеркало. Футболка неприятно щекотнула там, где ныло. Сбросив на пол подушку, он соскочил к шкафу и распахнул дверцу. И крикнул. Точнее, хотел крикнуть, но не вышло – горло пересохло и выключилось. Вместо крика выскочил кашель – тоже сухой и холодный, будто Саня подавился ледышкой. Из зеркала на него смотрел не он. Не Саня. На него смотрела девочка. Кудрявая. В белой ночнушке с кружавчиками. У нее было Санино лицо – или почти Санино, – его глаза, волосы Саниного цвета, «неопределенно-колосистого», только у него прямые, а у нее мелкими завитками – как раз такие, на какие всегда было стеснительно смотреть… Прокашлявшись, Саня вспомнил наконец про зеркала. Им же нельзя верить. Они же беснуются. Это мираж, фантом, фата моргана… Он перевел взгляд на себя-настоящего. Та же ночнушка, те же кончики кудрей, и – обожежмой, – они. Под ночнушкой. Выпирают, будто у него там лимоны спрятаны, и чувствуются, ноюще и плотно чувствуются, и ткань неприятно трет их, если двигать руками (вот оно что, понял Саня)… Он застыл. Потом рывком стащил ночнушку. Стал щупать себя – и там, и везде, – и гнуться во все стороны, как циркач… или циркачка? Потом решился и стянул трусы, хоть и так уже было всё видно. Нет. Не мираж. Или он спит, или ку-ку, или… …или да. Да. Саня теперь не Саня, а девочка. На миг ему стало как-то неописуемо, запредельно стыдно – будто его сейчас все-все-все увидели, голого и с сиськами. И тут же этот стыд стал чем-то другим, азартным, томительно-тревожным. Саня вновь поднял глаза на зеркало. Внутри мелькнуло – «зеркала беснуются и меня с ума сводят»… мелькнуло и исчезло, улетучилось, и он уже всматривался в свое отражение жадно, нетерпеливо, чувствуя на себе след от своего взгляда, как от пальцев. Я пялюсь на нее, как пацан, понимал он, разглядывая голую девчонку из зазеркалья. Она была очень девочковой девчонкой, с почти взрослой фигурой и вполне годной, блин, лицевой стороной, – и еще эти кудри… Сейчас влюблюсь, как Нарцисс, вдруг подумал Саня и хихикнул, – и девчонка сверкнула такой улыбкой, от которой совсем стало не до смеха. Тут же получились надутые губки; глядя на них, хотелось опять улыбаться, что Саня немедленно и сделал… Минут пять он сосредоточенно гримасничал, исследуя возможности своей мимики. «Я как настоящая девчонка, – вдруг осенило его. – Вот почему они это делают…» За дверью послышались шаги, и Саня обмер, обхватив грудь. Стоп, думал он, даже не заметив в себе этого девочкового рефлекса. Если я уже не я, то… То и там может быть кто угодно. Не Юля и не папа, а… Хотя похоже на Юлю, это она так ходит – быстро и легко, будто у нее пропеллер. Стоп! – похолодел он. – Если там Юля и… то как же я выйду из комнаты? Как покажусь им, а? Как вообще дальше быть?!.. Его одолела паника. Хотелось бежать одновременно во все стороны, и Саня цепенел на месте. Открылась дверь. Резко и сразу – так, что он не успел вдохнуть и теперь хватал губами воздух. По бедрам протек липкий холод. Юля. Обычная, синеволосая, такая как всегда. – Оу! Извини, я у тебя гольф… тот самый… думала, ты спишь… Она прошла к шкафу, не глядя на Саню. Тот продолжал стоять, как статуя. Ему было совсем хреново – будто с него сняли кожу и лапают по голому мясу. – Вот… – Юля достала что-то из шкафа. – Прикинь, все свои завоняла, некогда стиралку… Сань, ну ты чего? – она подошла к нему. Тот готов был разреветься. – Чего ты? Все девчонки всегда смотрятся голышом в зеркало. И я тоже так делала… и делаю. И правильно! Красоту свою знать надо, – она щекотнула Саню по пузу. Тот дернулся – и всё-таки разревелся. Безнадежно и взахлеб. – Ну чего ты, ну что ты, ну что, – обняла его Юля за голое. – Ну не надо, ну лапуся моя, красотуля, такая прям красавица у меня… Ты из-за папы, да? – она присела перед ним на кровать. – Мы вчера поздно пришли, не хотели будить… Все нормально, ну, почти… он странный немного, но… всё нормально. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, – она прижалась к Саниному животу. «Синий живот теперь», подумал Саня и фыркнул сквозь слезы. – Ну вот, – всхлипнула Юля. Она впервые плакала перед ним. – А теперь пойдем в ванную, и… ты точно не передумала? – Что? – спросил Саня. Чужим голосом, густым и писклявым одновременно. «Бли-ина… это я теперь так говорю?..» – Как что? Кое-кто мне все мозги проел, забыла? Я уже и краску нашла ту самую. – Краску?.. – Ну не тормози, – она потрясла его. – Кто весь месяц клянчил покраситься в синий? Пошли, пока не передумала. – В си-и-иний?.. Ррраз! – кто-то вытолкнул из Сани ледышку, студившую ему грудь. А вместе с ней и лавину горячего, кипучего, обжигающего смеха, от которого было почти больно… Саня повалился на кровать. Юля легонько пихала его: – Ты чего? Чего ты?.. – и сама смеялась всё громче, пока не упала сверху, и они не скрутились в хохочущий ком, в котором не было ничего, ни права, ни лева, – только смеховой коллапс, общий на два тела… («вот как оно бывает у них» – думал кто-то в Сане) – Охохо, – Юля попыталась встать. – Не могу… – Знаешь, мам, – сказал вдруг пискляво-густой голос. – Я передумал… передумала краситься. Буду уже своего цвета, ладно?.. *** Все вещи в ее родном шкафу оказались Саниными. То есть девочковыми: колготки, блузки, платья – и даже лифчики в особом уголке. Санины руки уверенно управлялись со всем этим, а сама Саня удивленно наблюдала за их самодеятельностью откуда-то изнутри. Расчесывание было пыткой похлеще – гибрид плетения венков и снятия скальпа. Саня пообещала себе постричься под ноль, если не научится делать это по-человечески. (Хотя она гнала туфту: ее новые кудряшки – всё-таки это была вещь.) Потом руки потянулись туда, где теперь обитали мазилки всех цветов радуги. Саня добыла сразу пригоршню, хмыкнула – «ну вот, начинается», – и разрешила рукам делать свое дело. Те взялись танцевать по ее лицу – рисовать, чернить, подмазывать, – и через пять минут лицо стало вдвое старше и вчетверо девочковей. И щипательней (или как еще назвать). Внутренний Саня-наблюдатель только головой качал, наблюдая за этим процессом превращения человека в художественное изделие. Прошло время – и из Саниной комнаты вышла девочка… или девушка? (Чем одно отличается от другого, кстати? Мазилками?) – Пап? – позвала она, заглянув на кухню. – Ты как? Пап! Па-ап… – Ушел, – виновато сказала Юля. – Ну, ты его знаешь… Я вот думаю, как бы сотрясения не было. А то он… но посмотрим. Вечером опять к неврологу утащу его. Ты когда из школы?.. Школа! Ах ты ж… Вот это уже совсем весело. Знают ли Саню в этой реальности, где она девочка? Есть ли там Лёха, Костя Бегемотный и другие? А вдруг они тоже девочки? А девочки, наоборот, мальчики?.. Никогда еще Саня не собиралась в школу с таким нетерпением. Её новая реальность была игрой, пугающей, стыдной – и жутко увлекательной. Всё это неправда, говорил кто-то в Сане. Мираж, фантом, фата моргана. Будь начеку, не заводись. И чем дальше – тем тише звучал этот голос, которого, если рассудить, в общем-то и не было вовсе…