Туман холодил ей нервы. Казалось, он втекал в нее прямо из штуковины с цепями, которая всё сильней не нравилась Сане, но не смотреть на нее она не могла. Штуковина как-то слишком сильно выделялась из всего, что тут было; она была в этом стерильном цифровом мире как топор в магазине ноутбуков, как какой-нибудь ржавый крюк в салоне Apple… Саня хотела спросить Теслу, что это может быть, – и не спросила. Он же просил ее не трещать как сорока, а она… Опять всё из-за нее. Всё из-за нее… Кто с ней свяжется – того ждет лажа. Саня-лажаня… В зале пошла какая-то движуха. Саня глянула туда: вон папа, выясняет что-то, вон Тесла – в том же месте и в той же позе, вот еще новые дядьки; а вот… – Лёш! – подпрыгнула она (пальцы конвоиров больно впились в руку). Тот повернул голову. – Эй! Эгегей! Ты живой? – кричала она. – Тут мой папа! Па-ап!.. Долго еще копаться будешь? Скажи этим, чтоб отпустили! Па, тут Лёха! Па-а-ап!.. Крик вдруг прорвал какую-то оболочку и стал выходить из нее, как воздух из проколотого шарика. – Па-ап! – злостно кричала Саня, чтобы встряхнуть это логово. – Лё-ох!.. Чего не отвечаешь?.. Лёха шевельнул губами – было непонятно, что он сказал, – и Саня вдруг сообразила, что он же арестован, как и она. Ей не приходилось раньше видеть людей, которые сильно боятся, но сейчас как-то сразу стало ясно, что Лёха до смерти напуган. У него был странный взгляд – будто Лёха хотел стечь на пол, как желе, – и почти прозрачные щеки, и поникшая борода, и весь он был поникший, будто его тоже прокололи, как шарик, и он сдулся. – Лёх, – тише позвала Саня (хоть и знала, что не ответит). Голос вдруг перестал ее слушаться. В другом углу что-то шевельнулось – что-то большое, во всю стену, будто она поехала вверх. Саня повернула голову и не сразу поняла, что едет не стена, а черная ткань, медленно уползая к потолку. Под ней было, как она и думала, зеркало, только какое-то совсем странное. Саня всё никак не могла взять в толк, что же с ним не так, с этим зеркалом, пока в нём не отразились дальние лампы на потолке. Они были черные. Они ощетинились чернильными лучами, а вокруг было блеклое мутно-серое пространство. Это же зеркало-негатив, поняла Саня. Все фигуры, попавшие на свет, были в нем черными или бурыми – в зависимости от степени освещенности. Хорошо, что ее, Саню, держали в стороне: почему-то ей не хотелось смотреться туда, хотя, казалось бы, а что такого, наоборот, прикольно… Она перевела взгляд на Лёху. Два манекена быстрыми и резкими движениями приковали его руки-ноги к цепям – так, что Лёха стоял на дорожке-эскалаторе под самой рамой. Зеркало к тому времени раскрылось полностью, до потолка. Лёха смотрел под ноги, потом закрыл глаза. – Пуцимикурац4, – долетел голос Теслы. Что это, – не поняла Саня. Не по-английски… Она еще ничего не понимала, кроме того, что Лёхе плохо, раз его приковали. ___________________ 4Сербское ругательство (прим. авт.). – Эй… – тускло позвала она. – Что вы делаете, отпустите человека… Лёх, ты ж силач… Ее голос звучал втрое тише, чем она говорила. Казалось, зеркало поглощает его, как черная дыра. Или просто связки не смыкались от холода, наполнившего нервы, которые поняли всё прежде самой Сани… Рама вдруг качнулась и поехала к зеркалу. «Не надо», – попросил Лёха так же тускло, как Саня, которая вдруг повисла на конвоирах, как на цепях. – Па-а-ап, – хотела крикнуть она и не смогла: из горла вылетел ледяной воздух. Вокруг толпились призраки. Папы нигде не было. – Не смотри на инвертор! Отвернись! – проклюнулся откуда-то голос Теслы, как сквозь пластик. Но Саня не могла повернуть заледеневшей шеи и смотрела, раздирая горло никому не слышным криком – «папа-а-а…», – как навстречу Лёхе едет черный, будто смолой облили, двойник, как дергается и бьется одновременно с Лёхой, натягивая цепи, как неумолимо сближается с ним нос к носу и как они взаимно схлопываются на зеркальной грани… Горло лопнуло в крике. Онемевшая Саня уже никого не звала, а просто висела на чужих руках и видела, как из зеркала выезжает такой же, как Лёха, прикованный к раме, с таким же перекошенным лицом и мутными глазами, но только призрак. – А чё так… – спросил он одними губами, но Саня услышала. – Чё всё наоборот?.. Он вертел головой и оглядывался, будто попал в какое-то совсем новое и непонятное место. Его освободили и увели, поддерживая под руки. Один из призраков задержал взгляд на Сане. «Пап!», вдруг взвизгнула она – оглушительно, даже в уши ударило… – Следующим буду я, джентльмены, – подал голос Тесла. – Никто не против? Обычно я пропускаю дам, но здесь всё же особый случай… У Сани опять кончился голос. Застыв в той же позе, она смотрела, как Теслу приковывают к раме («я не сбегу» – сказал он, – «в этом нет нужды»), как та вновь едет к зеркалу, а навстречу ей приближается черный двойник, затемненный лучами ламп, похожих на кляксы… Тесла не дергался, и двойник его чернел неподвижно, будто был просто дырой в зеркале. Они сблизились, вросли друг в друга… По зеркалу скользнула зеленая молния; оно дрогнуло, пошло рябью – и вдруг взорвалось всеми цветами спектра. Прикрыв обожженные глаза, Саня слышала гул, топот, треск искр, чей-то мат… – Небольшое замыкание, джентльмены, – пробился знакомый голос. – Забыл предупредить: на таких, как я, инвертор не действует. Не сомневаюсь, что вы быстро всё почините… В нос шибануло гарью. Саня всё-таки открыла глаза и увидела желтое пятно дыма, окутавшего инвертор, который больше ничего не отражал, да еще и растрескался, как старая картина. Вокруг суетились призраки. Тесла стоял под рамой – в том же положении, а не развернутый наоборот, как Лёха, – и смотрел на Саню. Она хотела что-то ему сказать, но тут услышала: – …Согласовано! Всё согласовано наверху!.. Нет!.. Да!.. Тем более!.. Она – нет, на нее оформлен эдитлайф!.. Нет, я сказал!.. Все согласовано, говорю, вот элчек… Сань!.. Это был папа. Он шагал к ней, выкрикивая на ходу какие-то нелепые слова. Лицо у него было почти человеческое, хоть всё-таки и манекенное. – Ты… ты что сделал? Вы что сделали? – хотела крикнуть ему Саня и не могла: куда-то опять делся голос. – Сань… Отпустить! – приказал он конвоирам. Те не шевельнулись. – Да ё-моё… читать умеешь, морда? – он ткнул в лицо одному из них экран с каким-то текстом. Вдруг стало не на чем висеть, и Саня обмякла на пол, ударив копчик. – И-ы-ы, – ныла она, глядя снизу вверх на папу, на мертвый инвертор и на десятки брюк, уходящих кверху в пиджаки с галстуками. – Считай, тебе повезло! – орал сверху папин голос. – Столько проблем из-за тебя! Кто тебя звал сюда? Ты могла… ты видела, да? Думаешь, мне легко вот это вот… Знаешь, как могло быть? Знаешь?! Так, всё, поехали. Тебе так лучше. Мы будем долго еще мурыжиться, а ты – хопа-а! раз – и в дамках. Ну, готова?.. Он что-то нажал на своем экране. «К чему готова?», не поняла Саня. И еще подумала: он орет, потому что боится. Может, за меня?.. Больше она не думала ничего. Зал вдруг куда-то поплыл, утягивая за собой папу, призраков, слепящие лампы у потолка – и саму Саню, которая была уже не Саней, а просто лиловой волной, плывшей сквозь мириады многоцветных нитей – чем дальше, тем гуще и крепче, и плотней, и темнее, и… Глава 14 в которую лучше не просыпаться …И голова. Она большая, она болит. Не должна болеть, а болит. Тяжелая потому что. У всех голова как голова, а у меня что? Наноблок «Родина» какой-то… И свет. Просто очень много света, вот и голова. Вернись… Этот свет, он не влезает в голову, в нём вся проблема. Зачем свет? Выключите, не хочу. Вернись, вернись… кто вернись? Лёха? Яна? Что за Яна? Как это? – она же… она ведь… Да кто она такая? Вернись… или коснись? Э, уберите свет, зачем столько света? Зачем он вообще, этот свет? Влез прямо в голову и трогает мне мозги. Коснись, коснись… или проснись? – Просни-и-ись, – зудел гнусавый голос у него над ухом. – Просни-и-ись… Комар? Говорящий? Комары не умеют говорить. А этот, получается, умеет. – Просни-и-ись… Вдруг стало очень много света. Его и так много, а теперь он просто плавил мозг, и никуда не деться от этой щелочной белизны, разве что опять… Что опять? Что я сделал? Вот так вот меньше света, вот так опять больше… Потолок? Окно? Я открыл глаза, понял он. Если их открыть – света много. Если закрыть – наоборот. Лучше наоборот, поэтому лучше не открывать… – Просни-и-и-и-ись! – зудел комариный голос. Да что ж такое? Пришлось открыть, хоть и свет. «Просни-и-и-ись…» Вот тут зудит. Чего ему надо? Что это? Тумбочка… часы… Ё. Это ж мои часы. Мои наручные, винтажные, а ля огневые двадцатые. С прикольным старомодным будильником. «Просни-и-и-ись», скрипит он мультяшным голосом, и ты хоть лопнешь, а проснешься, какое бы ни было утро… Утро? Что, опять утро? Минуту Александр Аркадьич еще лежал без движения, глядя в окно. Там была ядовитая белизна, к которой только привыкнуть – и всё будет окей. Будильник не унимался, и пришлось-таки перевернуться на бок, чтобы добыть вредный гаджет и ткнуть с третьего раза в нужную кнопку. Всё. Победа. Александр Аркадьич вытянулся, наслаждаясь тишиной. Тишина – это хорошо. Тишина – это супер. Теоретически можно и закрыть глаза, всё равно ведь потом открою… Яна, Лёха… Кто это? Они снились мне, да? Они были давно, давно… и еще этот, который с молоком… или не с молоком? И папа, только странный какой-то… хотя он и был странный… – Дзззззззь! По работе, обреченно думал Александр Аркадьич, продолжая лежать. «Дззззь…» Третий, четвертый, пятый… Ну не отвечает человек, ну чего трезвонить? – тосковал он, понимая, что придется ответить. Десять, одиннадцать, двенадцать… Эх. – Слушаю, – включился в нем деловой голос. Он умел: сам Александр Аркадьич оставался выключенным, а голос работал на автономном питании. – Слава Роду! – отчеканили в телефоне. («Дедам слава», привычно отозвались губы.) – Николай из отдела по связям, узнали, надеюсь? Сегодня придется на работку пораньше. А вот так, да. Вы нам нужны с реестром за текущий квáртал, и чтоб к десяти всё было вбито куда надо. Грозились цикловую прислать, вот почему. Ну что я, виноват, что ли. Так что давайте. Меня там не будет, девочки встретят вас, я им сказал, чтоб были… Ну вот, думал он, подняв свое тысячетонное тело на ноги. Вот я и смог. Вот я и сделал это. Из зеркала на него глядел утренний Александр Аркадьич – пузатый лысеющий мужик в семейках, с кислыми складками у рта и фингалами, хоть не пил и не дрался. Впрочем, Александр Аркадьич как бы и не замечал утреннего мужика: надо было упаковаться в галстук, в пиджак, в выбритое одеколонное лицо, и он видел только эту цель, на которую оставалось так мало времени. Роскошь посидеть в туалете – это на потом, на кофе-брейк, когда все опаздывают на десять минут, а он чем хуже других?.. Время было как свиной рулет, туго перетянутый сеточкой: клетка к клетке, и оттуда выпирает мясо. Клеток всегда не хватало, мяса было всегда больше – приходилось впихивать, затягивать еще туже, а иногда и отрезать… Запив сэндвич холодным чаем, Александр Аркадьич сунул правую руку в рукав пиджака. Куснув помидор (хорошо, что нашелся, овощ всё-таки, витамины), долго искал левый, пока не понял, что тот на правой руке. Черт, минус восемь секунд… Придется так, – и он сунул помидор целиком в рот, стараясь смять его в черную дыру… черные дыры? Какие черные дыры? У кого?.. Меньше трескать надо на ночь, вот и не будет сниться всякая бредятина. С Муськой всё-таки в плане питания полегче было, со стервой этой, хоть она и тоже всё в микроволновке… Так. Ну и где этот «Лихач»?