Мама решила, что будет спать на диване в моей комнате. Я заверила ее, что в этом нет необходимости, что после недели в больнице, когда в мою палату постоянно кто-то заходил, мне особенно важно побыть одной. Но мама настаивала. Учитывая ситуацию, она не хотела идти на неоправданный риск. Она будет спать на диване, а если мне это мешает, то пусть я сделаю вид, что ее нет — она будет спать тихо, как мышка. Я ответила, что если она и может представить себе, что человека нет, когда он есть, то я на такое не способна. Кроме того, мне еще труднее засыпать, когда я не одна. — С каких пор у тебя начались проблемы с засыпанием? — спросила мама. — Все началось в Адамсберге, — ответила я. — Из-за того, что мне пришлось жить в одной комнате с чужими людьми. Это не соответствовало истине. Проблемы со сном начались задолго до Адамсберга, однако я не хотела упустить случая упрекнуть маму в том, что она отправила меня туда. — Воспитательница каждый раз говорит об этом на беседе с родителями, — сказала мама. — Она считает, что в бессоннице коренятся все твои проблемы. — Воспитательница — полная идиотка, — возразила я. — Почему? — спросила мама, не делая замечаний по поводу выбора слов. — Просто идиотка — и все. Когда мама заснула, я сняла повязку с одной руки. Порезы были и вправду глубокие. Врач, находившийся в палате в тот момент, когда я пришла в себя, сказал, что меня спас мой ангел-хранитель: еще несколько минут, и было бы поздно. Некоторое время я размышляла, что было бы, если бы воспитательница не забила тревогу, если бы она, как всегда по вечерам, болтала бы по телефону со своей сестрой и не пошла бы по комнатам гасить свет — тогда все сейчас было бы по-другому. Я представила себе свои похороны, всех этих лицемерных людей из Адамсберга, которые пришли бы в школьных пиджаках — мальчики с зачесанными волосами и опущенными головами и девочки с водостойкой тушью на ресницах, роняющие фальшивые слезы, как на панихиде по Полю. Они пожимали бы руку маме и папе, кланялись, приседали и выражали бы соболезнования. Они сказали бы, что я была такой замечательной девушкой, такой веселой и яркой (в Адамсбергской школе лгунов пруд пруди). А потом директор начал бы нести пургу по поводу того, что я была талантливая девочка с большими мечтами о будущем, ах, как трудно представить себе, что такое юное существо может так внезапно взять и уйти. Примерно так они говорили о Поле. Панихида состоялась через неделю после его смерти, и к тому моменту у меня не хватало сил и ясности мысли, чтобы переработать впечатления от того вечера, но чем больше проходило времени, тем яснее становились смутные воспоминания. Лежа в больнице, я пыталась поговорить об этом с персоналом. «Брюки…» — шепнула я бедной санитарке. Она вскрикнула, потому что думала, будто я сплю — ясное дело, она перепугалась, когда сумасшедшая пациентка схватила ее за руку среди ночи и стала бормотать нечто бессвязное. «Брюки были мокрые, — крикнула я ей вслед, когда она выбежала в коридор. — С них текла вода!» На следующее утро я хотела позвонить Сесилии, но мне не разрешили. Мне нельзя было звонить никому. Персонал не дал мне иных объяснений запрета на телефонные разговоры, кроме того, что мне необходим отдых. Потому что когда человек в таком состоянии, как я, важно лежать спокойно и как можно меньше общаться с окружающим миром. Я пыталась объяснить все молодому врачу-практиканту: про розу, про воду, про взбудораженное состояние парней. Врач ответил, что никоим образом не хочет обесценивать мои переживания, однако посоветовал мне подождать, пока все у меня в голове уляжется. В моем организме обнаружили лекарство, вызывающее галлюцинации, и это, вместе с большим количеством алкоголя, который я выпила, могло привести к провалам в памяти. Иными словами, не следует полагаться на то, что я, как мне кажется, помню. Мой мозг был отравлен. Он работал не так, как обычно. Тогда я подумала, что он, наверное, прав, что лучше будет сделать так, как говорят все — отдыхать и не горячиться. Но у меня не получалось. Я вертелась в постели в своей комнате в Гудхаммаре. Мама дышала слишком шумно. Когда я это заметила, абстрагироваться от этого уже не удавалось. Почему меня не могут оставить в покое? Как я должна снова стать нормальной, если мне не дают поспать? Стоило мне закрыть глаза, как вдруг вспомнились слова Поля, которые он произнес перед тем, как мы расстались, чтобы пойти переодеваться к осеннему балу. «Мне кажется, я нашел того, кого искал. Похоже, я влюбился, Франческа». «В кого?» — крикнула я теперь в своих мыслях. В кого? Но все было покрыто мраком. Я села в постели. Кого же встретил Поль? Это должен быть кто-то в школе, потому что дома он общается только с папой, братом и бабушкой. И он не из тех, кто поедет в ближайший городок, чтобы проскользнуть в «Городской отель» и напиться. Я достала старый школьный каталог и принялась листать его — почти в каждом классе мелькали красивые девчачьи лица, однако ни одна из них, насколько мне известно, не могла даже близко сравниться с Полем в полете мысли. «Но любовь — это не только сходство», — подумала я. Разве Поль сам не заявил как-то, что именно это самое странное в любви: она иррациональна, не управляется разумом. 9 Часы показывали семь, однако с учетом беспорядка в кухне и лежания Сюзанны в кровати Чарли подозревала, что никто в доме давно не ел полноценной еды. — Вы проголодались? — спросила она мальчишек. Мелькер и Нильс тоже спустились вниз и смущенно поздоровались с ней. Чарли хотелось сказать им, что она последний человек на земле, которого им стоит стесняться. Все четверо заявили, что голодны. — Что скажете по поводу пиццы? — спросила Чарли. Тим и Том возликовали и тут же принялись обсуждать, какую пиццу выбрать. — А колу тоже возьмем? — спросил Тим. — Прекрати, — продолжал он, когда Нильс ткнул его локтем в бок. — Достаточно будет и пиццы, — сказал Нильс. Близнецы и Нильс захотели поехать с Чарли в пиццерию. Мелькер сказал, что останется дома на случай, если Сюзанне понадобится помощь. — Тебе нравится работать в полиции? — спросил Тим, едва они сели в машину. — Чаще всего — да, — ответила Чарли. — А почему не всегда? — Нет такой работы, которая бы всегда нравилась, — ответила Чарли, — и к тому же иногда приходится иметь дело с довольно неприятными вещами. — Тебе случалось кого-нибудь убивать? — спросил Нильс. Возникла краткая пауза, перед глазами у Чарли пронеслись образы: озеро, Маттиас, тянущий руки из воды, воцарившаяся тишина, когда растаяли круги на воде. — Что, правда? — спросил Тим. — Ты кого-то убила, Чарли? — Нет. Свернув с большой дороги, они припарковались перед большими окнами пиццерии «Веселый лосось». Тим указал на засыпанное сажей место по другую сторону улицы, где раньше находилась вторая пиццерия, и объяснил, что она «сголера». — Сгорела, — вздохнул Нильс. — От слова «гореть». — А я так и сказал. Сголера. «Подумать только, что от дома осталась только печка и труба». — Что ты говоришь, Чарли? — переспросил Тим и засмеялся. — Да нет, ничего. Просто старая сказка. Внутри было всего два посетителя, сидевших за разными игровыми автоматами. Чарли велела мальчикам взять из холодильника шесть напитков, а сама подошла к кассе, чтобы расплатиться. — А не слишком дорого получается? — встревоженно спросил Нильс. — Я могу сбегать в продуктовый и купить большую бутылку. — Не надо, для этого мы слишком голодные, — ответила Чарли. — Но спасибо, что ты это предложил. «Нехватка денег, — подумала она. — Постоянный страх, что их не хватит». Временами она по-прежнему ощущала его, хотя сейчас у нее все было хорошо. Наверное, от этого страха уже никогда не избавиться, если когда-то существовал на грани выживания. — Глядите-ка, Беттина дочка вернулась, — воскликнул один из мужчин у игрового автомата. Это был Свенка — теперь Чарли его узнала. В руке он держал бутылку пива. — Привет, — сказала она. — Как дела? — Супер, — ответил Свенка. — Чудесно, когда разбежались наконец все журналисты и прочие чужаки залетные, которые летом все тут заполонили. Авось не случилось опять никакого дерьма? Никого больше не прихлопнули? — Прихлопнули? — переспросила Чарли. — А ты не прочел, к чему пришли залетные полицейские? И что написали по этому поводу залетные журналисты? Никакого убийства не доказали. — Это еще не значит, что его не было. — Ты что-то знаешь, чего не знаю я? — Нет. — Тогда не понимаю, почему ты… — Просто я не верю, что вы делаете свою работу как положено, — ответил Свенка с ухмылкой. — У меня не самый приятный опыт общения с полицейскими. — Понимаю, — кивнула Чарли. — Выигрываешь что-нибудь? Она кивнула в сторону игрового автомата. — Да, но проигрываю еще больше, хотя это, наверное, так и задумано. Чарли внимательно оглядела Свенку. Дряблая кожа, взгляд еще более мутный, чем летом. — Можно задать тебе один вопрос? — спросила она. — Я не за рулем, — ответил Свенка и поднял обе ладони. — С тех пор как у меня отобрали права, я ни единого метра не проехал. — Охотно верю, — ответила Чарли. — Я здесь не по работе.