— Они знают, где я. Они пересекли двор и вошли в старый хлев. Сюзанна повернула выключатель. Здесь все было не так, как прежде. Денники, загончики для овец и кормушки — все исчезло. Весь хлев представлял собой единое огромное пространство, а на белых стенах и по всему полу — картины Сюзанны. — Боже мой! — воскликнула Чарли. — Боже мой, Сюзанна! Она принялась обходить помещение. Сюзанна уселась на деревянный стул, заляпанный краской. Чарли остановилась перед картиной, изображавшей каменную стену — на ней спиной к зрителю сидели, держась за руки, две девочки. Казалось, Чарли услышала музыку, доносившиеся из Люккебу, голос Бетти, напевавший чуть слишком высоко и слишком громко: Nobody knows where my Johnny has one Judy left the same time[3] Прищурившись, Чарли увидела, как она сама на картине повернулась и посмотрела на гостей, отплясывавших среди вишневых деревьев, Бетти в красном платье, за которой бегает мужчина — но не Маттиас. It’s my party, and I’ll cry if I want to cry if I want to, cry if I want to[4] Бетти отламывает с дерева ветку с полуувядшими бело-коричневыми цветами и вставляет себе в волосы. You would cry too if it happened to you[5] — Узнала, кто это? — спросила Сюзанна. Чарли кивнула. Она подошла ближе. — На мне что — мамина ночная рубашка? — Да, та самая, которую ты без конца брала напрокат у Бетти. — Прямо как фотография, — пробормотала Чарли. — Не пойму, как у тебя это получается. — Я просто нарисовала так, как мне запомнилось, — ответила Сюзанна, словно бы сама не понимала, что большинство людей не способны создать ничего подобного, как бы точно они не помнили событие во всех подробностях. — Помнишь ту ночь? Чарли попыталась вспомнить, как они сидели в ночных рубашках на каменной стене — но воспоминания не приходили. — Не похоже на ночь, — проговорила она. — Ведь светло? — Ночь праздника середины лета, — ответила Сюзанна. — На рассвете. Это видно по тому, что уже выпала роса. Она показала на картину. Подойдя еще ближе, Чарли разглядела крошечные капельки на траве. — В ту ночь пропал Маттиас. Самая последняя вечеринка в Люккебу. Чарли не сводила глаз с картины. Ночь середины лета, последняя вечеринка в Люккебу. — Мама и Маттиас начали ругаться, когда все разошлись, — проговорила она. — Мне кажется, они поругались еще до того, как мы ушли, — возразила Сюзанна. — Ох эти пьяные ссоры! Нет ничего хуже, чем быть ребенком таких родителей, которые орут и бьют друг друга, угрожая разводом, самоубийством и еще бог знает чем. А потом, на следующий день, все как обычно. — Но для Бетти и Маттиаса их совместная жизнь на этом закончилась, — вставила Чарли. — Знаю. Наверное, ужасный удар для Бетти. Для вас обеих. Чарли коснулась кончиками пальцев девочки на картине. Той девочки, которая была она сама. — После этого мама так и не пришла в себя. — Да и до того, как это случилось, она была не самым здоровым человеком, — пробормотала Сюзанна. — Понимаю, что это слабое утешение, но… «И все же утешение, — пронеслось в голове у Чарли. — Знать, что не все — моя вина». На мгновение она позволила себе подумать о Маттиасе, вспомнила его руки над поверхностью воды, собственное словно парализованное состояние, когда она сидела неподвижно на берегу и только наблюдала за происходящим. — А это то, над чем ты сейчас работаешь? — спросила Чарли, подойдя к накрытому мольберту. — Да, — ответила Сюзанна, — но не уверена, что ее уже можно показывать. — Прости, — пробормотала Чарли, которая уже отдернула покрывало. Увидев, что на картине, она охнула. — Совершенно неуместно, я знаю, — сказала Сюзанна, — но эта картина явилась мне, и все тут. Я и не предполагала, что кто-то ее увидит. Она принялась снова прикрывать картину покрывалом. — Подожди, — попросила Чарли. — Если уж я ее увидела, то могу посмотреть на нее еще. — Само собой, — кивнула Сюзанна. — Но черт тебя побери, если ты расскажешь кому-нибудь в поселке. Они точно решат, что я спятила. Чарли кивнула, не отрываясь от картины. На ней виднелся мост у сельского магазина, выцветшие на солнце створки дамбы и водоворот в черной воде. Но не из-за точной передачи пейзажа от картины невозможно было отвести глаз. Взгляд притягивала девушка в голубом платье, стоящая на мосту по ту сторону перил — растрепавшиеся на ветру рыжие волосы, лицо, обращенное куда-то в сторону, левая рука поднята, словно в прощальном жесте. Аннабель. Франческа Я проснулась в три часа ночи и тут же поняла, что заснуть снова будет нелегко. За окнами бушевал шторм. Ветки дуба скрежетали по стеклу. Мама крепко спала на моем диване. Она тяжело дышала во сне. Тихонько поднявшись с постели, я прошмыгнула вниз в библиотеку. Тяжелые дубовые двери открыты нараспашку, в камине потрескивал огонь. Папа сидел в своем любимом кресле с бокалом виски в одной руке и тлеющей сигаретой в другой. — Не спится? — спросил он, увидев меня. — Ответ очевиден. — Тебе не холодно? — спросил он, глядя на тонкую ночную рубашку Сесилии. — Мне никогда не бывает холодно. — Садись, — сказал папа, указывая на кресло рядом с собой. Я села, положив ноги на пуфик. — Что ты собиралась тут делать? — спросил папа и затушил сигарету. — Я хотел сказать… как ты себя чувствуешь? — Со мной все не так плохо, как кажется. Папа снова посмотрел на мои руки и произнес, что с его точки зрения все ужасно. — Эта история с Хенриком Шернбергом и его компанией, — начала я, чтобы увести разговор от события. — В ту ночь, позади церкви — я была там. Я нашла желтую розу, которая была у Поля в кармане фрака, и… — Постарайся больше об этом не думать, — прервал меня папа. — Не стоит тратить энергию на то, что тебе почудилось той ночью. — В смысле — почудилось? Я же видела! — Тебе показалось, — настаивал папа. — Мы поговорили с врачами — учитывая степень твоего опьянения и те другие вещества… — Но я знаю, что все это видела. — У меня две дочери, которые говорят разные вещи, и единственное, в чем я могу быть уверен, — что одна из них лжет или помнит все неверно. И я никоим образом не хочу сказать, что не доверяю тебе, Франческа, но Сесилия никогда мне раньше не врала. — Ты хочешь сказать, что ты никогда не ловил ее на лжи.