Робин всегда недолюбливал БиДжея. За глаза он звал его Элвисом. Когда БиДжей и Лили тайно поженились, Робин божился, что им «пришлось», и был крайне разочарован, когда никакого ребенка в итоге не оказалось. А кстати… Если бы Мерси могла хоть намекнуть на беременность Лили, возможно, он стал бы более покладистым. С другой стороны, мог и взбеситься окончательно. Именно такая возможность, а не столько ее обещание Лили удерживало Мерси от обнародования новости. Она позвонила Элис и сказала, что семейный ужин придется отложить. – Да? – Элис нужны были объяснения. – Я все не могу сообразить, когда именно его устроить, – придумала Мерси и поскорее перешла к обсуждению успехов маленькой Робби. Робби уже научилась вставать на ножки, подтягивая себя руками, но пока не понимала, как сесть обратно. И стояла, рыдая, в своем манеже в полном изнеможении, пока Элис не согнет ей коленки и не опустит на пол. После чего бедняжка тут же опять вставала. Элис могла рассказывать об этом бесконечно. И совершенно забыла про неудобную тему семейного ужина. * * * Женщину, которую Мерси встретила в химчистке, звали Эвелин Шепард, она позвонила в середине октября и пригласила Мерси осмотреть дом. – Думаю, мы уже обустроились, – сказала она. – И я хотела бы понять, как вы предпочтете нарисовать наш дом. – С радостью приду, – согласилась Мерси. – Вот если бы вы могли заглянуть к нам, когда муж тоже будет на месте… – Да, я могу. – И, может, принесете несколько ваших работ для примера? Я показывала ему картину с вашей визитки, но… – Конечно. Я принесу свое портфолио. И Мерси сделала мысленную пометку порыться дома в ящиках письменного стола, где она хранила кожаную папку с работами, оставшимися со времен учебы в «Школе Ласалля». Для встречи выбрали субботнее утро, а значит, в распоряжении Мерси была машина. Она припарковалась в конце квартала, чтобы составить себе более полное представление о пространстве, – хотела прибыть во всеоружии, так сказать. Дом оказался обычным трехэтажным особняком в колониальном стиле, красный кирпич и зеленые ставни. Ладно, неважно, она же все равно предпочитает интерьеры. Мерси нажала на кнопку звонка, а потом внимательно присмотрелась к нему. Зрение ее и в самом деле обострилось, она начала замечать мельчайшие детали. Но звонок был совершенно заурядным, белая пластиковая кнопка на медной пластинке. Дверь открыла Эвелин Шепард: – Доброе утро, миссис Гарретт! – О, прошу вас, зовите меня Мерси. – А я Эвелин. Входите! На Эвелин были туфли на каблуках. В субботу, в собственном доме. Каблуки не очень высокие, но все равно. Она была чуть моложе Мерси, но выглядела уже почтенной дамой. Темные волосы тщательно завиты, а модное цветастое платье туго обтягивает талию. – Кларенс? – позвала она. – Художница уже здесь. Через просторный холл – персидский ковер, хрустальная люстра – она провела Мерси в гостиную, необъятную и официальную, с роялем в дальнем конце. Взгляд Мерси словно фотокамера – щелк, щелк, щелк – фиксировал все, что попадалось на глаза. – Какой очаровательный у вас дом, – вежливо сказала она и села куда ей предложила Эвелин – на скользкий, обитый шелком диван, но тут же вновь встала, когда в комнату вошел Кларенс. – О, Кларенс! – воскликнула его жена, словно удивляясь появлению супруга. – Это Мерси Гарретт, художница. Кларенс был старше жены – седовласый и усатый, с пластроном, топорщащимся в расстегнутом вороте рубашки. Мерси до сих пор видела пластрон только в английских фильмах. И эта деталь придала ей уверенности. Она мгновенно все поняла про этих людей: недавно обосновались в доме, обставленном так, чтобы произвести впечатление, носят одежду, которая куплена специально, с целью соответствовать тому образу, который, по их мнению, от них требуется. – У вас прекрасный дом, – повторила Мерси, и на этот раз голос звучал увереннее и она доброжелательно улыбалась. Дальше было легко. Шепарды уселись по обе стороны от нее, а она вытащила из папки рисунки – застекленная терраса, кухонный уголок и то, что она назвала «музыкальной комнатой». (На самом деле никакая не музыкальная, а гостиная в доме Элис и Кевина, но Мерси инстинктивно подправляла свой словарь, дабы соответствовать обстоятельствам.) Всякий раз, как только основной элемент картины проступал сквозь окружающую размытость, Эвелин восклицала «Ах!», но Кларенс хранил молчание. – А вот эта, – спросила Эвелин про так называемую музыкальную комнату, – с фотографией на краю стола? Полагаю, это портрет хозяина дома, я права? Она имела в виду фото, стоящее рядом с большой ракушкой, – то ли отец Кевина, то ли его дядя, а может, еще кто-то – в армейской фуражке, воинственно смотрит из серебряной рамки, усеянной крошечными серебряными бусинами. – Да, это предок со стороны мужа, – сказала Мерси и перешла к следующей картинке: их с Робином спальня. Прямоугольник кровати, косые линии досок пола, а затем фрагмент кресла-качалки, на ручке брошен пеньюар, каждая складка и шов скрупулезно выписаны. – Сущность этого дома – пеньюар? – поинтересовался Кларенс. – А вот здесь детская моей внучки, – показала Мерси. («Детская»! А что, неплохо звучит.) Кроватка Робби лишь схематично набросана отдельными линиями, зато плетеный тряпичный коврик, на котором она стояла, прорисован настолько тщательно, что на одном из жгутов ткани можно различить даже розовый бутон – лоскут от старого сарафана Мерси. – Мне кажется, это так необычно… – со вздохом протянула Эвелин. – А вы никогда не пробовали детально нарисовать всю картину, а не только одну ее часть? – спросил Кларенс. – Ну конечно! – улыбнулась Мерси. – Но так может кто угодно. А я стремлюсь к несколько более содержательному изображению. Я хочу сконцентрироваться на одной-единственной детали, которая раскрывает душу дома. Он явно встревожился. – А если вы решите, что душа дома – это ванная комната или еще что-нибудь эдакое? Мерси рассмеялась. – Могу вас заверить, это маловероятно, – успокоила она. Хотя на самом деле одна из картин, которую она не успела показать, изображала зеленую, обшитую вагонкой перегородку, отделявшую крошечный «туалет для прислуги» в мастерской у Робина. Она захлопнула папку и еще раз ослепительно улыбнулась Кларенсу: – В любом случае вы всегда можете сказать «нет», когда увидите, что у меня получилось. У вас абсолютное право вето. Эвелин выпрямилась, сложила ладошки и выжидательно посмотрела на мужа. – Что ж… – вздохнул он. – И… могу я узнать, каковы ваши расценки? Увидев рояль, Мерси прикинула, не поднять ли цену с одной сотни до двух, но, судя по всему, хозяин дома был не слишком высокого мнения о ее работе. – Сто долларов, – пролепетала Мерси. Кларенс взглянул на Эвелин. – Хорошо, – согласился он. – Договорились. – Да! – шумно выдохнула его жена. – Разумеется, в случае одобрения того, что получится, – уточнил он. – Разумеется, – согласилась Мерси. * * * Первого ноября, в воскресенье, Мерси позвонила Дэвиду. Она выбрала послеобеденный час, рассчитывая, что в это время сын с большей вероятностью будет у себя, но все равно парень, который снял трубку, довольно долго искал его. «Гарретт? – слышала она в трубке, а потом еще раз, чуть глуше: – Эй, Гарретт! Куда ты подевался, чувак?» Она звонила из кухни и теперь, дожидаясь, села за стол. Хороший знак, подумала Мерси, что парень зовет Дэвида «чувак». Это подразумевает, что они друзья. Мерси хотела было поделиться этим соображением с Робином, но тот стоял спиной к ней перед открытым холодильником, как будто зашел в кухню исключительно взять что-нибудь перекусить. И Мерси вдруг почему-то разозлилась, передумала и промолчала. Соединение оказалось параллельным – это когда в ваш разговор отчего-то прорываются другие разговоры с других линий. Мерси слышала чей-то тихий смех, неотчетливое «Что? Как?». Сколько же счастливой беззаботной жизни происходит где-то там. – Алло? – Дэвид наконец взял трубку. – Привет, милый! – Привет, мам. – Как поживаешь? – Нормально. Что-то случилось? – Ничего, кроме того, что от тебя ничего не слышно. – А, да, прости. Я просто ужасно занят, правда.