Изначально Мерси возмечтала, что Шепарды пустят слух о ней и этот заказ приведет новых клиентов, когда их друзья увидят картину. Но нет. (Может, Кларенсы повесили картину в укромном месте, подальше от чужих глаз? У Мерси не было объяснений.) А вот кто на самом деле, к ее удивлению, занялся рекламой, так это Моррис Дрю. Через пару недель после Дня благодарения он позвонил ей в студию и спросил, нельзя ли принести несколько визиток в его офис. – Люди, покупающие новое жилье, – пояснил он, – обычно очень гордятся своим домом. Я буду вкладывать открытки в папки с их документами, и, возможно, они решат заказать портрет. Мерси была тронута. И его предложение имело результат: молодые супруги из нового многоквартирного дома позвонили ей с вопросом о цене и сказали, что подумают, а потом позвонила пожилая дама заказать картину для сына и невестки, которые только что купили очаровательный викторианский особняк по ту сторону Роланд-Парка. Нет, на жизнь этим Мерси не зарабатывала по-настоящему. Но со временем, надеялась, получится. На Рождество наконец приехал Дэвид. Он выглядел более уверенным в себе и спокойным; волосы так отросли, что падали на лоб пшеничным снопом, и у него появилась новая привычка повторять «Верно? Я же прав?» после почти каждой фразы. Но как же радостно было его видеть! Мерси под любым предлогом норовила его обнять или хотя бы мимоходом погладить по спине. Он много времени болтался бог знает где с приятелями, но она все равно чувствовала, что сын дома. За те три недели, что Дэвид провел у них, Мерси ни разу не ночевала в студии и даже днем заскакивала туда лишь изредка. Она вынуждена была удовлетвориться той одеждой и косметикой, которая оставалась дома, и это заставило ее осознать, насколько основательно она, оказывается, сменила место жительства. Она фактически съехала. Дошло до того, что Робин спрашивал: «Ты сегодня здесь ночуешь?» – не принимая больше этот факт как должное, и если она отвечала «да», он радовался и вздыхал с облегчением. А когда Элис и Лили звонили матери, они сначала набирали номер студии, даже не задумываясь. Но ни одна из девочек не спросила напрямую, что происходит. Ни одна не удивилась: «Ты что, ушла? Вы с папой расстались?» Может, просто не хотели этого знать. Может, как Шепарды, предпочитали не замечать инициалы, выцарапанные на часах. А у Дэвида, разумеется, не было никаких причин задавать подобные вопросы, поскольку для него ничего не изменилось. Ей вспоминался первый раз, когда Лили привела в гости Морриса, – как решительно дочь объявила, что выходит за него замуж, беспечно игнорируя тот факт, что она уже замужем, да и Моррис женат, и ни словом не упомянув о своей беременности. Неужели и в самом деле так легко убедить мир, будто жизнь продолжается как ни в чем не бывало? Да, очевидно, так. * * * В январе наступили холода, и Мерси купила электрическое одеяло. Сначала хотела плед, но толстый плед бугрился бы под вельветовым покрывалом. (Ей крайне важно было завуалировать тот факт, что кушетка служит заодно кроватью.) Блок регулировки температуры она спрятала за подушкой, так что никто и не заподозрит правды. Линолеумный пол был настолько ледяным, что холод ощущался даже сквозь подошвы туфель, поэтому пришлось купить тяжелые замшевые башмаки и вставить в них стельки из искусственной шерсти. Студия отапливалась единственным электрическим радиатором, закрепленным на стене, и Мерси передвинула стол поближе к нему, чтобы совсем не застыть во время работы. С пожилой парой, у которой она снимала студию, Мерси почти не общалась – короткий обмен приветствиями, если случайно встречались во дворе, когда она шла к себе, – а сейчас, зимой, хозяева и вовсе куда-то пропали. Но однажды вечером она услышала, как кто-то грузно карабкается по ее лестнице, распахнула дверь и обнаружила на площадке устало пыхтящего мистера Мотта. – Добрый вечер, миссис Гарретт, – поздоровался он. – Здравствуйте, – удивилась Мерси. – Что привело вас сюда? – Хотели просить вас о небольшом одолжении. – Да? Она шагнула назад, пропуская его в комнату; старик, войдя, снял вязаную шапочку. Крупный тучный мужчина с пышными седыми усами, и выглядел он не слишком здоровым. – Это насчет нашей дочери, Элизы, – начал он. – Ей предстоит диагностическая операция. Последние два слова он выговорил очень старательно, как иностранные. – О, как я вам сочувствую, – сказала Мерси. Вероятно приняв это за приглашение, мистер Мотт прошел через всю комнату и уселся на кушетку. Почти рухнул на нее. Мерси села напротив. – Она в Ричмонде, – продолжил рассказывать старик. – Она и ее мальчик, и у них никого больше нет. Муж умер два года назад. Поэтому нам с миссис Мотт придется побыть с Дикки, пока Элиза в больнице. – Ну да, разумеется, – согласилась Мерси. – И мы хотели спросить, не присмотрите ли вы за нашим котом. – У вас есть кот? – спросила Мерси, чтобы потянуть время. Она никогда не имела дела с кошками. – Десмонд, – многозначительно произнес дед. Она непременно рассмеялась бы, услышав имя, если бы не была так сосредоточена, пытаясь понять, чего от нее хотят. – То есть, – замялась Мерси, – то есть вы хотите, чтобы я… кормила его каждый день? – Мы думали, может, вы возьмете его к себе, сюда. – Он окинул взглядом комнату. – Сюда! – Я заметил, что вы тут почти все время. А нам было бы тревожно оставлять Десмонда в одиночестве надолго. В смысле, на выходных-то он может побыть один, но… – Надолго вы планируете уехать? – спросила Мерси. – Да в том-то и дело, что пока не знаем. Может, и вообще почти сразу вернемся. Мы не знаем. А Десмонд, он такой неприхотливый, но все-таки… Один в доме, днями и ночами, и его никогда не выпускали во двор, потому что мы не хотим, чтобы он охотился на птиц… – Но здесь вообще-то тесновато… – промямлила Мерси. – Ну не настолько. Вы можете поставить его лоток в ванной, запросто. – Лоток! – Я принесу все его игрушки. Они что, не могут отдать его на передержку куда-нибудь? Разве не существует специальных приютов для котов? Но Мерси решила не уточнять. Мистер Мотт сверлил ее неподвижным изучающим взглядом. Глаза у него были светло-карие, нижние веки набрякли и покраснели. – С радостью присмотрю за ним, – произнесла Мерси. Потому что если делаешь людям одолжение, учил ее отец, делай это любезно. * * * Десмонд оказался серым котярой шотландской породы, с квадратной мордой и короткими толстыми лапами. Он прибыл в небольшой сумке с сетчатым окошком в торце, но выпрыгнул оттуда, как только мистер Мотт поставил переноску на пол и открыл крышку. Кот недовольно двинулся в сторону кухни; хвост, трубой торчащий вверх, едва заметно подергивался. У Мерси создалось впечатление, что подрагивающий хвост у кота значит совсем не то же самое, что виляющий хвост собаки. Пока мистер Мотт ходил к себе домой за барахлом Десмонда, Мерси сидела на кушетке и наблюдала, как кот обнюхивает плинтус. Затем он ловко вспрыгнул на кухонный стул и исследовал кисти и краски на столе. К Мерси кот повернулся задом, но напряженная трепещущая готовность его позы заставляла думать, что все он прекрасно чует. Наконец кот с глухим стуком спрыгнул обратно на пол – точнее, грузно плюхнулся, так что задрожал весь гараж. А она-то всегда думала, что кошки такие изящные! Вернулся мистер Мотт – еще громче пыхтя – с пластиковым корытом в руках, нагруженным всяческими пакетами и мисками. – Десмонд у нас ест только один сорт кошачьей еды, – сообщил он. – Из-за почек. Почти во всех магазинах продается. Консервы ему категорически нельзя. Он будет вас уговаривать, убеждать, что можно, но нет. Мерси стало любопытно, каким образом кот будет ее уговаривать. Однако это прозвучало бы так, словно мистер Мотт планировал отсутствовать настолько долго, что ей придется покупать кошачью еду. Как-то это тревожно. И вслух Мерси сказала: – Мы отлично поладим, мистер Мотт. Не берите в голову. Надеюсь, с вашей дочерью все будет хорошо. И с улыбкой выпроводила его за дверь, даже помахала на прощанье. Лоток и впрямь поместился в ванной, но впритык, и к нему еще прилагалась специальная пластиковая лопаточка, которую она положила рядом. Миску для еды и миску для воды – обе неуместно громоздкие, по ее мнению, – пришлось поставить в кухонном уголке рядом с раковиной, где их было видно из любого конца студии. Грубое нарушение ее политики «никакого хлама». Мерси расстроилась. Она уговаривала себя, что со временем привыкнет и перестанет их замечать, но от этого расстроилась еще больше. Впрочем, Десмонд оказался гораздо менее навязчивым, чем она опасалась. Он не был ни капризным ворчуном, ни нытиком, на руки тоже не лез. Когда Мерси садилась на кушетку, он садился рядом, а не на ее колени. Сворачивался клубочком, как ракушка-наутилус, и мурчал. Ночью он спал у нее между лодыжек, но поверх одеяла, так что чувствовала она его, только когда шевелилась во сне или поворачивалась на другой бок. Зато ощущала теплый груз его тела, мягко придавливающий одеяло. Она завела привычку болтать с котом во время работы. Просто отрывочные замечания; никакого сюсюканья, ничего подобного. «Ох, блин, – вздыхала она, – только взгляни, что я натворила». Или: «Как тебе, Десмонд? Мне кажется, чересчур слащаво». И Десмонд окидывал работу внимательным взором, прежде чем вернуться к вылизыванию левой лапы. Рисуя, она часто возвращалась мыслями к прошлому, блуждая в воспоминаниях, как порой человек бродит по старому дому. Вспоминала отца, который гулял с ней по воскресеньям, чтобы мама, уже тогда тяжело болевшая, могла немного отдохнуть. «Видишь ржавые потеки под тем карнизом? – показывал он. – Под карнизом у миссис Уэбб. Уж сколько раз я ей твердил, что нужно почистить водосточный желоб». А однажды, когда начался дождь, он спросил: – Ты когда-нибудь задумывалась, откуда берется дождь? – Не-а, вообще-то, – честно призналась она. Но он все равно рассказал – про испарение, конденсацию… Сейчас Мерси понимала, что отец души в ней не чаял, и всем сердцем сожалела, что не осознавала этого раньше. Мерси вспоминала Робина, каким он был, когда ухаживал за ней, как постоянно наведывался в магазин и покупал всякие пустяки, лишь бы хоть глазком на нее взглянуть. Такой робкий он был, молчаливый и почтительный. Тогда среди парней принято было обращаться к девушкам «чувиха» и разговаривать с ними с отрешенной небрежностью в манере Хамфри Богарта, флиртующего с киногероинями. А Робин называл Мерси «мисс Веллингтон», пока она сама со смехом не попросила его прекратить. Говорил он иногда по-деревенски – «мощч» вместо «мощь» или «ниче» вместо «ничего», – но очень старался следить за правильным построением фразы и специально употреблял слова гораздо более сложные и длинные, чем требовалось. «Позвольте поинтересоваться, не пожелаете ли вы как-нибудь посетить общественно-культурное мероприятие», – однажды предложил он. Оказывается, имелось в виду сходить в кино, но Мерси уже не помнит, на какой именно фильм. Вечер был таким жарким, что едва они заняли свои места, как она вытащила из сумочки маленькую коробочку с ватными дисками и промокнула верхнюю губу. Потом, поразмыслив, похлопала Робина по руке и предложила коробочку и ему; он сначала удивленно посмотрел на нее, потом вытащил один диск и положил его в рот. Мерси поспешно отвернулась, сделав вид, что ничего не заметила. Она волновалась, не попытается ли парень теперь проглотить это, чтобы сохранить лицо, но мгновение спустя услышала тихий шорох в темноте, когда он украдкой вытащил вату изо рта и, наверное, сунул в карман или просто бросил под сиденье. У него были необыкновенно голубые глаза, ясные, как ни у кого на свете. Из-за этих глаз он выглядел очень искренним, доверчивым и полным надежд. Губы у него были четко очерчены, с двумя вершинками по центру, что казалось ей ужасно интригующим. Он знал все, что можно знать, – как будто бы от рождения – о любых механизмах. В этом отношении он был точной копией ее отца. Робин пригласил ее в Кантон познакомиться с единственной родственницей, двоюродной бабушкой, у которой он жил – в домике двенадцать футов шириной. Бабушки – остролицей неулыбчивой дамы – запросто можно было испугаться, если бы она не обращалась с Мерси невероятно почтительно. Настаивала, что Мерси должна сесть в единственное удобное кресло, и тысячу раз извинилась за ужин, который приготовила для них, – свекольный суп и какие-то рулеты из капустных листьев с мясным фаршем внутри. – Понимаю, это, конечно, не высший класс, – причитала она. А Мерси смущенно возражала: – Да что вы, у моего отца просто маленький магазин. – А я знаю, – отвечала тетушка Элис. Мерси признала тщетность своих усилий, и впоследствии тетушка Элис до самого конца своей жизни – а прожила она еще восемь лет – не могла полностью расслабиться в присутствии Мерси. На их свадьбу, скромное домашнее событие, она торжественно прибыла в шляпке, украшенной птичкой, и в праздничном платье более нарядном, чем даже платье невесты. Поженившись, Мерси и Робин сняли верхний этаж в небольшом доме в Хэмпдене, и Мерси погрузилась в домашнюю жизнь, как будто родилась для нее. Как оно и было на самом деле. Никто из ее окружения не представлял, что жена может заниматься чем-то еще, кроме домашнего хозяйства и воспитания детей. Когда началась война и многие женщины пошли работать, Мерси уже была беременна Элис. А потом, через два года, появилась Лили, и Мерси подавно некогда было думать, чем бы заняться, она и так была занята дни и ночи напролет. Иногда Мерси впадала в панику, а Робину и в голову не приходило помочь ей, даже если был рядом, хотя рядом он бывал редко. Порой по вечерам они и пары слов друг другу не успевали сказать, падали в кровать совершенно обессиленные. Робин был хорошим мужем. Много работал и любил ее. И Мерси его любила. Но время от времени, без всякого повода, она мечтала, как сбежит из дома. Не всерьез, конечно. Это были такие дурацкие фантазии из серии «вот тогда он пожалеет», которые мелькают в голове у всех женщин, особенно в те дни, когда они чувствуют, что их не ценят. Мерси нравилось воображать, как она изменяет внешность – красит волосы в угольно-черный, к примеру, – переодевается в черные брюки с безупречно заглаженными стрелками, а возможно, даже прихватывает сигареты, потому что кому придет в голову, что Мерси Гарретт может курить? Она небрежно продефилирует по кварталу, выпуская колечки дыма, до самой Пенн-стейшн, и никто даже не покосится в ее сторону.