– Я подумала, что Эмили странная какая-то, а вы? – Однако… – промычал Моррис. – У меня лично нет претензий к Грете и Эмили. Мы их совсем не знаем, даже толком не познакомились. Не получили о них ни малейшего представления. А почему? Это Дэвид виноват. Только Дэвид. Почему он вел себя так отчужденно? Он на нас за что-то обиделся? – зачастила Мерси. – Он обиделся за сантехническое лето, – вдруг выдал Робин. – В смысле? – удивился Моррис, но остальные не отреагировали, они уже сто раз слышали эту историю. – Я говорю про лето, когда он окончил школу, – сказал Робин. – Перед колледжем. Он хотел волонтерить в театральной труппе, в городском театре, но я сказал, что он должен найти работу, за которую платят. Колледж обходится в копеечку! Да, мы могли оплатить обучение благодаря деньгам, которые оставил отец Мерси, но я говорю о принципе. Понимаешь? То есть он собирался резвиться в театральной тусовке, как какой-нибудь богатенький сынок, а осенью отправиться в колледж, где все уже оплачено, и вообще ни о чем не беспокоиться. Я сказал: «Нет уж, сэр. Ты должен этим летом сделать хоть что-то, чтобы внести свою лепту». Вот так я сказал. «Найди такую работу, которая хотя бы покроет твои карманные расходы». И я до сих пор считаю, что был прав. А как иначе он научился бы, спрашиваю я вас. Как иначе он мог узнать, как устроен настоящий мир? – Хорошая мысль, – заметил Моррис. – И я нашел ему работу у своего приятеля, сантехника. Настоящую работу: таскать трубы, копать канавы, отслужить, как обычный мужик. И он работал, прошел эту школу. Но всю дорогу дулся на меня. Парой слов со мной не перекинулся, ни на один вопрос не ответил. «Как прошел твой день?» – спрашиваю. А он отвечает: «А ты как думаешь?» – А ты как думал? – спросила Мерси, покачиваясь в кресле-качалке, и неожиданно качнулась вперед так резко, что кофейная чашка звякнула по блюдцу. – А чего ты от него ждал? – А когда наступил сентябрь, – продолжал Робин, не обращая внимания на ее слова, – он уехал в колледж. И не приезжал до Рождества. А потом до весенних каникул. Весной я у него спросил: «Какие планы на лето, сынок?» А он сказал: «Ну уж еще на одно сантехническое лето я точно не подпишусь». И после экзаменов остался в Ислингтоне, что-то там делал в театре, и не являлся домой до самого начала учебного года. И вообще никогда с тех пор не приезжал больше чем на пару дней. – Ну вот это неправда, – возразила Мерси. – На рождественские каникулы он приезжал надолго! На Рождество приезжал почти на целую неделю. Робин многозначительно повел бровью, словно она лишь подтвердила его слова. – Но ведь, – размышлял Моррис, – разные люди созданы для разной деятельности. – Думаешь, Пол Ди любил копаться в канализации? – поинтересовался Робин. – Кто это? – Парень, к которому я отправил его работать. Думаешь, он прямо жаждал спускаться в подвалы к незнакомым людям и брести там по пояс в их дерьме из прорванных труб? – Ну, может, продавцом в книжном магазине… – Кто, Пол Ди? Не уверен, что он умел читать. Все рассмеялись, но Моррис стоял на своем. – Дэвид, я имею в виду, – пояснил он. – Дэвид мог найти работу более подходящую ему. Разные типы людей выбирают разные виды деятельности, вот что я хочу сказать. Как тот парень, с которым мы учились в школе. Он зарабатывает на жизнь, обрезая деревья. На высоте в сорок футов, в любую погоду, перепрыгивая с ветки на ветку. Я однажды спросил: «Ричи, как ты выдерживаешь?» А он мне: «Шутишь? Да я целыми днями на свежем воздухе! Мне не приходится надрываться в конторе, не нужно вести любезные беседы с разными уродами, желающими купить дом. Вот как ты выдерживаешь свою жизнь?» – Но я пытался научить Дэвида, – сказал Робин. – Дать понять, что иногда человек должен сжать зубы и делать то, что должен. Неважно, «подходит» это ему или нет. Независимо от того, какого он «типа». Ему приходится идти против своей природы и смиряться. – Ясно. – Я был не прав? Ты думаешь, я был не прав? Он, казалось, обращался сейчас ко всем сразу, но ответил один Моррис. – Нет-нет. Я понимаю, – мягко проговорил он. И никто не добавил ни слова. – Не думаю, что дело в той работе Дэвида, – говорила Элис Лили по телефону тем вечером. – Ну, судя по тому, как он о ней отзывался, «сантехническое лето». Шутливо. Легкомысленно. Я знаю, что он ненавидел эту работу, – а кто бы не возненавидел? – но он справился. Всего три месяца можно выдержать что угодно. Нет, виновата мама. Все дело в ее переезде. – Да ради всего святого, Дэвид уже свалил к тому времени, – фыркнула Лили. – С чего ему переживать, где именно она живет? – Знаешь, как говорят, если родители разводятся сразу же, как только дети вырастают и уезжают из дома? Говорят, что для детей это ничуть не менее болезненно, чем если бы случилось раньше, а может, и более, потому что ребенок мучается чувством вины, будто это из-за него, из-за того что бросил родителей одних. – Какая чушь. Во-первых, мама и папа не разведены. И во-вторых, не уверена, что Дэвид вообще в курсе, что она живет в студии, даже сейчас. Он почти и не приезжал никогда. И он абсолютно эгоцентричен, давай смотреть правде в глаза. – Эгоцентричен! Элис, конечно, обиделась. Она всегда демонстрировала особую привязанность к Дэвиду: это она была той старшей сестрой, которая стала ему второй матерью, почти заменила мать. В то время как Лили, которой было восемь, когда родился брат, всегда видела в нем всего лишь досадную помеху. – Эгоцентричен сейчас и был эгоцентричен раньше, – повторила Лили. – Замкнутый, скрытный… Он хотя бы раз хоть намекнул, с кем дружит, в кого влюблен? – Это потому что он мальчик, – упорствовала Элис. – Парни не любят откровенничать. – Даже маленькие? Робби вот любит поболтать. – И Дэвид любил, когда был маленьким. Помнишь? – В голосе слышалась улыбка. – Помнишь анекдот про мышку, который он любил? – Нет. – Как-то раз мышка и слон повстречались в джунглях. Мышка посмотрела на слона и говорит: «Ой, какой ты большой!» (Элис пропищала это тоненьким голоском.) А слон говорит (низким басом): «Ой, какая ты маленькая!» А мышь отвечает (опять тоненьким голоском): «Ну, это я болела». Тишина. – Дошло? – спросила Элис. – Да, конечно, дошло, – вздохнула Лили, – но… – Дэвид прямо лопался от смеха всякий раз, когда рассказывал этот анекдот. А рассказывал он его постоянно, всем и каждому. Но подумай: шутка здесь в дурацком, бессмысленном объяснении, которое придумывает мышь, возвеличивая себя. Тебя не удивляет, что пятилетний мальчик это понял? – Ему было пять? – уточнила Лили. – Пять. Он еще ходил в детский сад. – Так что ты хочешь сказать? Теперь он понимает, что семья не заслуживает того, чтобы с ней общаться? – Нет-нет-нет, Лили. – Он понимает, что разведенка на бог весть сколько лет старше него и есть та женщина, на которой он хочет жениться? – Он ни слова не сказал о женитьбе! – Ага, скажи теперь, что ты и вправду думаешь, что Грета всего лишь подруга. – А кто знает? Может, и так. И они сменили тему, начав обсуждать принесенный Мерси десерт. * * * Ни Лили, ни Моррис и не думали поинтересоваться мнением Робби насчет Греты, но на следующий день за ужином он спросил: – Мама, мать Эмили собирается замуж за дядю Дэвида? – Не знаем, милый, – ответила Лили. – А почему ты спрашиваешь? – Потому что папа сказал, что она девушка дяди Дэвида, а Эмили сказала, что нет. – Правда? – И Лили с Моррисом переглянулись. – Ну, значит, так. – У Эмили уже есть папа в Миннесоте, вот почему. – Вот как. – И она ездила к нему на Рождество, сама. – Понятно. Робби задумчиво облизывал ложку с картофельным пюре. А потом спросил: – Когда вы с папой женились, твоя семья одобряла намерение? Лили рассмеялась – в основном от неожиданности. Она и не подозревала, что у Робби это застрянет в голове. – Конечно, – ответила она. – Сначала твоя тетя Элис познакомилась с ним, а потом дедуля с бабулей, и все его сразу полюбили. – Ну, я бы не заходил настолько далеко. – Моррис потянулся за печеньем. – Мне пришлось выдержать довольно тяжелый разговор с твоим дедулей, – сказал он Робби. – Я ужасно нервничал, так как все меня бросили. – А о чем вы говорили? – Ну…