– Я совершенно не возражаю, – согласилась Элис. – Это же ты сама начала говорить «Кендл». – Только потому, что я была маленькая и не выговаривала, – возмутилась Кендл. – А теперь я хочу вернуть нормальное имя. – Хорошо, – не стала спорить Элис и еще раз спросила, что дочь хочет на завтрак. Кендл постриглась в ту же субботу – не совсем так, как предполагала, но все же по бокам свисали достаточно длинные пряди, ровно до воротника. И сразу же после стрижки проколола уши – в ювелирном магазине в том же торговом центре. Но никто даже не попытался называть ее нормальным взрослым именем. – Отличная прическа, Кендл, детка! – приветствовал ее дома отец. Она ответила ледяным взглядом, и он испуганно спросил: – Что не так? – Она хочет, чтобы ее называли Кендал, – напомнила Элис. Но две минуты спустя уже и сама обращалась к дочери по-прежнему: Кендл. Кендл была для них вечным ребенком, вот почему. Последняя, оставшаяся дома. Никто не принимал ее всерьез. Даже друзья, собравшиеся на вялую праздничную вечеринку, то и дело прокалывались и звали ее Кендл. Нет, они честно старались. И ойкали, когда она их поправляла. Но в понедельник утром вернулась Кендл то и Кендл се, а учителя так даже и не пытались запомнить, как надо. Постепенно она и сама для себя опять стала Кендл. Как будто ничего и не изменилось. И когда она подписывала контрольные работы именем «Кендал» – а так она их подписывала постоянно, потому что в официальных школьных документах значилась именно так, – то с тоской поглядывала на это слово, вспоминая тот краткий миг, когда она было вообразила, что можно стать абсолютно новым человеком. Впрочем, следовало признать, что она все равно не чувствовала это имя своим. Волосы опять отросли, потому что жизнь у нее была сейчас суматошная и на визиты в парикмахерскую просто не оставалось времени. А потом начался футбольный сезон, и проще было по-быстрому стянуть волосы резинкой, прежде чем надевать вратарскую маску. Но проколотые уши остались, и постепенно у Кендл собралась целая коллекция сережек, в основном гвоздики, потому что тренер не позволял никаких висюлек. Кендл решила, что когда исполнится тринадцать, она поборется за пирсинг по всей кромке уха. А потом вденет в каждую дырочку крошечное колечко, чтобы края ушей стали похожи на проволочную спираль тетрадки. Она видела такое у одной девчонки в «Макдоналдсе», такая «мне все по барабану» девица, с подведенными черным глазами и с черной губной помадой. Народ в школе вообще рухнет! Они ее не узнают даже, настолько она сама на себя не будет похожа. Тем летом Кендл поехала в лагерь в Мэне, куда ее отправляли каждый год, с тех пор как ей исполнилось восемь. А с ней вместе еще три школьные подружки, и они заранее, по опыту прошлых лет, знали, кто еще там будет, так что никаких сюрпризов не ожидалось, но все равно это неплохо и уж всяко лучше, чем торчать дома. Но в этом году появилась новая преподавательница живописи. Туморроу[14], вот так ее звали. Она была моложе предыдущей училки и круче, на запястье у нее красовалась татуировка – шмель. Они с Кендл сразу подружились. Для начала она сказала, что ей очень нравится имя Кендл, а когда узнала, откуда оно взялось, призналась, что ее собственное имя тоже порядком отличается от первоначального. «Вообще-то меня назвали Тамар, – сказала она. – Но годам к четырнадцати я его сменила. Ты пошла дальше меня, сменив свое гораздо раньше». Кендл тут же порадовалась, что семейство не обратило внимания на ее попытки вернуть себе законное имя. Но важнее было другое: Туморроу считала, что у Кендл талант. Она показывала другим девочкам натюрморты, нарисованные Кендл, – такие же, как рисовали они все, ваза с фруктами и кувшин с лимонадом на маленьком столике – и говорила: – Обратите внимание, как Кендл показывает собственный взгляд на предмет. Она не изображает кувшин, она акцентирует его. Горлышко делает чуть уже, а основание объемнее. Вот это и называется искусство, друзья мои. Кендл не знала, куда глаза девать. Она всегда «акцентировала» свои рисунки, если это так правильно называется. Когда в детстве рисовала принцесс, то юбки у них едва помещались на листе, фигуры она им удлиняла, а руки рисовала замысловатыми волютами, похожими на прорези в деке скрипки. Но никто не говорил, что у нее талант. Ее школьные подружки восхищались искусством Мелани Брукс из восьмого класса. Мелани рисовала красоток-моделей, таких идеально похожих, как будто из модного журнала. Подруги постепенно перешли к занятиям керамикой, плетению макраме и корзин, но Кендл позволили продолжать рисование. И когда в конце смены, шесть недель спустя, родители приехали забирать ее, для них устроили настоящий вернисаж, продемонстрировав работы дочери, развешанные по стенам художественной студии. – Представляю, что она могла бы написать маслом, – сказала родителям Туморроу. – По правилам лагеря мы можем использовать только акварель, которую легко смыть, но девочка, возможно, захочет попробовать себя и в других техниках. – Моя мать, кстати, работает акриловыми красками, – заметила Элис. – О, так ваша мать художница? – В некотором роде. – Может, Кендл могла бы взять у нее несколько уроков, – посоветовала Туморроу. Элис неуверенно хмыкнула и сказала: – Ну… возможно. * * * Дома о живописи Кендл сразу же забыли. По крайней мере, родители забыли, потому что дым стоял коромыслом по случаю подготовки свадьбы ее сестры. Робби выходила замуж за своего давнего жениха. Карлтон его звали, студент-стоматолог с огромными залысинами. В общем, все стояли на ушах. Кендл недоумевала, с чего бы столько шуму. Сама она, однако, совсем не отказалась от рисования. До школы оставалось шесть долгих недель, а заняться ей совершенно нечем. Все друзья разъехались на каникулы, но родители Кендл уже побывали в отпуске, пока она отдыхала в лагере. И как-то раз она попросила мать съездить в магазин художественных товаров и купить кое-что для нее, и пускай не сразу, но все же они туда отправились. Вот только Кендл не представляла, что именно ей нужно. Она хотела набор масляных красок, но, кажется, масляные краски не продавались наборами, их предлагали отдельными тюбиками, дорогущими. Зато акриловых можно было купить сразу целую коробку. – Ну не знаю, – засомневалась Кендл. – Акриловые это вроде не так профессионально, как масляные. – Не понимаю, с чего ты это взяла, – возразила мать. – Твоя бабушка пользуется только ими, а уж она вроде бы профессионал. Вот что я предлагаю: давай выберем время, навестим ее в студии и расспросим. Прихватим твои работы, и, может, она выскажет свое мнение насчет того, какими красками тебе лучше рисовать. Что ж, это годилось. Как только они вернулись домой, Элис позвонила Мерси, и они договорились встретиться через два дня. – Но только постоянно держи в голове, – говорила Элис по пути, – что не стоит огорчаться, если бабушка выскажется критически о твоих картинах. Она, думаю, не настолько расположена льстить, как Тудей[15], или как там ее зовут. Ни при каких обстоятельствах Элис не могла бы забыть имя Туморроу. Она просто оставалась надменной снобкой, как обычно. Ей всегда нравилось снисходительно отзываться о людях. Подбросив Кендл к бабушке, Элис не стала заходить вместе с ней в студию. – Передай, что я загляну, когда приеду за тобой, – сказала она. – Через час примерно или через полтора. – Элис спешила на важную примерку – платья матери невесты. Студия была устроена над гаражом в чьем-то дворе. Кендл пришлось взбираться по хлипкой внешней лестнице, которая тряслась при каждом шаге, так что бабушка загодя узнала о ее появлении и ждала, открыв дверь. – Кендал! – радостно воскликнула она. – Как я рада тебя видеть! Вплоть до этого момента Кендл почему-то не вспоминала, что уж бабушка-то точно всегда называла ее Кендал. И в приливе благодарности она даже обняла Мерси, хотя обычно обходилась без нежностей. – Спасибо, бабуль. Мерси выглядела привлекательнее большинства старушек – по-прежнему стройная, с пышным пучком волос и маленьким острым личиком. Одета в мужскую рубаху и рабочий халат – наверное, дедулин, такой длинный, даже длиннее юбки, и еще от нее пахло чем-то горьковатым, типа чая. Студия Кендл нравилась, но себя она в такой не представляла: у нее в комнате постоянно царил разгром, а здесь все поверхности абсолютно пусты и все вещи убраны с глаз. Кендл вошла, одобрительно огляделась и вручила бабушке папку со своими работами. – Мама велела передать, что она зайдет, когда приедет за мной, – сообщила она, и Мерси кивнула, но довольно рассеянно, потому что сразу раскрыла папку и уже разглядывала лежавший сверху рисунок. – Боюсь, они не так уж хороши, – смутилась Кендл. – Никогда так не говори, – коротко глянула на нее Мерси. – Правило номер один. Мерси начала выкладывать рисунки в ряд на столе, отодвинув несколько тюбиков с краской. – Хм, – мычала она, разглядывая пристально каждый. – Угуммм. Угуммм. Первый – ваза с фруктами и кувшин. Потом дерево у озера в их лагере, с огромными белыми шляпками грибов, торчащими из ствола, – будто компакт-диски, выскочившие при нажатии кнопки «эджект». Потом портрет: Дитси Браун из домика номер 8. Пухлая левая голень Дитси, заброшенная на правое колено, была самой крупной деталью, потому что она оказалась ближе всего к наблюдателю. Мультяшный эффект получился, заметила сейчас Кендл. Она совсем не стремилась к нему. Начала было объясняться, но осеклась, и они перешли к рисунку с лодкой. На другом краю стола лежала одна из картин Мерси, наполовину законченная. Чье-то парадное крыльцо. Кендл догадалась, что работа не закончена, потому что там были только размытые пятна досок пола и смутно намеченные садовые стулья, но никаких деталей не прорисовано. На всех картинах Мерси всегда присутствовал фрагмент, выписанный до мельчайших подробностей. Она, должно быть, сочла работы Кендл детскими – такие банальные и невыразительные. – Я понимаю, они совсем не похожи на твои, – вздохнула Кендл. – Надеюсь, что нет. Они вообще не должны быть похожи на чьи-либо. – С этими словами Мерси собрала все рисунки и сложила их обратно в папку. – Но я могу понять, почему ты хочешь попробовать другие материалы. Твой стиль основан на линии. А тонкие линии удобнее рисовать маслом или акрилом. Хочешь попробовать мои акриловые краски? – Да! – Тогда давай организую тебе место, и ты поэкспериментируешь. Она отделила лист бумаги из стопки, положила перед Кендл вместе с парой карандашей. Кендл села за стол, провела пальцем по поверхности бумаги, оценивая; на ощупь та оказалась чуть шероховатой, как ткань. – Так, что бы тебе такое предложить в качестве модели?.. – пробормотала Мерси, прошла в кухонный уголок и принялась рыться там. Вернулась она с дыней в руках, бутылкой яблочного сока и мочалкой для мойки посуды, с деревянной ручкой. – Не обращай внимания на странный набор, – сказала она, раскладывая предметы на столе. – Я хочу, чтобы ты попробовала разные фактуры. Это просто эксперимент, попробуй использовать кисти разного размера. Полная свобода. А потом Мерси ушла в другой конец комнаты, на кушетку, и устроилась там, подобрав подол халата, и включила радио. WLIF вроде бы – стариковская станция. Из-за диванной подушки – большой, которая на самом деле была просто подушкой – она вытащила библиотечную книгу в прозрачной обложке и читала, время от времени покачивая ногой в такт вальсу, звучавшему по радио. Она была такой маленькой, что ножка, вытянувшаяся вдоль кушетки, казалась совсем детской. Сначала Кендл растерялась. Разве бабушка не должна была выдать какие-то рекомендации? Но вот она провела несколько пробных линий, намечая три предмета, потом выбрала тюбик желтой краски и выдавила маленький шарик на палитру. Это здорово, поняла Кендл, что ее предоставили самой себе и никто не морщится, не вздрагивает и не ахает над ухом, если вдруг она что-нибудь делает неправильно. Она попробовала кисть с закругленным кончиком, а потом со скошенным, окуная их в банку с водой, стоявшую рядом со стаканом с кистями. Попыталась смешать белый с желтым, чтобы создать более светлый оттенок: она рисовала яблочный сок. Мерси мурлыкала себе под нос, подпевая радио, но урывками – лишь пару тактов, перелистывая страницу. Мать Кендл обвиняла Мерси в том, что та читает всякую муру. Английские детективы в основном, говорила она. «Лично меня, – непременно добавляла Элис, – никогда не интересовало, кто же там убийца». Кендл занялась мочалкой. Ей понравилось прорисовывать серые завитки пружины. Она приноровилась использовать меньше воды, чтобы поверх серого фона добавлять тонкие черные штрихи, и больше воды – для изображения серой поверхности пластикового стола. Когда в дверь студии постучалась Элис, Кендл старалась передать на бумаге шероховатые поры дыни, а Мерси отложила книгу и готовила холодный чай на кухонной стойке. Ни разу так и не взглянув на рисунок Кендл. Она открыла дверь Элис, которая с порога нетерпеливо вопросила: – Ну как? – как будто все это время с тревогой ждала результата. – А? Нормально. – Мерси выключила радио. – Хочешь холодного чаю? – Нет, нам действительно пора… И что ты думаешь насчет акриловых красок, милая? – спросила Элис у Кендл. – Мне понравилось. – Правда? Надо купить? – Да! – Мам, а что ты думаешь? – Почему бы и нет? – рассеянно отозвалась Мерси. – Ладно… А что думаешь насчет ее работ? Стоит тратить время на это дело?