Кендл, однако, не была настолько уверена. Картина представляла собой блестящий белый прямоугольник, фута два на три примерно, с единственной черной завитушкой типа логотипа «Найк» в нижнем левом углу. Интересно, мистер Ласалль никогда не говорил, что картина может быть недоработана? Следующее произведение оказалось чуть более содержательным – пять зеленых V, разбросанных там и сям по матовому бежевому фону. Можно вообразить, что эти V – стая птиц. Хотя, наверное, подумала Кендл, неправильно пытаться найти в живописи что-то знакомое. Может, надо воспринимать эти V как есть. Она прищурилась и сконцентрировалась на восприятии. Не то чтобы она никогда раньше не видела абстрактной живописи. У дедушки с бабушкой дома был огромный художественный альбом с размазанными каплями и закорючками Джексона Поллока и линолеумными квадратами Мондриана. Но сейчас Кендл впервые намеренно старалась понять идею и усиленно морщила лоб у каждой работы, следуя за художницами по периметру зала. – О, Магда, как много красных точек! – заметила бабушка, а Кендл недоумевала – много? Потому что в данный момент она разглядывала большой белый квадрат с единственной красной точкой чуть в стороне от центра. Но Магда ответила: – Ага, неплохо продавалось, должна признаться. И Кендл поняла, что имела в виду бабушка. Она оставила дам и направилась ко входу в галерею, где к стене был прикреплен лист бумаги. Красная точка, красная точка, красная точка – против списка с названиями и ценой, и все цены измеряются тысячами. Четыре тысячи, пять тысяч. Вон даже семь тысяч. Кендл вернулась к Мерси, которая продолжала осматривать выставку самостоятельно, потому что Магда ушла побеседовать с Вирджинией. – Что думаешь? – спросила Мерси. И Кендл честно ответила: – Это правда… любопытно. И поежилась, потому что вспомнила, как дедушка всегда говорит, если ему предлагают непривычную еду. «Очень… любопыыытно», – тянет он, и вся семья за столом обменивается понимающими улыбками. Но Мерси лишь ободряюще похлопала Кендл по руке и сказала: – А мне вот любопытно смотреть на подобную живопись и воображать, каково это, когда заканчиваешь такую работу. То есть откладываешь кисть, делаешь шаг назад и думаешь: «Да, вот именно это я и имела в виду». И тогда я понимаю, какое это, должно быть, грандиозное удовольствие. Недоговаривать, не доводить до конца, не испытывать потребности выплеснуть все наружу. Быть способным на такую… сдержанность. Я сама не способна, но, признаюсь, меня восхищает это качество. Разве не удивительно, как по-разному устроено сознание у разных художников? – Ладно, – согласилась Кендл. – Но что скажешь насчет цен? – А что с ними такое? – Эти картины стоят тысячи долларов! Это нечестно! – Нечестно? – Ты вкладываешь в свои картины гораздо больше труда. Бабушка рассмеялась: – Солнышко, глупо заглядывать в чужую тарелку. – В смысле? – Просто иди своей дорогой. И не парься из-за других. Сначала это показалось бессмыслицей, но потом до Кендл дошло. И как будто с ее плеч кто-то снял тяжкий груз, она благодарно улыбнулась Мерси, а Мерси улыбнулась в ответ. * * * Но все же бабушка казалась непривычно тихой – какой-то рассеянной, сосредоточенной на чем-то своем, внутреннем, и Магде пришлось дважды переспрашивать, не хочет ли она выпить тут неподалеку, когда они закончили экскурсию по выставке. – Выпить? – запинаясь, переспросила Мерси. А Магда поинтересовалась: – Сколько у вас времени до поезда? – Поезд! Ой! – Мерси взглянула на часы: – Нам пора на вокзал! Магда остановила такси, царственным жестом вскинув правую руку; последовали объятия, и огромное спасибо, и непременно надо опять устроить что-нибудь. – Господи, – выдохнула Мерси, когда они с Кендл устроились на сиденье. – Я должна была… надо было взять билет на попозже… я просто не предполагала, что все так затянется! – Но мы можем зайти в «Натанс»? – спросила Кендл. – Куда, милая? – В «Хот-доги Натанс». – О, я… Знаешь, я не планировала, что мы пойдем в галерею пешком. Оказалось так далеко. И заняло гораздо больше времени, чем я рассчитывала. Вообще-то там было совсем не далеко, просто Мерси уже старушка. Кендл вздохнула, надеясь, что бабушка обратит внимание, но потом плюнула на это дело и просто наблюдала за дорогой. К счастью, доехали они без проблем, и когда подрулили к Пенн-стейшн, Мерси заметила: – Вот видишь, – как будто и не паниковала совсем недавно, – уйма времени. Но подойдя к информационному табло выяснить, подошел ли их поезд, она воскликнула: – О, он уже здесь! – А потом: – Но мы должны купить тебе хот-дог! – словно эта тема возникла только что. Но Кендл сказала: – Брось, не надо. И Мерси явно обрадовалась и тут же ринулась к эскалатору. Они спустились в полумрак нижнего мира, где уже стоял, тихо жужжа, их поезд; в окнах сплошь склоненные головы, как если бы все пассажиры разом принялись обдумывать серьезные вопросы бытия, хотя, возможно, они просто читали. Мерси поднялась в первый попавшийся вагон, а когда Кендл, взбираясь следом, спросила: «А не лучше пройти вперед?» – лишь отрывисто бросила: «Я просто хочу найти два места рядом». Кендл именно это и имела в виду, потому что вагон был битком набит и свободных мест не осталось. Так что им все равно пришлось пробираться вперед, и времени на это ушло гораздо больше, чем если бы они просто прошли по платформе. В конце концов они нашли два места рядом, бабушка с облегчением плюхнулась на сиденье. – Уф! – выдохнула она, потом обернулась к Кендл, которая еще устраивалась: – Ой, Кендал, ой, милая, – тихо и растерянно. – Что? – Ты же хотела купить хот-дог? – А? Да все нормально, бабуль. – Прости меня! Надо было напомнить! – Я все равно не успела проголодаться после обеда. И это правда. Кроме того, она отчего-то начинала тревожиться. А от волнения у нее всегда сводило живот. Поезд качнулся, еще и еще, и поплыл из тьмы в предвечерний свет; мужской голос в динамиках приветствовал пассажиров и перечислил города, через которые они поедут. Кендл расслабилась, только услышав Балтимор. Мерси наконец-то тоже успокоилась и стала больше похожа на себя и, как только появился кондуктор, с готовностью сунула ему билеты. – Итак, – сказала она, когда кондуктор отошел. Вытащила из сумочки цветастый платочек и промокнула лицо. – Ну и переполох мы устроили, правда? – Точно, – согласилась Кендл, потому что хотя она и не слышала никогда такого слова, нетрудно было догадаться, что оно значит. Поезд набрал скорость. Пассажиры тихо беседовали друг с другом – все балтиморцы, показалось Кендл, притихшие, взъерошенные и явно с облегчением возвращающиеся домой. Бабушка почему-то молчала, и Кендл, обернувшись к ней через несколько минут, увидела, что она спит, привалившись головой к стеклу. В этот раз Мерси не предложила Кендл сесть у окошка. Еще по пути, на эскалаторе, она уточнила этот момент. Со своего места Кендл и так все было видно, но она все равно почему-то чувствовала себя немножко брошенной. Почему-то вдруг поймала себя на мысли: «Я еще маленькая! Она должна больше обо мне заботиться!» Мерси спала, платок на ее коленях медленно, сам собой, расправлялся. Поезд останавливался в разных городах Нью-Джерси, потом была остановка в Филадельфии, потом в Вилмингтоне, штат Делавэр. Кендл с самого обеда не была в туалете, но решила, что может еще потерпеть. Она глазела в окно на пролетавшие мимо деревья, все еще покрытые листвой и даже не думавшие желтеть, и выводила пальцем по сиденью кресла их невидимые контуры. Наблюдала, как женщина, сидевшая по диагонали от них, рассматривала себя в зеркальце уже в третий раз, – может, она волнуется перед свиданием с тем, кто будет ее встречать. – Следующая Балтимор, – наконец объявил кондуктор – не в микрофон, а лично, появившись в начале вагона. Он направился в их сторону, собирая по пути отрывные талоны, висевшие на некоторых креслах. Кендл повернулась к Мерси. – Бабушка? – позвала она. – Пора просыпаться. Бабушка спала. Кендл легонько тронула ее запястье: – Мы подъезжаем, бабуль. Без ответа. Кендл придвинулась поближе и вновь было заговорила, но то, что она увидела, заставило резко отшатнуться. Глаза Мерси были чуть приоткрыты. Узкая блестящая полоска посверкивала из-под век. Кендл вскочила и выпрыгнула в проход, больно ударившись бедром о ручку кресла. Спотыкаясь, метнулась к кондуктору, который как раз снимал талон над головой дамы с зеркальцем. Он был большим, медлительным, с приятным смуглым лицом – сразу чувствовалось, что на него можно положиться. – Мистер кондуктор! – Да, мэм? – И голос у него был глубокий, мягкий, умиротворяющий.