– Я не имел в виду немедленно. – А когда? Потом у меня будет еще меньше времени. Эдди уступил и наклонился, хватаясь за другой край. * * * Он понимал, что не следует писать эсэмэски за рулем. Прикидывал, не остановиться ли на минутку – «Везу домой тетушку хотел предупредить», всего-то и нужно написать, – но Лили могла обогнать и добраться раньше, чем он. Поэтому Эдди решил просто ехать домой. Если Клод увидит, как они подъезжают, он догадается, а если услышит, что они вошли в дом – надо просто говорить нарочито громко, – то сообразит, что нужно скрыться из виду. Нет проблем. Но захочет ли он скрыться? Иногда Эдди задумывался, а понимает ли Клод, в каком положении находится он, Эдди? Клоду хорошо, его родители всегда принимали его таким, какой он есть. И вообще он знал, какой он, в этом тоже большая разница. А сам Эдди… Эдди и представления не имел ни о чем таком вплоть до восьмого класса. А в восьмом классе он влюбился в Карен Смолл, самую популярную девочку в школе. И в силу этого абсолютно недосягаемую, как он сейчас понимал. Ни малейшей угрозы взаимности. Но Карен встречалась с Джемом Бафордом, и Эдди принялся изучать Джема Бафорда, чтобы понять, что же в нем такого особенного. Он вдруг заметил его кривую улыбку, чудной вихор, вечно торчащий на макушке, привычку сжимать в зубах стержень авторучки, как незажженную сигарету. И в конце концов… Погоди-ка, сказал себе Эдди, я что, влюблен в Джема? Он свернул на свою улицу. Каким-то чудом прямо напротив дома нашлось свободное парковочное место. Эдди остановился рядом с ним и посмотрел в зеркало заднего вида. Над грудой коробок, заваливших заднее сиденье, он разглядел, как медленно подъехала «тойота» Лили. Он вышел, Лили опустила стекло и выжидательно смотрела на Эдди. – Ты занимай это место, – предложил он, – а я поищу подальше впереди. – Ладно. Но впереди ничего не нашлось – ни в их квартале, ни в следующем. Пришлось свернуть в переулок и припарковаться криво и слишком далеко от бордюра, потому что Эдди спешил вернуться к своему дому. Лили уже так долго его дожидалась, что он даже не стал возиться и вытаскивать пару коробок, чтобы заодно прихватить с собой. Но Лили не ждала в машине. Водительское место оказалось пусто. И, заглянув через заднее стекло в салон, он обнаружил, что кресла тоже нет. А дверь в дом открыта. Эдди взлетел на крыльцо, перепрыгивая через ступеньку, на ходу выкрикнув: «Привет!» Лили оказалась в гостиной. Она чуть двигала кресло, пару дюймов влево, пару вправо, пристраивая в углу. А Клод оттаскивал в сторону кресло-качалку, которое стояло там раньше. – О, привет, Клод! Как поживаешь? – Что скажешь? – спросила Лили, выпрямляясь и отряхивая ладони. – Здесь подойдет? – Конечно! Отлично! Тетя Лили, это Клод Эверс. Клод, это… – Да мы уже закадычные друзья, – улыбнулась Лили. – Мы на пару втащили это кресло на крыльцо. – Обернулась к Клоду: – Ты весь в пылище. Да уж, сразу видать, какая из меня хозяйка. – И рассмеялась. – Это, скорее, от кресла-качалки, – возразил Клод, печально разглядывая свою футболку. – Прости, что так задержался, – сказал Эдди. – Да все нормально! – успокоила Лили, подхватила свою сумочку, чмокнула его в щеку. – Ладно, дружочек, я побежала. Позвоню тебе попрощаться перед отъездом. Через неделю, не раньше. – А… хорошо… спасибо еще раз, тетя Лили. И за обед, да. – На здоровье! Спасибо тебе – за отличное вино. – Помахала Клоду: – Пока, Клод. – Пока, Лили. Рад был познакомиться. Эдди прошел к выходу и стоял, провожая взглядом машину Лили. Потом вернулся в гостиную. – Что произошло? – спросил он Клода. – В каком смысле, что произошло? – удивился тот. Он как раз тащил кресло-качалку в сторону лестницы. – Как получилось, что вы с ней столкнулись? – Она же тебе сама рассказала. Я выглянул в окно, вижу, женщина пытается вытащить из машины вот это здоровенное кресло. Что я должен был делать? Ты же не думаешь, что я мог позволить ей биться с этой махиной в одиночку? – Но это просто… очевидно, – сказал Эдди. – Что именно? – Ты должен был по меньшей мере заподозрить, кто она такая, а ты из кожи вон лезешь, чтобы тебя заметили. – Пожалуй, можно поставить кресло-качалку в гостевой комнате, – задумчиво предложил Клод. – И как ты объяснил свое присутствие? – не унимался Эдди. Клод оставил кресло-качалку в покое, повернулся к Эдди: – А почему я должен был объяснять свое присутствие? У Эдди слов не нашлось от возмущения. Он лишь беспомощно воздел руки. Повисло молчание. А потом Клод улыбнулся и сказал: – Малыш, да она все знает. Эдди растерянно уронил руки. – И всегда знала, – добавил Клод. И спокойно поволок кресло из комнаты. Добравшись до лестницы, подхватил его двумя руками и потащил наверх. Смысл сказанного вдруг начал медленно проявляться, раскрываться, румянец заливал лицо Эдди. Ну конечно, она знала. Теперь он это ясно видел. И знала не только Лили, потому что вот он, мужик, которому сорок один, и никто из родных ни разу в жизни не спросил, есть ли у него девушка. Ни на одной из свадеб никто не сказал весело: «Ты следующий, Эдди!» И он припоминал теперь, как много лет назад его кузен Малыш Робби, когда они как-то раз смотрели вместе телевизор, резко переключил канал, когда некто на экране назвал кого-то педиком. Можно было бы подумать, что это осознание принесло облегчение. Да, отчасти. Эдди ощутил прилив огромной любви к своей семье, которую он явно недооценивал. Он-то думал, что, храня свою тайну, проявляет милосердие, что защищает их от информации, которая может ранить. Но сейчас понимал, что, скрывая правду, причинял гораздо больше боли и что милосердны по отношению к нему были как раз они. Он стоял, почти в трансе, невидящим взором уставясь на лестницу, всей душой горюя о времени, потерянном так бездарно. 8 Дэвид Гарретт вышел на пенсию, когда ему исполнилось шестьдесят восемь. Он планировал работать и дальше, но в середине весеннего семестра 2020 года разразилась пандемия, и все его классы перевели учиться в зум. Выяснилось, что он не слишком ловко управляется с зумом. Морщился при виде своей физиономии на экране, сетовал на неестественный тембр своего голоса – он чувствовал, что обделяет своих учеников. Вдобавок спектакль для выпускного класса, который он ставил последние сорок с чем-то лет, внезапно отменили прямо в разгар репетиций. Театральные представления в целом ушли в прошлое вместе с уроками живописи, хором и оркестром – всеми теми предметами, которые, по мнению Дэвида, придавали школе хоть какой-то смысл. От преподавания английского он никогда не получал столько удовольствия, сколько от драматического кружка. Так что в конце семестра Дэвид подал заявление: осенью он не вернется к работе. И летней школы в этом году тоже, разумеется, не будет. Грета ушла на пенсию несколько раньше и успела привыкнуть к замкнутой домашней жизни. Дэвид, впрочем, оказался гораздо более приспособленным к заточению в укрытии, чем ожидал. – Знаешь, когда отключается электричество, ты удивляешься, как это мог раньше принимать его как должное, – говорил он. – Вот именно так я сейчас себя чувствую, когда вспоминаю, каким открытым был некогда мир. Мы могли выходить и возвращаться по своему желанию, помнишь? Заглянуть по пути в магазин или в торговый центр, пообедать в ресторане когда взбредет в голову… Грета улыбалась: – Но мы ведь этого не делали. Мне приходилось ломом выковыривать тебя из кабинета, насколько я помню. – Ничего, вот увидишь, что будет, когда вернется нормальная жизнь. А про себя думал: если вернется. Но вслух не говорил. А вот к чему оказалось легче привыкнуть – поразительно легко, правда, – это к внезапному исчезновению общения со знакомыми. В прошлом они иногда собирались компанией с немногочисленными друзьями, из школы или его театральных проектов, и тем не менее, пока все мирно сидели рядом и беседовали, Дэвида частенько преследовала предательская мысль, но такая настойчивая, что он опасался ненароком выпалить: «Вы мне очень нравитесь, конечно, но нам точно обязательно встречаться?» И вот оказалось, что вовсе не обязательно. Без всего этого запросто можно обойтись. Они могли обмениваться электронными письмами, выражая сожаление, что нельзя встретиться, или даже, в случае Греты, поболтать по телефону, но, если на то пошло, только с парой приятелей. Дэвид нисколько не возражал против этого. Возможно, некоторым преувеличением было бы сказать, что он испытывал облегчение, но… да, откровенно говоря, именно облегчение. Если бы еще дети были рядом, он был бы совершенно счастлив. А потом позвонил Николас. Николас жил в Нью-Йорке со своей женой Хуаной, гастроэнтерологом, и пятилетним сыном Бенни. Они не виделись с начала пандемии, и Дэвид опасался, что не смогут встретиться еще несколько месяцев или даже лет. Но Николас сказал: – Как ты отнесешься к тому, что мы с Бенни приедем к вам погостить на некоторое время? – Ты серьезно? – ахнул Дэвид. Это он схватил трубку, едва увидев, кто звонит. И многозначительно повел бровью Грете, которая стояла рядом, дожидаясь своей очереди поговорить. – Ты не побоишься? – спросил Николас. – Мы, конечно же, самоизолируемся на две недели и сдадим анализы перед отъездом, это без вопросов. Мы прекрасно понимаем, что вы оба в зоне риска, в вашем-то возрасте. – Ни в какой мы не в зоне риска! Мы здоровы как лошади! – Что там? Что? – нетерпеливо подпрыгивала Грета, и Дэвид, прикрыв трубку ладонью, сообщил: – Он хочет приехать к нам на некоторое время вместе с Бенни. Грета стиснула ладони под подбородком и неистово закивала. – Мама уже побежала к дверям высматривать вас, – сказал Дэвид Николасу. – А Хуана не приедет? – Нет, в этом все дело, Хуана сейчас на передовой. Ее перевели в инфекционное отделение, потому что у нас тут катастрофа в городе, – не знаю, в курсе ли вы. Так что она почти не бывает дома, а когда бывает, ей нельзя оставаться с нами в одном помещении. А поскольку наша няня уехала домой к своей семье, я остался с Бенни один на один. Вот и подумал, может, вы с мамой могли бы мне помочь с малышом. – Господи, да конечно! – воскликнул Дэвид. – Конечно, поможем. И забудь про эту самоизоляцию, собирайся сию же минуту.