Да-да-да. Я готов принимать поздравления. Лучший результат на потоке – согласитесь, это впечатляет! А ведь семестр, следует отметить, был далеко не из лёгких. Хотя это и так понятно. В Сен-Сире, лучшей военной академии Республики, по определению не может быть лёгких семестров. Мы обязаны держать планку. HonorHabet Onus, то есть честь накладывает обязательства, как совершенно справедливо утверждали древние. Без ложной скромности могу сказать, что я, курсант-сержант Фредерик Дюранд (а по итогам сессии мне присвоено звание сержанта), этой чести достоин поболее, чем многие другие. Единственное, что, конечно, не может меня не огорчать, это реакция сокурсников. Боюсь, вместо уместной радости за своего коллегу, за своего фактически боевого товарища, они испытывают позорящее настоящего курсанта Сен-Сира чувство зависти. «Поменьше выпячивай грудь, Дюранд, ты и так похож на петуха», – и это всё, что я услышал после того, как профессор Филирр объявил результаты?! Ладно, я могу понять чувства Марго Дюваль, которой, кстати, и принадлежит цитата, которую я привёл выше. Марго – признанная красавица, и её наверняка задевает за живое, что я совершенно безразличен к её прелестям. Вот она и злится. Женщинам простительно. Но мой Бог! Почему её слова с таким энтузиазмом поддержали те же Мишель и Рони? Я полагал, что они достаточно умны, чтобы не испытывать рядом со мной чувство неполноценности. Я, кстати, так им и сказал: «Господа, я совершенно не собираюсь подчёркивать своё превосходство. Лучшие оценки – это результат моего напряжённого труда, а не природного преимущества». Уж они, как биологи, должны были это понять. И что же? В ответ они только наговорили мне глупостей… Просто поразительно, насколько всё-таки сильны в людях чувства, не делающие им чести. Но сколько бы ни пытались завистники испортить мне настроение, у них ничего не вышло. Всё их злопыхательство меркнет в сравнении с непреложным фактом: именно я, Фредерик Дюранд, первым на потоке получил звание курсант-сержанта. Капитан Корриво, командир нашей учебной роты, вручая мне новенькие шевроны, так и сказал: «Ты, Дюранд, образцовый курсант. Даже слишком». Я не совсем понял, почему «даже слишком», но это не меняет сути дела. Видимо, у капитана такое своеобразное чувство юмора. А всё-таки, как же это здорово звучит: «курсант-сержант Фредерик Дюранд»! Просто стихи. Единственное, что несколько омрачило моё праздничное настроение, это успех Анри Готьера с соседнего потока. По моему скромному мнению, этот выскочка и зазнайка, этот красавчик с внешностью героя-любовника из варьете никак не заслуживает сержантского звания. То, что он получил его одновременно со мной, иначе как недоразумением не назовёшь. Да, он – лучший на своём потоке. И если смотреть только на цифры, то его оценки даже на полтора процента выше моих. Но если я достиг своего положения упорным трудом и вдохновением, то он получил шевроны просто за счёт зубрёжки и великолепной, тут я спорить не стану, памяти. Ну и, возможно, свою роль сыграло то, что среди экзаменаторов было немало представительниц прекрасного пола, которые наверняка подпали под его извращённое обаяние. Жаль. На первом потоке найдётся немало куда более достойных курсантов, чем Готьер. Остаётся удивляться, как он, при всех его заметных любому внимательному взгляду недостатках, умудряется вечно ходить в окружении восторженных почитателей и, конечно же, почитательниц. Вот уж действительно, загадка. Но можете не сомневаться, я найду на неё ответ. И сотру с ухмыляющейся физиономии Готьера его вечную нагловатую ухмылку. Впрочем, я не придаю особого значения его успехам. Слава Богу, я и сам могу похвастать такими же. Так что завидовать Готьеру – не в моём стиле. Пусть себе расхаживает по корпусу с гордым видом. Вот он-то как раз действительно похож на надутого петуха. Странно, что Марго этого не замечает. Напротив, она… Впрочем, всё это меня совершенно не касается». Фредерик закрыл файл дневника, запустил двойное кодирование. Привычку записывать свои мысли и важные события он выработал ещё в училище первого круга. Каким-то непостижимым образом всегда получалось так, что он оказывался в стороне от шумных компаний. Почему так выходило, Фредерик не понимал, как не старался. Сначала он полагал, что причиной всему – его непрезентабельная внешность. Высокий, худой, нескладный, вечно обо всё спотыкающийся, всё роняющий Дюранд, казалось, самой природой создан для розыгрышей. А первый круг, как известно, не то место, где люди проявляют деликатность. Да и откуда ей взяться, если после пробуждения прошло всего несколько месяцев? В таком возрасте молодые люди склонны к неумным суждениям и опрометчивым поступкам. Но Дюранд был не таков. С первых дней после пробуждения он отличался любовью к порядку и вдумчивостью, которыми не могли похвастать его сверстники, восемнадцатилетние юноши и девушки, которые как говорят, «ещё не отошли ото льда» анабиозных камер. Дюранд терпеть не мог этого выражения и настойчиво всем объяснял, что никакого льда в анабиозных камерах нет и быть не может. От него отмахивались и даже наградили обидным прозвищем «циркуль». А ведь он так старался, учился лучше всех, день и ночь просиживал над учебниками, из кожи вон лез, чтобы заслужить любовь и уважение окружающих. Но всё без толку. По вечерам, когда у учащихся первого круга было личное время, он подолгу стоял у зеркала, корча своему отражению рожи, стараясь отыскать выражение лица, которое гарантированно вызовет у собеседника симпатию. В конце концов, он с сожалением признал, что такое вряд ли возможно. Узкое, костлявое лицо делало Дюранда похожим на грустную лошадь. Длинноватый нос уныло свисал вниз, серые, невыразительные глаза были посажены слишком близко, подбородок казался слишком острым. На длинной худой шее выпирал кадык. У него были широкие ладони крестьянина и большие ступни. Когда Дюранд вместе с другими пробуждёнными прибыл в училище первого круга, каптёрщик проклял всё на свете, пока отыскал для него подходящую пару ботинок. Правда, плечи юноши были отрадно широки, но и они приносили Дюранду одни неприятности: он вечно ими кого-нибудь задевал или что-нибудь опрокидывал. Вот тогда-то Фредерик Дюранд и нашёл себе идеального друга: дневник. Этому другу можно безбоязненно доверить самые сокровенные мысли. Он никогда не смеялся над Фредериком, не награждал его обидными прозвищами и охотно его выслушивал. Постепенно юноша привык к дневнику настолько, что совершенно не представлял себе жизни без него. Что бы ни случалось в его жизни, он первым делом бежал к другу-дневнику, чтобы поделиться новостями. Так случилось и тогда, когда его, единственного из начального пехотного училища, приняли на офицерские курсы. Получив назначение на курсы младшего командного состава, Дюранд бросился к дневнику и лихорадочно строчил в нём чуть не всю ночь. Но на курсах он не задержался. Курсовой психолог, понаблюдав Дюранда всего пару дней, пришёл к однозначному выводу: командира подразделения из него не выйдет. У юноши не наблюдалось даже задатков лидерских качеств. Зато с лихвой хватало задатков для учёного: наблюдательность, ум, настойчивость и усидчивость. Психолог вызвал Дюранда к себе, провёл тестирование, поразился высочайшему IQ неказистого юноши и предложил ему демобилизацию с переводом в окружной университет. Но Дюранд сумел удивить психолога, категорически отказавшись покидать армию. Упрямый юнец отказался даже от Сорбонны, которой его попытался соблазнить заинтересовавшийся майор. Видите ли, этот колледж недостаточно хорош для господина Фредерика Дюранда! Задетый за живое майор предложил Дюранду пройти тест Сен-Сира. Сделал он это только для того, чтобы сбить с самонадеянного мальчишки спесь. Каково же было изумление провинциального психолога, когда система, проанализировав результаты экзаменуемого, выдала указание о немедленном переводе означенного Фредерика Дюранда в столичную систему. Вот так, только из-за желания курсового психолога вернуть его с небес на землю, Дюранд оказался в самой престижной военной академии Новой Республики, где и был, по результатам очередных тестов, зачислен на биологический факультет, готовивший элиту: офицеров научных лабораторий, которыми штатно комплектуются все подразделения доминанты. Военные учёные не зря считаются привилегированным отрядом. Их значение сложно переоценить. Без полкового биолога отряд, высадившийся на незнакомой планете, имеет все шансы погибнуть ещё до вступления в бой: чужие биосферы шутить не любят. Командиры десантных и пехотных подразделений отлично умеют воевать, но выявлять неизвестные формы жизни, видеть потенциальные угрозы и находить оптимальные методы их устранения должны военные биологи. К числу которых уже причислял себя курсант третьего курса Фредерик Дюранд. Система жёлтого карлика НС76А-3. Планета Новый Париж. Столица Новой республики - Париж. Реальное время. - Дорогой, сюрприз! Поздравляем с первым днём в Пале-Бурбон[1]! Бернар замер в дверях. Действительно, сюрприз. Стены увешаны лентами республиканских цветов. Прямо на середину просторного холла проецируется герб республики. У лестницы, ведущей наверх, стоит сияющая Жаклин в образе Марианны[2]. В её руках серебряный поднос с бутылкой «вдовы Клико» и двумя бокалами. Рядом потеет в старомодном сюртуке недовольный Рене. В руках дворецкого – старинное кремнёвое ружьё. «Слава Богу, они не разожгли костры из шпалер и не построили баррикаду из мебели». Бернар отряхнул зонт. На улице дождило. - Ты так и будешь молчать? – Жаклин вопросительно изогнула тонкую бровь. - А? Нет, конечно. - Тяжёлый день? – спросила Жаклин. - Не то, чтобы тяжёлый… какой-то сумбурный. – Бернар принял из рук жены бокал искрящегося напитка. – Но это нормально. Первый день, обновлённый состав. Ничего, скоро наладится. - Как тебя приняли? Бернар отвёл глаза. Жаклин обладает поистине сверхъестественным даром чувствовать его беспокойство даже раньше, чем сам Бернар. Возможно, именно это и называется любовью? - Им было не до меня. Послушай, мы будем сегодня обедать? Представляешь, в их ресторане сломался кухонный синтезатор! Пришлось питаться отвратительными сэндвичами из кафетерия. - И это наша Национальная ассамблея! – с возмущением воскликнула Жаклин. – Если уж в Бурбонском дворце нет элементарного порядка, что говорить обо всей республике?! Рене с готовностью кивнул, стараясь не таращиться на обнажившееся плечо своей богини. - Так что, меня накормят в этом доме или нет? Рене вздрогнул и поспешно поклонился. - Господин граф, обед будет подан через двадцать минут. - Не забудьте своё ружье, Рене. - Конечно, господин граф. Когда дворецкий удалился, Бернар чмокнул жену в щёку, поставил бокал на перила и пожаловался. - Голова просто раскалывается. Пойду, переоденусь к столу. Ты посидишь со мной? - Конечно, бедный мой! – Жаклин скорчила жалостливую гримаску. – Я тоже как-то не успела пообедать. «Врёшь ведь. Просто ждала, – с теплотой подумал Бернар. – И чем я заслужил такое сокровище?» Покопавшись в шкафу, Бернар выбрал бордовый бархатный костюм, который любил за простор, мягкость и лоснящиеся потёртые локти. Жаклин постоянно грозилась выбросить «это старье», но дальше угроз дело не шло. Она знала, как трудно Бернар привыкает к новым вещам и не решалась нанести мужу удар такой силы. Переодевшись, Бернар приложил к вискам электроды домашнего доктора. Боль затихла.Ну и денёк… С утра Бернар, подобно другим счастливцам, сумевшим растолкать локтями конкурентов и прорваться в главный законодательный орган Новой республики, прибыл к Бурбонскому дворцу – резиденции Национальной ассамблеи. Разумеется, здание гордых классических пропорций было всего лишь внешней копией подлинного дворца, погибшего вместе с Люксембургским садом, Версалем, Парижем, Францией и всей Древней Землёй в незапамятные времена Большой катастрофы. Облик дворца восстановили по воссозданным картинам, описаниям в древних книгах, голографическим реконструкциям. Но внутри Пале-Бурбон отвечал самым строгим требованиям, предъявляемым современным сооружениям. Да и как бы иначе он смог выполнять свою главную функцию – стать домом для 577-ми депутатов, представляющих более ста миров и создающих будущее всей Республики? Оставив мобиль на подземном паркинге, Бернар поднялся наверх. На плацу депутатов встретил почётный караул. К счастью, выступление облачённых в костюмы второй империи гвардейцев оказалось недолгим. Гражданским оно, конечно понравилось, но Бернар, вместе с некоторыми другими бывшими военными, не испытывал ничего, кроме нетерпения. Оно было вознаграждено, когда Бернар оказался, наконец, в просторном зале собраний, где на столешнице рабочего места кресла номер двадцать пять седьмого ряда правой (разумеется, правой!) стороны красовалась трёхгранная бронзовая призма с гравировкой: «Бернар Д’Эвре». Зал заполнился скрипом кресел, жужжанием голосов, смехом, покашливанием – всем тем, что обычно сопровождает любые собрания. Первым с приветственной речью выступил Жан-Мари Дюмон, президент Республики. Дюмон сиял, и все знали, почему. Его родная партия умеренных консерваторов оказалась в большинстве, а значит, он сможет назначить премьера из своих людей и не мучиться, воюя с оппозицией. После речи президента, которая мало отличалась от тех речей, которых Бернар наслушался ещё в бытность зелёным курсантом, депутаты приняли присягу. Единственным ярким впечатлением первой половины дня стало появление в Ассамблее полномочного представителя Совета доминанты в сопровождении двух консулов от человечества. Высшие посещали человеческие планеты не часто, и вид пятиметровой глыбы полномочного представителя произвёл на графа впечатление. Вспомнив времена, когда он ещё служил во флоте, Бернар классифицировал Высшего как Бурильщика: представителя кремнийорганической расы, населяющей горячие землеподобные планеты где-то в глубинах доминанты. Бурильщики считались ближайшими партнёрами людей и формально патронировали их в Совете. Названием они были обязаны необычному для человеческого взгляда ротовому аппарату, действительно напоминающему вращающийся бур. Бурильщик проскрипел несколько слов. Честно говоря, его вид был куда своеобразнее речи, наполненной банальными фразами о великой цели, о благородном наследии и духовном единстве рас доминанты. Когда, наконец, Бурильщик удалился, и наступило время перерыва, Бернар облегчённо вздохнул. Вторая половина дня обещала стать более интересной: депутатам предстояло определиться с комиссиями, и на них у графа Д’Эвре были планы. Точнее, у него было чёткое и однозначное задание. Или, если уж говорить начистоту – гордому графу Д'Эвре отдали приказ. Но об этом думать не хотелось. Убедившись, что ресторан не работает, Бернар направился в один из кафетериев дворца. В Галерее Героев граф столкнулся с крупным мужчиной средних лет в строгом костюме со значком социалистической партии на груди. При виде Д’Эвре, он распахнул объятия и расцвёл улыбкой. - А-а, вот вы где, наш бенефициант. Поздравляю, поздравляю, господин граф! Бернар много слышал об этом человеке. Антуан Готье. Давний приятель покойного Мартинеса, строительный магнат, миллиардер, но при этом – убеждённый социалист, построивший политическую карьеру при поддержке профсоюза рабочих. Избран депутатом уже третий раз. - Благодарю, месье Готье. Антуан не мог похвастаться происхождением. Он был и оставался успешным простолюдином, популистом, пробравшимся во власть благодаря громким лозунгам, безотказно действовавшим на пролетариев, и щедрым пожертвованиям в благотворительные организации. От этого человека Бернар не ожидал ничего хорошего. - Вы ведь в кафе? Пожалуй, составлю вам компанию, – словно не заметив нарочито холодного тона Д'Эвре, объявил Готье. Убедившись, что Бернар не собирается останавливается, Антуан сменил траекторию и пристроился рядом. – Как, однако, переменчива фортуна, не правда ли, граф? - Не замечал. - Ну как же! – с деланным простодушием развёл руками Готье. – Ещё недавно вы были аутсайдером гонки, а теперь вуаля, и вы уже депутат Ассамблеи. А бедняга Мартинес в могиле с разрывом сердца. - Я слышал, у него случилось кровоизлияние в мозг, – сухо поправил Бернар. - Да какая разница, – пожал крутыми плечами Готье и ткнул пальцем в пол. – Главное, он там. А вы – тут. Вот ведь какая ирония. Он хотел было ткнуть пальцем в грудь графа, но что-то в глазах Бернара его остановило. Граф развернулся к Антуану. - Чего вы хотите, месье Готье? - Я? Да ничего. Просто… как старожил этого места, я хотел бы дать вам пару напутственных советов. - Я не нуждаюсь в ваших советах, месье Готье. Но Готье как будто не слышал его слов. - Клод был моим другом, граф. Хорошим другом. А дружба – это, знаете ли, прежде всего взаимопомощь. Великая штука - взаимопомощь. Вам этого не понять, вы аристократ, а не рабочий. У вас каждый сам за себя. Потому вы, в конечном итоге, и проигрываете. Но раз уж так случилось, что вы оказались на месте Клода, я советую вам воспользоваться его опытом и найти себе достойных друзей. Надеюсь, вы меня понимаете, господин граф? - Безусловно, месье депутат. А теперь прошу меня простить. Я вижу, там как раз появился мой достойный друг, с которым мне необходимо поздороваться. – Бернар коротко кивнул Готье. Тот отвесил ему преувеличенно любезный поклон и демонстративно отступил в сторону. В конце галереи действительно показался дылда Моисей Каро, с которым Бернара связывала многолетняя дружба. Граф знал Каро ещё по военной службе. Точнее, тогда Бернар ещё не был ни Д’Эвре ни, тем более, графом. Когда лейтенант Бернар Фрадетт получил первые погоны, подполковник Каро уже занимал пост начальника штаба Второго флота. Моисей сам был из лётчиков и поэтому благоволил к пилотам. Добряком подполковник не был, скорее напротив. Во флоте его любили за решительность, справедливость и принципиальность. За всё время, пока Бернар служил под его началом, не было случая, чтобы Моисей Каро принял поспешное решение, согласился на непродуманную операцию, даже когда на него давили высокие чины военного министерства. Поэтому, когда Каро вышел в отставку и подался в политику, капитан Д’Эвре с друзьями устроили славную попойку в честь избрания бывшего командира в планетарный сенат Орлеана. Покинув флот, Каро не забыл о своих наперсниках. Бернар пользовался особой любовью старика и отвечал ему тем же. Именно Каро посоветовал ему заняться политикой и помог с организацией первой избирательной компании в планетарный сенат. И вот теперь ученик, наконец, сравнялся с учителем. - Бернар, сынок, рад тебя видеть! – прогромыхал Каро, распахивая медвежьи объятия. Его легендарная рыжая борода, хоть и обзавелась серебряными подпалинами, по-прежнему задорно торчала вперёд, словно лезвие лопаты. Мужчины обнялись. Моисей любовно похлопал Бернара по спине, чуть не выбив из него дух. - Вот уж не думал, что ты так неразборчив в знакомствах! Что тебя свело с этим лицемером? – нахмурив лохматые брови, строго спросил старик. - Готье расстроен из-за Мартинеса, – брезгливо дёрнул плечом Бернар. Рядом с Каро он по-прежнему чувствовал себя мальчишкой. – Вот и решил мне об этом сообщить.