На этот раз исследуемый объект оказался огромным самцом. Триста Четвёртый не знал, с какой целью Решающие распорядились чередовать в экспериментах половую принадлежность подопытных, но кто он такой, чтобы сомневаться в их указаниях? Триста Четвёртый бегло изучил сопроводительную информацию: на этот раз ему досталась личинка, не обладающая индивидуальным сознанием. Первое пробуждение объекта должно осуществиться в процессе эксперимента. Опять-таки неизвестно, кто решил, что все подопытные должны непременно бодрствовать. Но так положено, и Триста Четвёртый без тени сомнения активировал режим пробуждения. Как холодно! Что это вокруг? Такое ослепительно-белое? Где он? И кто он? Мысли путаются, заплетаются, словно ноги на льду. Что такое лёд? И что такое ноги? Ослепительно белое треснуло, разошлось в стороны. За ним обнаружился объем. Тоже белый. Но не такой яркий. В нём находятся… формы. Предметы. Тени. Он сел. Так вот что такое ноги. Вот эти два шланга, с уплощёнными концами и отростками на самом краю. Откуда он знает, что такое шланг? Откуда он вообще хоть что-то знает? В ушах звенит и булькает. Он потряс головой. Лоб защекотало. Тонкие мягкие нити. Это волосы. Так-так. Уши, волосы, лоб. Подумать только, сколько всего сразу! И всё это – он. Его части. Всё вместе – это он. На пальцах – ногти. Интересно. Он встал. Пошатнулся, но устоял. Его тело знает, как стоять. И как идти. Вокруг стоят какие-то штуки. На них что-то лежит, из них что-то торчит. Светится и мигает. Он обернулся. Продолговатый белый контейнер. Он раскрыт, словно треснувшее пополам яйцо. Из этого контейнера он и вылез. Вылупился? Из яйца вылупляются. Кто? Такие, как он. Кто они – такие, как он? Люди! Точно, люди! Он – человек. Человек – это один из «люди». Да. Он – человек, который называется мужчина. Ну надо же. Как интересно! Звон изменился. В нём послышался ритм, стали различимы тона. И, внезапно, беспорядочные звуки сложились в единую систему – речь. В слова, которые можно слышать и понимать. Которые что-то означают. «Проверка, проверка, – гласили слова. – Если вы это слышите, поднимите правую руку». Он слышит. Конечно же, он слышит! Рука – эту штуковина, торчащую сбоку. Это она – рука. Да, но их же две! Какая из них правая? Похоже, вот эта. Он и сам не мог бы объяснить, откуда у него появилась такая уверенность. Но эта штуковина точно была правой рукой и ничем другим. Он поднял её. Ух ты, она, оказывается, сгибается посередине. Так что, разогнуть или не надо? На всякий случай он разогнул. Звуки изменились. «Отлично. Можно опустить руку». Он повиновался. «Море», – сказал голос. Хотя в белом помещении ничего подобного не было, ему вдруг показалось, что он видит какое-то серое бескрайнее пространство, по которому передвигались небольшие горбы. Некоторые увенчаны белой накипью. Волны. Пена. Море. «Дерево». И снова видение: коричневая трубка, торчащая из… такая большая вещь, называется «земля». Да, из земли выходит коричневая трубка. От неё отходят трубки поменьше. От тех ещё меньше. На них трепещут зелёные плоские отростки. Ствол, ветви, листья. Колышутся под ветром. Дерево. «Вы понимаете все слова, которые слышите?». Без дополнительных указаний он поднял правую руку. «Превосходно. Вы в полном сознании. Займите место в круге». Он огляделся. На полу синим ярким огнём загорелась окружность. Ну надо же! Он ступил босыми ногами внутрь. «Держите руки вдоль туловища». Ух ты. Оказывается, они торчат в разные стороны, а он и не заметил. Он поспешно вытянул руки вниз. Из пола бесшумно поднялись прозрачные стенки. Он оказался внутри стеклянного стакана. Потрясающе. Все интереснее и интереснее. «Дышите ровно». Ага, понятно. Он выровнял дыхание. Так, и что же будет дальше? Дальше была боль. Страшная боль. Но длилась она всего один миг. Триста Четвёртый отключил генератор и принялся за работу. Объект, как и следовало ожидать, полностью растворился. Теперь предстоит изучить процесс распада и проанализировать то, что осталось от объекта. Хоть бы одна целая клетка! Она могла бы изменить всё. Сканирующие лучи тщательно прошлись сверху вниз и обратно, просвечивая протоплазму, заполнившую дно исследовательского объёма. Ничего нового. Всё те же простейшие углеродные соединения и гидроксид водорода с незначительными примесями. Ни одного ядра. Ни одного фрагмента ДНК. Ничего. Триста Четвёртый разочарованно покачался на щупальцах. Распад, как всегда, оказался всеобъемлющим. По команде исследователя включился режим очистки. В основании объёма, заполненного серовато-розовой протоплазмой, открылись отверстия вакуум-створов. С пронзительным свистом они втянули в себя то, что осталось от человека. Дезинфекция, промывка, просушка. Прозрачные стенки, на которых не осталось ни одного пятнышка, втянулись в пол. Триста Четвёртый тем временем изучил запись процесса, сверяя его попутно с предыдущими тестами. Распад начался немедленно после включения оборудования и занял ровно один ми-ут[4]. Тоже точно как всегда. Триста Четвёртый уныло снизил проводимость своих нервных окончаний, погрузившись во врачующую меланхолию. Ничего не получается. Что бы они ни делали, как бы ни меняли исходные условия – результат всегда оказывается одинаковым. Словно в насмешку. Неужели Локальный Наставник не видит, что это – тупик? К чему тратить время и ресурсы? Нет, конечно, Триста Четвёртый не осуждал – как он мог осуждать самого Локального Наставника? Но человеческие существа раздражали его до зелёных пятен на спине. Огромные, несуразные, примитивные. А то, что от них оставалось после завершения эксперимента, при удивительной внешней схожести с пищевой слизью, даже несъедобно! «Какая прискорбная трата ресурсов, – медленно думал Триста Четвёртый, заполняя бланк. – Ничего из этого не выйдет». Ему стало скучно, и в дополнение к чётным он отключил все ячейки с простыми номерами. Просто так, из чувства протеста. До конца смены ему предстояло провести ещё семь экспериментов: четыре с самками и три – с самцами. Какая тоска… Убедившись, что лаборатория очищена и стерилизована, он запустил транспортёр, подающий в помещение криокапсулы с подопытными, и в очередной раз изменил параметры облучения в соответствии с планом. В лабораторию вползла следующая капсула. На этот раз с человеческой самкой. «Опять всё с начала…», – с отвращением подумал Триста Четвёртый, запуская процесс пробуждения. «И когда уже эта смена закончится…» ДОМИНАНТА: ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КРУГ. Французская республика. Система Новый Париж. Город Париж. За полгода до текущих событий. На стенных часах 17:25. Значит, ещё пять минут. Филипп Клебер перебрался из глубокого кресла на стул. На стуле можно распрямиться, развернуть грудь, как-то дышать. Боль, на время притуплённая таблетками, уже возвращалась, кралась на мягких лапах, ожидая момента, чтобы запустить в него острые когти. Сегодня Филипп даже не открыл «Рассказы о Шерлоке Холмсе», хотя в последнее недели древние истории о придуманном сыщике стали его спасением, как и викторианский Лондон, в который он мог сбежать от мыслей о неизбежном. Но, сколько не бегай, а судьба всё равно тебя догонит. 17:27. Ещё три минуты. Мистеру Холмсу придётся немного подождать… И зачем он поехал в клинику? Ведь уже по телефону всё стало ясно. Доктор Бонне говорила тем самым тоном, который сам Клебер приберегал для ближайших родственников жертв. «Месье Клебер, пришли результаты ваших анализов… Нет-нет, я бы хотела обсудить при личной встрече… когда вам будет удобно… Да, в 17:30 подходит… Да-да, у меня в кабинете». Краткость, сдержанность, участие. Профессионально. Чужая беда делает бодрый тон лживым и неуместным. К нему прибегают идиоты, убеждённые, что их наигранный оптимизм способен вызвать у скорбящих что-то, кроме отвращения. Филипп неосмотрительно глубоко вдохнул и тут же согнулся в приступе кашля. Казалось, лёгкие попросту лопнут. Сплюнул в салфетку. С кровью. Скомкал салфетку и бросил в урну. Выпрямился, откинулся на спинку, восстанавливая дыхание. Секретарь доктора, сухая, как щепка пожилая дама, на миг оторвалась от экрана, убедилась, что он ещё жив и вновь уставилась в вирт-плоскость. Конечно. Проработай столько лет в таком месте и научишься делать выводы безо всяких анализов. От дамы-щепки отчётливо тянуло табаком. Что за злая ирония: секретарша известного онколога – заядлая курильщица. Разве не смешно? Смешно же. Почему он не обратился к врачам раньше, год назад, когда всё только начиналось? Как он мог оказаться настолько беспечным? Хороший вопрос. Бессмысленный, но хороший. Один из тех, какими задаёшься, когда становится слишком поздно. Прокручиваешь их в голове снова и снова, как будто это может что-то изменить. Всё дело в том, что подсознание не может смириться с перспективой неотвратимой смерти. Оно вновь и вновь вынуждает мозг искать выход, в животной убеждённости, что от смертельной угрозы можно убежать, можно спрятаться, надо только понять – как и куда. Филипп Клебер, старший следователь легендарной и страшной Конторы, лучше иных психологов разбирался в мотивациях человеческих поступков, но и он не смог вырваться из ловушки смертельно испуганного подсознания. Так всё-таки, почему он не обратился к врачам раньше? Да много почему. Не верил в серьёзность проблемы. Вообще о ней не задумывался. Да и когда было задумываться? Контора годами живёт в состоянии аврала. Она всесильна, но малочисленна. Специалисты в ней наперечёт, болеть попросту некогда. К тому же, сначала казалось, что во всём виноват перенесённый на ногах грипп. Отлежаться не получилось: как назло, погиб префект департамента Сены. Его застрелил личный помощник, который потом покончил с собой, из того же пистолета. Ни записки, ни свидетелей. Две недели Клебер распутывал это дело. Жил на витаминах и жаропонижающих. Потом температура спала, силы вернулись, и он перестал обращать внимание на лёгкое недомогание. Покойный префект вывел Контору на коррупционную схему в высших кругах столичной полиции, и Клеберу окончательно стало не до слабостей. А болезнь тем временем развивалась. Сначала кашель накатывал редкими приступами, затем стал привычной нормой. Он мог напасть на службе, в ресторане, ночью. Силы таяли. Люси всё настойчивее предлагала пройти обследование. Даже демонстративно ушла спать в другую комнату. А коррупционное дело всё тянулось, и времени никак не находилось. «Да и вообще, чего таскаться по врачам из-за такой ерунды, как кашель? Так можно стать законченным ипохондриком», – отшучивался Филипп. Сейчас, задним числом, он понимал, что к тому моменту уже находился во власти простейшего механизма психологической защиты – отрицания. Для того чтобы одуматься, ему потребовался год. Безвозвратно потерянный год! Непрофессионально. Непростительно. Глупо. Прежде всего – глупо. - Месье Клебер? Месье Клебер! Филипп вздрогнул, отвлёкшись от привычной жвачки размышлений и сожалений. - Да? - Доктор Бонне готова вас принять. Филипп поднялся, стиснул зубы. Глупость наказуема. Настало время платить. Анн-Клер Бонне, миниатюрная брюнетка, выглядящая значительно моложе своих лет. На первый взгляд, ей не больше двадцати восьми. Есть такой тип женщин, чей возраст выдаёт только выражение глаз. Но обилие дипломов и адресов в позолоченных рамках, украшающих стену за спиной онколога, ясно говорило, что доктор Бонне как минимум разменяла четвёртый десяток. Клебер осторожно опустился на стул, стиснув пальцами ставшие острыми колени. В последнее время он стремительно терял вес. - Всё плохо, верно? – ровно, чтобы не сбить дыхание, спросил он, безотчётно надеясь, что случится чудо, что онколог улыбнётся и скажет, что лечение подействовало. Не улыбнулась. - Всё действительно плохо, месье Клебер, – эхом отозвалась она. – Извините за прямоту… Но вы – детектив… - Следователь, – автоматически поправил Филипп. Для посторонних он служил в отделе особо тяжких преступлений парижской полиции. - Да, следователь. В любом случае, вы достаточно мужественны чтобы… - Химиотерапия не помогла. Так? - Увы. – Онколог не опустила глаз, и за это Клебер был ей благодарен. – Если бы вы обратились к нам на полгода раньше… Полгода. Не месяц, не два. Половина года. Значит, время упущено. Безвозвратно. Рак обосновался в нём, пророс сквозь него, как плесень в синем сыре, набрал силу. Ему нипочём жёсткое излучение, ему плевать на яды, которыми врачи пропитали тело Филиппа в отчаянной попытке отвратить неизбежное. - Других средств не осталось? – зачем-то уточнил он. – Скажем, хирургическое вмешательство? - Увы, – повторила доктор. – Ваша карцинома осложнена гематогенным метастазированием… Это означает, что опухоль через кровеносные сосуды распространилась из лёгких на другие органы. Операция ничего не изменит. К сожалению, на этой стадии я могу предложить только паллиативное лечение. Обезболивающие препараты, кислородотерапия… Клебер не выдержал и закашлялся. - Понятно. Облегчение страданий, – просипел он, отдышавшись. – И сколько… сколько мне осталось? - От одного до двух месяцев. Мне искренне жаль, месье Клебер. - Мне тоже, – горько признался Филипп. Страх отступил. Ведь что страшит более всего? Неизвестность. А сейчас… «мене, мене, текел упарсин»[5]. Всё сказано, всё решено. Единственное, чего он сейчас боялся, до судорог, так это того, как он расскажет о приговоре врачей Люси. - Я подготовила вам рецепты и назначения. Если строго придерживаться рекомендаций, мы сможем выгадать для вас ещё месяц, возможно чуть больше, – негромко произнесла онколог. Её неестественно идеальная, кукольная внешность диковинно контрастировала с жестокой сутью произносимых слов. Филипп не видел смысла продлевать агонию, но, тем не менее, поблагодарил доктора Бонне и забрал тонкую зелёную папку c рецептами и направлениями. Из клиники Филипп вышел твёрдым шагом. Период мучительной неопределённости, наконец, закончился. Закончились изнуряющие процедуры. Больше никакой химии, никаких облучений. Всё. У него остался месяц. Или два. Этого достаточно, чтобы привести в порядок дела. Вызвав машину, запаркованную на одной из ближайших сотовых парковок, Филипп закинул в рот сразу две таблетки анальгетика и задумался: а куда, собственно, направиться? В Контору возвращаться нет смысла, сосредоточиться на деле всё равно не получится. Домой… только не домой. Мерить шагами салон и представлять неизбежный разговор с Люси... Нет, не сейчас. Ему нужна пауза. Надо перевести дух, собраться с мыслями. Булонский лес? Да, Булонский лес – это хорошо, это правильно. Там, на дорожках шато Багатель, можно прийти в себя. Значит, решено. Булонский лес. Скромный серый «Ливорно» с негромким гудением приземлился в ближайший посадочный квадрат, поднял прозрачную дверцу. Приняв владельца, авиетка тут же взмыла в воздух, прошла разгонный участок и влилась в северо-восточный поток частного пассажирского транспорта. Задав курс и настроив климатическую установку на морской бриз, Филипп решил скоротать время за изучением своего приговора, заключённого в зелёную папку. Не «Холмса» же читать, в самом деле… Всё было именно так, как сказала доктор Бонне. Опухоль проросла в печень, кости и почки. Неудивительно, что обезболивающие помогают всё хуже. Проклятый рак грызёт его изнутри, как терьер кость. Если и опиоиды перестанут помогать, а к тому всё и идёт, впереди недели настоящей агонии. Может, стоит покончить с этим одним ударом? Отключить автопилот и спикировать на какой-нибудь пустырь? Десять секунд, и всё закончится. Филипп, забывшись, излишне сильно вдохнул и тут же разразился долгим приступом кашля. В глазах помутилось, буквы на листке бумагоподобного пластика расплылись, задвигались, слились в чёрный круг… Стоп, а дело-то не в глазах! Ведь границы листа и окружающие предметы Филипп по-прежнему видел чётко и ясно. И только на самой странице творилось черт знает что. Чёрный круг выбросил из себя сеть изломанных линий. Линии расчертили страницу, на ходу формируясь в слова. Совсем другие слова. Вместо сухих строк диагноза посередине листа осталась лишь одно предложение, набранное жирным крупным шрифтом. « Вы хотите жить, месье Клебер? »