«Господи, Фредерик, ты что, не понимаешь? Как только ты подашь в отставку, твой договор с семьёй обнулится. Ты будешь считаться не выполнившим условия. Ты вообще читал контракт?» Я схватился за голову. Получается, подлец Готьер всё-таки меня перехитрил! Да ещё как! Теперь, проиграв, я потеряю и семью, и мундир! Очевидно, мои чувства отразились на лице, потому что Винсент похлопал меня по плечу. «Ну-ну, приятель, не раскисай. Ты его сделаешь, даю голову на отсечение. Сен-Сир ещё не видел такого умного сукина сына, как ты». Поддержка друга немного привела меня в чувство. В самом деле, я ведь с самого начала был уверен в победе! Так почему изменившиеся условия должны меня огорчать? Я одолею Готьера, так или иначе! Наручный вирт завибрировал, напоминая о занятии, и мне пришлось поспешить. Только не хватало начинать соревнования с опоздания. Я успел в последний момент, лишь чуть-чуть опередив профессора Паради. Первой послеобеденной парой шла геология, а это не та наука, которая требует напряжённой работы мозга. Пока наш дорогой профессор Паради разливался соловьём, описывая свойство известняков в условиях горячих суперземель, я изучал расписание и прикидывал, на чем я смогу обойти Готьера. К этому времени я уже совершенно успокоился и ни секунды не сомневался, что способен победить этого тупого зубрилу. Но ставки были высоки как никогда, и я не желал лишиться семьи из-за какого-нибудь досадного пустяка. Пока, как подсказывал мне саднящий после спарринга бок, Готьер ведёт один-ноль. За теоретические дисциплины в сфере точных наук я не беспокоился. Физика, химия, высшая математика – эти предметы требуют прежде всего сообразительности и ума, а не просто хорошей памяти. А значит, на них я смогу вырваться вперёд. Но вот этика, искусство и литература… тут мне могло прийтись туго. Особенно учитывая предвзятое отношение к вашему покорному слуге мадмуазель Элизы Лорти, нашей профессорши по этике. Она вбила себе в голову, что я над ней насмехаюсь. А я всего-то заметил, что в моей работе мне вряд ли потребуется этика, и что штудировать этикет – это пустая трата времени и сил. Ничего, зато у профессора Жоли я точно смогу отыграться. Добрые люди подсказали мне, что Готьер не особенно дружит с программингом ординет-систем. О профильных предметах я вообще не беспокоился – в биологии среди третьекурсников, а возможно и на всём факультете, мне нет равных. Я не хвастаюсь, а просто констатирую факт. Оставались оружейные системы и техника – наземная и космическая. Тут могли возникнуть всякие неожиданности. Подведя итоги я убедился, что в целом картина складывается неплохая. Как не посмотри, получалось, что по большинству предметов мне удастся одержать над Готьером верх. Совершенно успокоившись, я отложил расписание и стал слушать старину Паради, который как раз рассказывал, что произойдёт, если ты – известняк, и на тебя давят семьдесят тысяч атмосфер. Да. Не хотел бы я оказаться известняком. Не буду описывать все эти две недели. Скажу только, что, несмотря на уверенность в собственных силах, я не давал себе поблажек и выкладывался на все сто процентов. Даже написал для Камиллы Пикар, старой девы, которая пыталась с переменным успехом приобщить нас к искусствам, небольшой трактат, в котором сравнивал героев Рудольфа Распе и Альфонса Доде. Разумеется, я выбрал эту тему не случайно. Даже слепой увидел бы в моей работе намёк на хвастуна и фанфарона Готьера. Наша дражайшая Камилла, очевидно, намёка не поняла. Но, тем не менее, оценила мой труд на восемь баллов из десяти. Хотя могла бы поставить и все десять, а не придираться к мелочам. Можно подумать, принципиально важно, что прототип барона Мюнхгаузена был действительным ротмистром русской, а не прусской армии. Разницы-то – всего одна буква! И вообще, какое значение это имеет сейчас, когда и Россия, и Пруссия давно превратились в ядовитый пепел нашей злосчастной погибшей Родины? Но не буду углубляться в частности, тем более что у меня не так уж много времени на этот дневник. Через две недели, минута в минуту, мы вновь вернулись на ту самую поляну, на которой самонадеянный Готьер предложил мне пари. И что бы вы думали? Случилась крайне досадная коллизия, которую мы почему-то не предусмотрели. Выяснилось, что мы набрали равное количество очков. Ничья. Я, честно говоря, оказался в затруднительной ситуации. Но, как оказалось, Готьер был озадачен не менее моего. Очевидно, это самовлюблённый тупица даже мысли не допускал, что я смогу с ним сравняться. Тем не менее, у него хватило наглости утверждать, что раз я не смог превзойти его, то пари выиграл он. Ведь это, по его словам, означало, что я действительно не имел преимущества перед ним при усыновлении. Я, честно говоря, перепугался и не сразу сообразил, что ответить наглецу, но, к счастью, мне на помощь пришёл не кто иной, как Винсент. Он сходу обвинил Готьера в жульничестве и включил запись, которую он предусмотрительно сделал две недели назад. И там чётко и однозначно говорилось, что выигрывает тот, кто окажется впереди больше, чем по половине предметов. Он предложил ничью. Но тут уж меня, что называется, заело. Я не собирался и дальше терпеть этого ублюдка, который все равно найдёт способ продолжать меня доставать! Видно, меня окончательно достали его насмешки, потому что я предложил такое, чего никогда бы не сделал в спокойном состоянии. Ведь я рисковал, и рисковал по-крупному. Я не нашёл ничего лучшего, чем предложить попросить сделать нам переэкзаменовку-дуэль по нашему основному предмету у первого же профильного преподавателя, который выйдет сейчас из дверей учебного корпуса. Готьер хотел было отказаться, очевидно, заподозрив какой-то подвох, но свидетели нашего пари единодушно выступили за это решение, и он был вынужден согласиться. Мы уселись на бордюр, окаймлявший клумбу с Víola trícolor[8] , и стали ждать. Хотя я и не сомневался, что как биолог гораздо сильнее Готьера, а всё-таки некий червячок страха грыз мою душу. А может, это была совесть. Ведь своим импульсивным поступком я, сам того не желая, разменял любовь своей прекрасной семьи на глупое, безответственное пари. Но тем больше во мне росла уверенность в победе. Я не мог, не имел права проиграть! Спустя две минуты из дверей бочком выбрался, сжимая под мышкой огромный пук свёрнутых в трубку ватманских листов… мой любимый, мой драгоценный профессор Жан-Рене Филирр! Увидев радость, отразившуюся на моём лице, Готьер помрачнел. Винсент вызвался переговорить с Филирром, разумеется, не рассказывая ему о том, какими печальными для одного из нас могут оказаться результаты пари. Филирр, оставшийся в свои почтенные годы натурой по-юношески увлекающейся, пришёл в восторг от идеи интеллектуальной дуэли двух лучших студентов. Он тут же пригласил нас обоих, а также всех болельщиков в аудиторию. На улице казалось, что интересующихся нашим пари не так уж много. Но когда они набились в аудиторию, оказалось, что наше состязание привлекло внимание чуть не всего факультета! Кто-то с седьмого ряда показал мне две руки с оттопыренными большими пальцами. Я не без удивления узнал того самого первокурсника, который из-за меня дважды нарвался на наряды. А я-то полагал, что он меня терпеть не может! Всё, что было потом, я запомнил буквально дословно. Профессор Филирр, сияющий так, словно мы сделали ему большое одолжение, объявил условия состязания. Он напишет на доске три вопроса. Нам даётся час на подготовку. Потом мы сдаём профессору свои ответы. После этого, по жребию, один из нас удаляется в лаборантскую, а второй устно защищает свои ответы перед аудиторией. Затем, когда он заканчивает, приглашается второй соискатель, и история повторяется. Немного громоздко, зато просто и справедливо. Мы заняли свои места. Горя нетерпением, я устремил взгляд на доску, на которой один за другим появлялись вопросы, вводимые Филирром. Первый вопрос: «Ниже описаны условия на планете Х. Описать её вероятные биомы». Я скользнул глазами по столбцу с данными. Звезда жёлтый карлик, светимость… поверхностная температура… ну тут все отлично… планета… ага, спутник газового гиганта. Данных было много, и это хорошо. Все они прекрасно укладывались в стандартную таблицу Лефрансуа. Отклонения были, но не существенные. Оставалось только начертить таблицу, и сделать выводы. Тем временем Филирр перенёс на доску второй вопрос. В нашем распоряжении оказались фрагментарные останки какого-то существа и минимальные сведения о его ареале обитания. Требовалось восстановить облик и спрогнозировать повадки. В качестве усложняющего элемента нам запрещалось использовать возможности сканера ДНК. Кстати говоря, на самом деле этот прибор называется Мультифункциональным молекулярным сканером биологических образцов, но неверное название, как это часто бывает, намертво за ним закрепилось. Просто поразительно, как люди любят упорствовать в своих заблуждениях! Со сканером эта работа была совершенно рутинной, но в том-то и прелесть нашей науки, что она позволяет заменить формальные действия (ау, Готьер!) работой мысли, вдохновением учёного и интуицией. Это задание настроило меня на оптимистический лад, и я с оптимизмом принялся ждать третьего задания. В третьем задании нашему вниманию предлагался длинный список обитаемых планет и исчерпывающее описание их биомов. От нас требовалось найти среди них биомы общего происхождения и попытаться найти среди них «корневой» мир, то есть ту планету, с которой началось расселение биомов. Я не выдержал и бросил на Готьера торжествующий взгляд. Профессор запустил таймер, выведя его на боковой экран. Алые цифры начали убывающий отчёт. Мы оба принялись за работу. Таблицу Лефрансуа я заполнил довольно быстро. Эта штука хороша тем, что позволяет сразу выделить главные признаки, которые определяют основные свойства биома. Планета, о которой шла речь, оказалась довольно заурядной. Как я уже говорил, она даже самостоятельной планетой не была. Так, спутник горячего Юпитера кружившего вокруг своего светила на среднем расстоянии тридцать миллионов километров. Вокруг газового гиганта вращался целый табун разномастных спутников. Меня интересовал самый крайний из них. Средняя температура на его поверхности колебалась от 350 до 450 градусов по старине Цельсию. Гравитация – двадцать пять процентов от стандарта. Атмосфера… ничего особенно интересного за исключением газообразного фосфора. Ну да, при такой температуре… В качестве жидкости на планете плескались озера серы и олеина. Разумеется, в породах масса кремния, как, впрочем, почти всегда на каменистых планетах. Всё остальное второстепенно. Из особенностей только глубочайшие системы пещер, пронизывающих планетарную кору. Ладно, в принципе всё ясно. Обычная углеродная белковая жизнь загнётся тут в пару секунд. А кто тут точно не загнётся, это довольно распространённая кремниевая жизнь на основе связей кремния вместо углерода, серы в роли окислителя вместо кислорода и с газообразным фосфором вместо азота. При высокой температуре и низкой гравитации эти три элемента способны образовывать достаточно сложные молекулы, которые, несмотря на высокую, по сравнению с углеродом, атомную массу кремния, останутся достаточно устойчивыми. В итоге из них часто получаются приличные кремнебелки, использующие кремниевые подобия пептидных связей. В общем, особенно долго не рассуждая (а чего тут рассуждать, вопрос-то простенький), я описал характерный для этого типа планет биом. Как правило, кремниевые организмы медлительны и живут в совершенно иной временной шкале, но, учитывая состав и температуру атмосферы, я бы предположил, что тут они могут оказаться достаточно резвыми, чтобы обеспечить десанту неприятности. Поймите меня правильно, обычно кремниевая жизнь замкнута на себя и существует по принципу «я тебя не трогаю, если ты не трогаешь меня», но тут это общее правило могло и не сработать. И все из-за того, что планета оказалась спутником гиганта. Смена дня и ночи тут происходит по более сложным законам, как и смена времён года. А резкие и частые изменения условий, как правило, сказываются на нравах обитателей подобных миров не лучшим образом. Судя по спектру звезды, система недостаточно стара, чтобы кремниевая жизнь, развивающаяся медленнее углеродно-белковой, достигла разумной стадии. Скорее всего, десанту придётся иметь дело с достаточно несложными, но потенциально опасными существами. Я быстро заполнил нижнюю строку таблицы, порекомендовав десантной группе по возможности придерживаться туннелей – там была щадящая температура, при которой кремнёвые создания становились медлительными и, соответственно, безопасными. Но что-то меня удержало от того, чтобы перейти к следующему вопросу. Я засомневался, что Филирр даст нам такую простую задачку. И ещё раз просмотрел таблицу. Что я мог упустить? И знаете, ведь я нашёл! За ворохом второстепенной информации хитроумный профессор скрыл одну принципиально важную вещь. Склонение спутника и направление его вращения. А вращалась наша планетка в противоположном направлении по сравнению с остальными спутниками гиганта. И орбита её располагалась под углом к прочим. Думаю, вы уже и сами всё поняли! Наш спутник был когда-то самостоятельной планетой. Возможно, космическим шатуном, но, скорее, полноценной планетой звёздной системы. Это в корне меняло дело. Ведь это означало, что исходная жизнь, если она была на планете, могла оказаться совершенно иного типа. Скорее всего, эта жизнь погибла в той космической катастрофе, которая забросила планету на орбиту горячего Юпитера. Такую резкую смену условий обитания не выдержит ни один тип существ. За исключением тех, кто сумел найти убежище, которое демпфировало изменения климата. Теперь-то я смотрел на разветвлённые системы пещер совершенно другими глазами. Они могли служить прибежищем для совсем другой жизни, загнанной в подземелья разразившейся катастрофой. Я представил себе бывших повелителей планеты, внезапно оказавшихся в тесных катакомбах. Страшно подумать, каким жестоким мог оказаться естественный отбор в этих каменных теснинах! И насколько совершенными механизмами выживания должны владеть те, кто выжил в этой борьбе. Соваться в их владения – это чистое самоубийство! Лучше уж действовать на поверхности, где у десанта будет свобода маневра! Я решительно изменил свои рекомендации и только тогда перешёл ко второму вопросу. Так-так… что тут у нас? На этот раз останки неизвестного существа оказались вморожены в глыбу мутного льда. Вот такие вещи я люблю! Лёд для нашего брата биолога – настоящая машина времени, доставляющая своё содержимое через тысячелетия в практически неизменном виде. Лёд оказался водяным, с остаточными следами метана и аммиака. Это вселяло надежду. Содержащийся в нём биологический образец, судя по сканам, представлял собой маленький фрагмент кости с остатками плоти на ней. На кости имелись выросты, которые, как я надеялся, окажутся зубами или их аналогами. Таким образом, кость могла быть фрагментом челюсти какой-то твари. Биохимия существа, потерявшего кусок челюсти, меня тоже порадовала, хотя сюрпризом не стала. Не так уж много жизненных форм обитают в мирах, наполненных обычной водой в жидком состоянии. А в том, что на родине погибшей твари вода пребывает в жидком агрегатном состоянии, я не сомневался: ведь как-то же попала эта кость внутрь ледяной глыбы? Хотя… лёд – аморфная порода и за несколько тысяч лет вкрапление могло просто погрузиться в толщу льда. Но первое же знакомство с результатом анализа подтвердило: на родине трупа была жидкая вода. Костная ткань была выстроена на основе обыкновенных углеродно-кислородных соединений. Я обрадовался им, как давно потерянным друзьям. Всё-таки с родными углеродными белками работать не в пример проще. Основной строительный материал кости, естественно, кальций. Это и понятно. В нашем биоме, например, кремний используют для создания твёрдой структуры только простейшие существа типа некоторых губок и диатомных водорослей – это наследие ранних периодов развития Древней Земли, когда кальций был слишком большой роскошью, чтобы разбрасываться им направо и налево. Значит, наш дорогой покойничек жил на землеподобной планете, насчитывавшей не менее миллиарда лет эволюции живой материи, решил я. Отлично. Я продолжил осмотр. Пользуясь виртуальным резаком, я освободил фрагмент ото льда, впервые увидев его воочию. Разумеется, я оказался прав. Костные выступы не были частью самой кости, а располагались в углублениях, закрепляясь там несколькими корнями. Ну конечно, зубы! Это же просто превосходно! Теперь можно думать, что же эта зверюга представляла собой при жизни. Челюсти для этого – просто подарок судьбы. Лучше не придумаешь. Прежде всего я присмотрелся к форме зубов. Будь они конической или кинжаловидной формы, я смог бы заключить, что передо мной - хищник. Но тут зубы были совсем другими. Резцы сменялись окрайками, а те, в свою очередь – широкими молярами. Похоже, это существо должно было тщательно пережёвывать пищу, перемалывая её в кашицеобразную массу. Вывод напрашивался сам собой – передо мной растительноядное существо. Возможно, студенты другого факультета, например, инженеры или те же десантники, решили бы, что это решает все проблемы. Раз животное не хищное, можно не обращать на него внимания. Сколько раз я слышал подобное от неспециалистов. Просто смешно, честное слово! Такое впечатление, что эти люди вообще ничего не знают о таком понятии, как жизнь. Я, например, могу не сходя с места перечислить не менее двух десятков растительноядных животных разных планет, которые дадут фору любому пожирателю плоти. Так что я не стал спешить с выводами. Конечно, лучше всего было бы секвенировать ДНК существа. Но, как я уже говорил, мне был доступен лишь минимальный инструментарий. Оно и понятно, генная карта существа сама по себе явилась бы ответом на вопрос Филирра. Оставалось полагаться на наблюдательность. Я присмотрелся. Между двумя зубами застрял крошечный зелёный комочек. Так-так. Это уже становится интересным. Я аккуратно извлёк комочек и осторожно распрямил. Да что же это, Филирр издевается, что ли?! Я едва не расхохотался. И поверьте, было отчего. Остаток листка, которым перед смертью лакомилось это существо, был мне хорошо знаком. Это самый обыкновенный Trifolium praténse, он же клевер луговой. Я сразу его опознал по крошечным ресничкам по краям тройчатого листа. Теперь вариант конвергентной эволюции, на который я и так-то не очень рассчитывал, полностью исключался. Согласитесь, конвергенция подразумевает определённый уровень внешнего сходства объектов, но никак не их полное совпадение. Вероятность такого совпадения меньше, чем… в общем, это невозможно и всё. То есть передо мной был самый настоящий клевер. А значит, существо жило на одной из планет, переданных Высшими нам, человеческой расе. Однако, ну и шутник наш профессор! Я продолжил размышлять. Клевер предпочитает умеренный климат. Значит, речь идёт о животном средней полосы. Это резко сузило спектр поисков. Грызунов я отмёл сразу – челюсть совершенно не подходила для представителей этого отряда. Скорее, речь идёт о достаточно крупном копытном. Но вот о каком именно? Я задумался. Увы, я не помнил точного строения челюстей земных копытных. А зубрила Готьер наверняка помнил. Вот ведь дьявольщина! Я только и смог, что исключить коз и овец, как домашних, так и диких. У тех челюсти явно меньше. Но и оставшийся выбор угнетал: благородный олень, лось, лошадь, корова, вол… Я ещё раз тщательнейшим образом изучил зубы объекта. Помимо зелёного стебелька в углублениях меж зубных бугорков оставалась какая-то бурая масса. Я виртуальным пинцетом соскрёб несколько образцов и положил под микроскоп. И тут мне снова улыбнулась удача. Просто поразительно, насколько мне везло в этот день! Масса совершенно точно представляла собой фрагменты растений, подвергшихся воздействию кислой среды! А значит, они уже побывали в желудке зверюги. А потом снова попали в рот. Это означало, что у искомого животного многокамерный желудок и оно отрыгивает полупереваренную пищу для повторной обработки. Прощай, лошадь. Ты так не умеешь. В этот момент мне пришла в голову ещё одна мысль. Я прикинул возраст зубов. Судя по большому промежутку между зубами и сточенным почти до шейки резцам, животина скончалась в весьма преклонном возрасте. В природе до таких лет травоядные не доживают. Потеряв подвижность, они сразу становятся добычей хищников. И тем самым освобождают место для молодых. Эволюция во всей красе. Кроме того, уцелевший фрагмент кости не имел следов чужих зубов или когтей. Это тоже о многом говорило. Отсеяв все прочие варианты, я пришёл к одной, невероятно простой версии. Передо мной была челюсть самой банальной коровы. Нет, ну каков Филирр?! Из миллионов пород самых экзотических видов живых существ он выбрал корову! Нет, это положительно забавно! Тщательно аргументировав своё заключение, я перешёл к третьему вопросу, который оставил «на сладкое». О да! Тут нашлось, над чем поломать голову. Пять десятков планет, широчайший спектр природных условий. Я посмотрел на таймер. Матерь божья! Я и не заметил, что потратил на два предыдущих вопроса целых сорок минут! Вот ведь незадача! А мне-то казалось, что я справился минут за двадцать. Что поделать, с чувством времени, которым славятся, например, десантники и пилоты, я всегда ладил не очень. Не желая более тратить впустую ни секунды, я быстро разделил планеты по глобальным типам. Углеродная жизнь – тридцать семь планет, кремниевая – двадцать одна. И две – смешанные. Разумеется, именно от этих миров я ожидал основного подвоха и потому оставил их напоследок. В углеродных мирах я провёл дополнительное деление по кислородно-метановой основе. И это, согласитесь, логично. Метановые миры – холодные и тёмные, явно не могли оказаться родственниками тёплых кислородных миров, в которых журчали водяные ручьи, а с неба падал не жидкий метан, а добрый, ласковый дождик. Как в Париже… В кремниевых мирах деление пролегало по наличию азота. Маленькие планеты, вроде той, с которой я разбирался в первом вопросе, строили жизнь без азота, заменяя его фосфором. А вот массивные планеты с сильной гравитацией могли позволить себе связи типа кремний – азот – кремний и даже кремний – кислород – кремний. Распределив планеты по основным группам, я начал тщательно сравнивать биомы, уделяя основное внимание механизмам кодирования свойств, которые определяют данный биом и обеспечивают передачу свойств по наследству – генный материал. К счастью, в ответе на третий вопрос изучать генотип разрешалось. У всех земных организмов, кроме людей, за это отвечает двойная спиральная макромолекула ДНК. (У людей, скорее всего, она тоже присутствует, но в результате безрассудства наших далёких предков её невозможно изучить, потому что любое вторжение в клетку немедленно вызывает её распад). В отличие от земных существ, в других мирах простая двойная спиральная структура практически не встречается. Причина понятна: в рукаве Ориона царят высокие энергии. Входящие в него звезды время от времени проносятся сквозь потоки мощных излучений, которые разнесли бы эту хрупкую молекулу вдребезги. (Отсюда, кстати говоря, следует, что наша погибшая Родина находится где-то на отшибе, где условия гораздо мягче). Для того чтобы защитить организмы на человеческих планетах, при терраформировании мы окружаем планеты дополнительным искусственным слоем атмосферы, который задерживает излучения. А вот людям, в отличие от тех же коров, эти излучения не страшны. Видимо, наши клетки устроены немного иначе. Тут я поймал себя на том, что снова отвлёкся. И поспешно вернулся к заданию. Генный материал большей части представленных моему вниманию образцов относился к самым распространённым в рукаве Ориона типам: вложенные сфероиды, в центре которых записана наследственная информация, многогранные кристаллы, трёхмерные фрактальные структуры. Все они обладают завидной прочностью и обеспечивают выживаемость своих носителей в самых сложных условиях. Закончив с анализом генотипов, я начал сравнение. Между кремний-азотными мирами, которых оказалось целых пять штук, не нашлось ничего общего. Зато кремний-кислородные миры вполне прогнозируемо объединились в цепочку. Их биомы оказались настолько сходными, что я заподозрил вмешательство разума. Ведь, как правило, даже родственные планеты, жизнь на которых зародилась из одного общего истока, находятся на разных этапах эволюции. А эти миры были сделаны практически под копирку. Вариативность видов легко объяснялась чисто биоинженерной задачей изменения видов для оптимального соответствия условиям обитания. Далее. Горячие миры с жизнью на основе кремний-сера-фосфор разделились на две категории. Одна из них включала в себя две планеты, которые совершенно явственно шли своим путём. Но остальные также образовывали последовательность, подобную той, о которой я писал выше, но с явственной разницей в уровнях развития биомов. Идеально, чтобы найти корневой мир. Я быстро вычислил планету с наиболее сложными формами жизни – скорее всего она и являлась источником. Убедившись, что на её поверхности полно древних потухших вулканов, я окончательно убедился в своём предположении – ведь общеизвестно, что именно вулканы, выстреливающие в космическое пространство «гранаты» начиненные микроорганизмами, являются основными поставщиками жизни во вселенной. Разобравшись с «кремниевыми» планетами, я взялся за «углеродные» миры. С ними я тоже разобрался очень быстро. Двадцать миров шли своей дорогой в гордом одиночестве собственного своеобразия. Остальные семнадцать распадались на три последовательности, которые я тоже довольно быстро определил и расставил в нужном порядке. Оставались две заковыристые планеты со смешанной углерод-кремниевой формой. Вот где мне пришлось помучиться! На первый взгляд, они не имели никакого отношения друг к другу. Но ведь не зря Филирр включил их в свой список? Они должны играть какую-то роль! Или… или их роль как раз и заключалась в том, чтобы отвлечь меня от правильного пути, заставить мучиться, разыскивая несуществующие закономерности? По всему выходило, что так оно и есть. В принципе, если следовать букве учебника, на этом можно было бы поставить точку. Но мне захотелось для верности рассмотреть эти планеты не с точки зрения официальной науки, а с позиции моей незаконченной, а, точнее, едва начатой теории. Что, если Филирр решил сыграть со мной на моём же поле? К сожалению, до конца нашего импровизированного турнира оставалось каких-то пять минут. Я украдкой взглянул на Готьера. Тот уже закончил и, развалившись, презрительно наблюдал за моими метаниями, крутя между пальцами карандаш на манер барабанной палочки. Признаться, я несколько струхнул, но решил довести дело до конца. Вернувшись к работе, я вновь вывел на экран параметры двух злосчастных планет. И вновь не увидел между ними никакой связи. Надо ли говорить, что я был совершенно потерян. И тут, как принято говорить в романах, «движимый отчаянием», я сообразил. Я вывел перед собой данные этих двух планет и рядом с ними – данные корневых миров, найденных мной в уже рассмотренных последовательностях. Целую минуту я рассматривал получившуюся таблицу. А потом на меня снизошло озарение. Это было потрясающе! Я едва успел дописать свой ответ, как грянул гонг. Время вышло. [1] Планета Постигающих Синей Унии. [2] Авиетка с ферментальным управлением. [3] Представители Службы внешней разведки Синей Унии. [4] Уу размножаются делением женской особи, которое индуцируется генно-информационным материалом партнёра. [5] Ин Лиу является одним из важных действующих лиц дилогии «Чжан Юшенг: ключник Ориона». [6] Консорциум – преступный синдикат Новой Китайской Республики, занимающийся в основном контрабандой товаров. Подробно о Консорциуме см. в дилогии «Чжан Юшенг: ключник Ориона» [7] Внешняя разведка Синей Унии. [8] Víola trícolor (лат.) - Фиалка трехцветная , она же Анютины глазки. Глава 20 Система жёлтого карлика НС76А-3. Планета Сен-Сир Готьеру снова повезло. По жребию ему выпало докладывать первым. Теперь, если наши выводы совпадут, я буду выглядеть дурачком, повторяющим за отличником слово в слово. Оставалось надеяться, что зубрила Готьер где-нибудь, да ошибся. Обо всем этом я думал, сидя на вращающейся табуретке в лаборантской. Я ловил себя на том, что вслушиваюсь в тишину, пытаясь услышать хоть какие-то отзвуки происходящего в аудитории. Что там, у Готьера? Провал или триумф? Или так – не то, не сё? Мне показалось, что я торчу среди этих пробирок и реактивов уже целый час, хотя часы упорно показывали, что прошло всего пять минут. Нет, чтобы во время подготовки задания время так тянулось! Чтобы отвлечься от мрачных предчувствий, я попытался оживить в памяти какие-нибудь приятные моменты. Но почему-то ничего, кроме Готьера, улетающего под стол от оплеухи разъярённого Раймона, на ум не приходило. Неужели в моей в жизни не нашлось ничего более интересного? Чепуха какая-то! Я попытался вспомнить самых обворожительных девушек из службы психологической разгрузки, как стыдливо именуются у нас бордели, но как-то не вышло. Как-то они… не запоминались, что ли. Как не запоминаются синтезированные блюда в солдатской столовой. Особенно в сравнении с теми потрясающими деликатесами, которые мне довелось отведать в гостях у семейства Д’Эвре. Да и в премиум-классе системного парома обед был ничего себе, хоть я и сглупил с этими третьими номерами... Какое-то время я старательно вспоминал хрустящую корочку восхитительного багета, который, как пояснила мне тогда словоохотливая бортпроводница, выпекают прямо на пароме, на кухне его ресторана. А ведь обычные пассажиры довольствуются хлебцами из пищевого синтезатора! Интересно, доведётся ли мне ещё хоть раз отведать чего-нибудь подобного, или я буду вынужден навсегда распрощаться с милыми Бернаром и Жаклин? Но знаете, даже в этом момент, снедаемый тревогой неизвестности, в глубине души я всё-таки не сомневался в победе. И вариант с проигрышем рассматривал примерно так, как обыватели смотрят фильмы ужасов. Вроде и жутковато, а понимаешь, что всё это не на самом деле. Так и со мной. Я был убеждён, что одержу верх над этим жалким типом, все достоинства которого исчерпываются смазливой внешностью, нагловатыми повадками и отличной природной памятью. Стоило мне перестать считать минуты, отдавшись на волю воспоминаний, как время пошло быстрее. Я и оглянуться не успел, как в двери лаборантской просунул голову какой-то курсант и пригласил меня в аудиторию. Похоже, Готьер исчерпал своё красноречие. Заняло у него это, я засёк по таймеру, целых двадцать минут. Что он им там, серенады пел, что ли? Я решительно вошёл в аудиторию. Готьер сидел с видом именинника, а курсанты с его потока выглядели такими довольными, что я едва не споткнулся. У меня буквально подкосились ноги. Неужели этот жалкий тип всё-таки сумел сорвать джекпот? «Итак, господа, чтобы сохранить интригу, я пока воздержусь от комментариев по поводу интересного и глубокого анализа, произведённого курсантом Готьером. Сначала заслушаем версию его визави. Прошу вас, курсант Дюранд», – провозгласил Филирр. Похоже, он заметил моё замешательство и поспешил мне на помощь. Милый, добрый старина Филирр! Я посмотрел на своих друзей. Винсент сидел мрачнее тучи. Похоже, ему казалось, что мне не переплюнуть предыдущего оратора. «Ничего, – подумал я, – не переживай, друг мой. Сейчас ты увидишь, что такое настоящий учёный!» Ободрённый словами Филирра, я прошёл к кафедре и встал лицом к залу. - Надеюсь, – начал я, – коллега Готьер в общих чертах описал вам положение вещей. В зале раздались смешки. - Так что я заранее извиняюсь, если кое-что вам придётся выслушать второй раз. Но, надеюсь, я смогу сообщить вам и что-то новенькое. - Давай к делу, Дюранд, – посоветовал мне Готьер таким мерзко-покровительственным тоном, как будто он был, по меньшей мере, заведующим кафедрой. Я не стал вступать с ним в перебранку, а быстро и ёмко, как я умею, дал ответ на первый вопрос. Пока я говорил, Готьер снисходительно кивал, как будто я вещаю прописные истины. Впрочем, по большому счету, так оно и было. Очевидно, он считал, что я обязательно пропущу что-нибудь важное. Но когда я рассказал о том, что обсуждаемая нами планета была захвачена притяжением газового гиганта, и что в её подземных лабиринтах могут скрываться агрессивные реликтовые формы жизни, его лицо вытянулось. «Вот потеха, – подумал я, – неужели он всерьёз думал, что я не обращу внимания на такую очевидную вещь, как обратное вращение спутника?» Когда я закончил ответ на первый вопрос, Филирр благосклонно кивнул мне, а Винсент беззвучно сдвинул ладони, как будто аплодировал. Давешний первокурсник вновь показал мне большие пальцы. Надо же, каким отличным парнем он оказался! Убедившись, что на первый вопрос я ответил, во всяком случае, не хуже Готьера, я спокойно перешёл ко второму. Ещё сидя в лаборантской, я заранее продумал, как я сообщу о своих выводах насчёт обладателя челюсти. Мне хотелось, чтобы это прозвучало максимально эффектно. И я решил разыграть перед аудиторией небольшой спектакль. Сделав вид, что у меня пересохло в горле, я налил в стакан воды, отпил пару глотков, поморщился и спросил у аудитории, не найдётся ли случайно в аудитории стакана молока? Разумеется, молока не нашлось. Тогда я развернулся к доске, на которой красовалась ледяная глыба со своим содержимым, и торжественно произнёс: - А вот у обладателя этого фрагмента молоко точно нашлось бы. Потому что это была никто иная, как обыкновенная корова! Фраза прозвучала как надо, с ударной концовкой. Но, судя по кислым физиономиям зрителей, фурора она не произвела. А значит, Готьер, хоть и не отличался особым умом, всё-таки сумел сделать правильные выводы. Молчание аудитории меня немного сконфузило, и я поспешно закруглил ответ, перечислив те признаки, на основе которых я сделал такой вывод. Филирр милостиво разрешил мне переходить к последнему вопросу. Вот теперь я действительно начал волноваться. Третий вопрос был моей последней надеждой. Если и на нём я не сумею вырваться вперёд, получится, что наш поединок вновь заканчивается ничьей и мне предстоит ещё один увлекательный раунд игры в русскую рулетку. Пока я сидел в лаборантской, я придумал эффектную подачу и для этого вопроса. Но потерпев небольшое фиаско, я засомневался, стоит ли устраивать из ответа театр? И решил не рисковать. Я спокойно разобрал простейшие случаи, а потом, наконец, перешёл к самому главному. Пока я рассматривал отдельно углеродную и кремниевые ветки, Готьер только кивал с усталым видом, как будто я его несказанно утомил своей болтовнёй. Вот ведь позёр! Наконец, я разложил по полочкам почти всё, кроме моего последнего озарения. На доске к этому моменту уже находились все четыре найденные мною последовательности. Как я понял, эта схема в точности повторяла нарисованную Готьером. Вот он, момент истины. Я могу сейчас остановиться, и тогда у нас будет гарантированная ничья. А могу продолжить, и тогда я либо выиграю, либо своими руками уничтожу всё, что сделал до сих пор. Я был в отчаянии. Что же делать? Профессор Филирр, сложив руки на столе, терпеливо ждал. В зале стояла тишина, как будто зрителям передалось моё волнение. А я все никак не мог ни на что решиться. - У вас все, курсант Дюранд? – спросил Филирр. Мне показалось, что в его голосе послышались нотки разочарования. И тогда я решился. - Нет, господин профессор. – Я старался говорить уверенно, но голос подрагивал. Что поделаешь, из меня никогда не выйдет хорошего актёра. – Я только начал. И тут я догадался посмотреть на Готьера. Куда только девалось его ленивое равнодушие. Услышав, что у меня есть ещё какой-то козырь в рукаве, он дёрнулся так, как будто наступил на Electrophorus electricus – электрического ската. Страх в глазах врага окончательно уверил меня в собственных силах. И с чего я взял, что могу ошибиться? Не сам ли профессор Филирр хвалил мои выводы? Да и вообще, разве я, в конце концов, не лучший студент курса?! Я нарисовал кружок вокруг одной из планет, не вошедших в общую классификацию. Ту самую, со смешанным углеродно-кремниевым типом жизни. Условия на планете были не самые удобные для эволюции, и жизнь на ней, раз появившись, так и не смогла эволюционировать, замерев на уровне простейших. Слава Высшим, мне пришло в голову измерить толщину кремний-кальциевых отложений! Даже если исходить из самых консервативных оценок, жизнь в этом скучном мире появилась два с половиной миллиарда лет назад, и это автоматически сделало её самой старой из всех планет списка. А дальше – вуаля! Как говорят фокусники в цирке – следите за руками. Буквально в последние минуты работы я провёл глобальное сканирование и что вы думаете? Обнаружил след столкновения с небесным телом сопоставимых размеров. И произошло оно примерно два миллиарда лет назад. То есть, тогда, когда простенькие организмы уже заполнили океаны планеты! Дальше всё было просто. Я сопоставил форму и состав наследственных макромолекул и убедился в том, что должен был понять с самого начала. Одним словом, я взял карандаш и решительно провёл от кружка две линии: одну к последовательности развивающихся углеродно-кальциево-кислородных миров, а вторую – к той самой группе кремний-кислородно-серных миров, которая привлекла моё внимание с самого начала. Что тут началось! Зал буквально взорвался! И я их не виню. Им, привыкшим проводить решительное разделение между столь разными мирами, привыкшим списывать общие черты на конвергентную эволюцию, моя идея об общих корнях столь разных последовательностей должна была показаться возмутительной ересью, попранием основ!