- В варьете? – уточнил зачем-то Фредерик, как будто в Париже есть что-то ещё под названием «Мулен Руж». - Ну да, в варьете. А чего ты удивляешься? Талантливая девочка из низов пытается пробиться наверх. Она довольно умна, способна, упорна. Для оперы, конечно, голосок слабоват, но для варьете – в самый раз. В общем, вот такая история. Фредерик представил себе Колетт, отплясывающую, задрав юбки, канкан, и ему стало нехорошо. Как она могла?! Хотя… какое у него право судить? Это ему судьба вложила в руки золотой билет. А другим… Он вспомнил изнывающего в душной диспетчерской капрала Брюне. Водителя Альбера, не решившегося даже мечтать о другой жизни. Ирен, проводившую ночи на медсестринском посту, чтобы оплатить учёбу в институте. Какое право имел он, с пробуждения шедший по ковровой дорожке успеха, судить тех, кого изначально лишили такой возможности? Тех, кого первичная сортировка швырнула в самый низ? Колетт, по крайней мере, борется за себя, не то, что та же Анаис, которая только и знает, что язвить и задирать нос. - А что Анаис? – уходя от скользкой темы, спросил он. – Она бывает в салоне? - Уже нет. – Даже если Дидье понял, что Фредерик специально сменил тему, он не подал вида. – Ты же знаешь нашу сестрёнку. Она нажила массу врагов, а под конец закатила мадам Лароз сцену и заявила, что ноги её больше тут не будет. Хотя на самом деле после такой выходки мадам Лароз сама не горит желанием её видеть. Такие истории плохо сказываются на репутации заведения. - А почему Анаис такая… раздражительная? Дидье склонил голову набок. - Ты хотел сказать – стерва? Фредерику надоел этот покровительственный тон от какого-то штатского. Пусть он хоть сто раз его названный брат и миллионер. - Я сказал, что хотел сказать, братишка. - Похоже, я немного перебрал, – признался Дидье. – Ладно, раздражительная так раздражительная. На самом деле всё просто. Она – художник. Кто бы что ни говорил, Наис – настоящий художник, просто она ещё ищет свой путь. А знаешь, что такое художник? Чем художник отличается от ремесленника, от обычного человека, от нас с тобой, в конце концов? Фредерик понятия не имел, чем таким особенным отличаются художники. Но расписываться в своём невежестве ему не хотелось. Слишком часто за этот вечер он чувствовал себя деревенским дурачком. - Хотелось бы услышать твою версию, – сказал он. - Художник живёт с ободранной кожей. Он всё чувствует обнажёнными нервами. Представь, что ты ранен, а тебе в рану постоянно тычут прутом под напряжением. Каково? А она так живёт годами. Так что да, наша малышка Наис та ещё стерва, но я её не виню. Это её крест, а не дурной характер. Вот, значит, как. Фредерик думал, что Анаис никто не любит, кроме, разве что, родителей, которые принимают её такой, какая она есть. А оказалось, что он ещё слишком мало знает о своей семье. Вот и получил по носу. И поделом. - Слушай, а можно как-то увидеть её работы? – спросил Фредерик, чтобы сгладить неловкость. На самом деле живопись интересовала его менее всего. Все мысли курсанта занимал пленительный образ мадмуазель Колетт. - Спроси у неё сам, – допив лимонад, Дидье отвернул кресло и вновь принял управление мобилем на себя. – Если тебе действительно интересно. - Ты прав. Но пойми, я ещё слишком мало о вас знаю, – признался Фредерик. – Я ведь всё ещё чужак в вашем доме, вот и наступаю на все мозоли, какие есть. Мне столько всего нужно понять и принять. Если только я не разочарую вас раньше. Дидье приоткрыл окно. В уютный салон мобиля ворвался холодный ночной ветер, брызнул мелкой дождевой пылью в лицо. Какое-то время Дидье вёл мобиль молча. - Я попрошу Анаис показать тебе свои работы, – наконец, сказал он. – Но не обещаю, что она согласится. - Спасибо, братишка, – серьёзно ответил Фредерик. – Это было бы здорово. Глава 24 Система жёлтого карлика НС76А-3. Париж. На службе в Конторе Филиппу нечасто доводилось иметь дело с военными. Армия – государство в государстве, подобраться к ней непросто. Единственное исключение – те случаи, когда преступление совершается военным вне службы, но в зоне юрисдикции гражданских властей. Скажем, застанет какой-нибудь майор неверную супругу в парижской квартире с любовником. Нервы играют, эмоции зашкаливают, гнев туманит рассудок. А тут под рукой табельное оружие. Трах-бах, и пожалуйста, два трупа. Вот тогда его можно брать тёпленьким и отправлять в следственный изолятор. Но если он совершит то же самое на территории военного гарнизона, следователь прокуратуры может в лучшем случае поцеловать замок ворот. Но на то Париж и город соблазнов, чтобы давать возможность таким, как Клебер, ловить на наживку человеческих пороков самую разнообразную рыбёшку. За годы службы в Конторе следователь Клебер завербовал таким манером немало военных. Но то задание, которое Мозаика поручила Филиппу, его осведомителям явно не по зубам. Не того полёта птицы. Ведь антрацитовые истуканы потребовали от Филиппа прослушать кабинет генерала Реми Пепена – руководителя Управления внешней разведки флота! А заодно, как будто этого мало, организовать аналогичную прослушку кабинета Жана-Луи Левека, директора Службы внешнего наблюдения, вечного конкурента флотской разведки. Сначала Клебер лишь вежливо рассмеялся, списав всё на оригинальное чувство юмора чужаков. Но, как выяснилось, чёрные манекены не шутили. Клебер уже собрался объяснить Мозаике, что есть вещи, которые невозможны по определению, но неожиданно передумал: кажущаяся невыполнимость задачи задела его за живое. Филипп… увлёкся. Испросив день на подготовку, он заготовил целый термос горячего сладкого какао, положил на журнальный столик томик Конан-Дойла для вдохновения и погрузился в работу. Будь он, как прежде, следователем Конторы, ему потребовалось бы не меньше года, чтобы только подступиться к фигурам такой величины. Но сейчас Филипп Клебер играл краплёными картами. Мозаика предоставила в его распоряжение уникальное оружие – конгломераты. В отличие от человеческих устройств слежения, конгломерат способен мимикрировать, осев в качестве пыли на полке или сконденсировавшись в осветительном плафоне под потолком. Но даже так остаётся проблема транспортировки. Мозаика прямо предупредила Клебера, что ей не под силу организовать прямую трансляцию из защищённых кабинетов руководителей республиканских разведок. А значит, конгломерат кто-то должен поместить в кабинет, а затем – вынести его назад и передать Клеберу. К тому же, по требованию Мозаики конгломераты следовало менять раз в неделю на протяжении целого месяца. Никого из тех, кто имел доступ в вожделенные кабинеты, Филипп завербовать не мог. А значит, требовался совершенно иной подход. Нужно не вербовать, а использовать «втёмную». В самом деле, конгломерат лёгок и незаметен. В принципе, как пояснила Мозаика, достаточно пятисекундного физического контакта, чтобы целевое объединение компонентов мозаики перекочевало на нового носителя, подобно блохе, перепрыгивающей с одной собаки на другую. Подойдёт всё: крепкое рукопожатие, дружеское объятие. Пять секунд. И так – четыре раза в месяц! Дьявол, да Лувр проще ограбить! Ведь в кабинеты Пепена и Левека вхожи лишь самые высокопоставленные сотрудники. Любой повторяющийся контакт сотрудника с новым человеком немедленно вызовет интерес служб безопасности. Клебера начнут пасти, и тогда Мозаика может оказаться скомпрометирована. А как Мозаика решает подобные проблемы, Филипп убедился на примере злосчастного Клода Мартинеса. Конечно, можно отыскать сотрудников рангом пониже, которых тоже время от времени вызывают на доклад в кабинеты высокого начальства. Но такие вызовы нерегулярны и, следовательно, не подходят для целей Мозаики. Филипп налил полную кружку густого какао, выпил залпом и тут же налил следующий. Попутчик требовал сладкого. «Что у нас в итоге получается? Нам необходимы люди, с одной стороны, достаточно влиятельные, чтобы свободно и часто наведываться в кабинеты глав разведок, а с другой стороны такие, которых не охраняют бдительные сотрудники этих ведомств. И кто же это, спрашивается, может быть?» Вторая кружка какао разделила судьбу первой. Видимо, насытившийся глюкозой мозг обрёл второе дыхание, потому что Клебера внезапно осенило. Он даже разозлился на собственную недогадливость. «Старею я, что ли? Это же элементарно, как сказал бы мистер Холмс!» У проблемы нашлось изящное и простое решение. Филипп изначально шёл не по тому пути. Он пытался найти высокопоставленного сотрудника, а следовало искать мелкую сошку. Уборщики, вот на кого нужно сделать ставку! Ведь кабинеты руководства убирают одни и те же, прошедшие строгий отбор люди. Но при этом они не белая кость разведок, а простые трудяги, перемещения которых служба безопасности не отслеживает. Войти в контакт с уборщиками – задача для первокурсника полицейской академии. Филипп азартно хлопнул в ладоши. Список обслуживающего персонала и график их работы его контактёры раздобудут без труда. А дальше в дело вступит он сам. Клебер не ошибся. Не прошло и трёх дней, как графики дежурств обслуживающего персонала обоих ведомств оказались у него на столе. Изучив его, Филипп остановился на двух фигурах. Мадам Югетт Пеллерен, работающая по контракту с подрядчиком в Службе внешнего наблюдения, и солдат первого класса Жонотан Вине, вольноопределяющийся, служащий в Управлении внешней разведки флота. Филипп потратил целую неделю, собирая на этих двоих подробное досье. А потом ещё две, подготавливаясь к работе. Итого – четыре недели на подготовку к работе. Неплохо, чёрт возьми. Весьма неплохо для отставного сыщика, всего несколько месяцев назад готовившегося к похоронам. Теперь настало время перейти к активным действиям. Работа с людьми. Как же Филипп по ней скучал! …С некоторых пор у мадам Югетт Пеллерен появилась своя тайна. Причём, (подумать страшно) даже от мужа! Нет, Югетт не завела любовника, вот ещё новости! Она порядочная женщина, а не какая-нибудь вертихвостка. Но в её жизни действительно появился мужчина. Правда, внешне этот удивительный человек, выглядел довольно посредственно. И этот факт, если уж говорить начистоту, не в последнюю очередь помог мадам Пеллерен соблюсти супружескую верность. Югетт познакомилась с ним совершенно случайно – по дороге на работу, в вагоне чёрно-жёлтой ветки метро. Судьбе было угодно, чтобы месье Леблан сел на пустующее сиденье напротив Югетт. Луи (так, как выяснилось впоследствии, звали месье Леблана) не стал с ней заигрывать. Конечно, нет! Такого негодяя благонравная мадам Пеллерен отшила бы сразу! Но Югетт увидела в руках у случайного соседа по вагону томик Верлена «Сатурнические поэмы»[1]. Это вызывало её живейший интерес. А через несколько минут, перелистывая страницу, незнакомый мужчина промокнул глаза платком. Мадам Пеллерен затаила дыхание. Это было… как будто время на миг замерло, а сердце пропустило удар. Впервые в жизни она встретила человека, который смог бы её понять! Она сразу это почувствовала! Годы, проведённые в скучном окружении знакомых мужа, которые в жизни не брали в руки книг, приучили её к мысли, что она одна такая наивная, глупая дурочка, которая плачет над рифмованными «песенками», как пренебрежительно называл стихи месье Пеллерен. Появление незнакомца, проливающую слезу над «Осенней песней», стало для неё потрясением даже большим, чем когда-то потеря невинности. Поезд остановился на первой станции Сен-Мор-де-Фоссе[2]. Двери распахнулись, и мадам Пеллерен внезапно охватил страх. Ведь этот удивительный человек может в любую секунду встать и выйти, и она снова, теперь уже навсегда, останется одна! Югетт собрала волю в кулак и отважно заговорила с незнакомцем. Первая! Да, вот так оно и произошло. И вот уже почти месяц по утрам они встречались в вагоне и всю дорогу оживлённо говорили о поэзии. Югетт садилась в экспресс в Фонтене-Трезиньи и, ревниво охраняя свободное место рядом, с нетерпением ждала, пока поезд доберётся до Озуар-ла-Феррьер, где жил месье Леблан. Луи оказался превосходным собеседником, мудрым, понимающим, добрым. Он неохотно рассказывал о себе и никогда – надо отдать ему должное – не приставал с расспросами к Югетт, шутливо называя её «Прекрасной незнакомкой». Они обсудили Верлена, посудачили о роли Рембо[3] в его судьбе, затем перешли к самому Рембо, и так далее. Они менялись книжками, играли в литературные шарады. Через две недели месье Пеллерен за завтраком заметил: «Ты прямо вся светишься, дорогая. Часом, не влюбилась?» Этот вопрос застал Югетт врасплох и заставил задуматься. А и правда, не влюбилась ли? И с удивлением поняла, что нет, не влюбилась. Она по-прежнему любила мужа, а Луи… Он просто стал своего рода ключом, который открыл порядком заржавевший замок её души. Она вновь обрела яркость чувств и мыслей, потускневших за годы унылого существования. И когда через месяц Луи сообщил, что его переводят по службе в какую-то другую систему, за триста световых лет от столицы, Югетт, как не странно, почти не огорчилась. Луи Леблан выполнил своё предназначение. Словно ангел, он спустился на землю, чтобы открыть ей глаза, научить заново жить и любить. А теперь ангелу настала пора возвращаться на небо. Свою роль, неведомо для себя, сыграла и Югетт Пеллерен. Вместе с книгами Филипп передавал ей и конгломерат, который сначала переходил с книжных страниц на её руки, а затем незаметно перекочёвывал на портрет президента, украшавший стену за спиной генерала Пепена. С этой идеальной позиции конгломерат наблюдал за происходящим в кабинете, прилежно записывал все разговоры, сканировал текст в папках, которые изучал генерал, и сохранял в своей памяти изображения из его вирт-сферы. Затем конгломерат всё так же незаметно возвращался к мадам Пеллерен, старательно протиравшей физиономию президента, а от неё – через книгу – к Филиппу Клеберу. И так – целый месяц. В отличие от романтичной Югетт Пеллерен, солдат первого класса Жонотан Вине в гробу видал всякие стишки. Из книг он читал только устав, да и то в юности, перед экзаменом на первый чин. А вот что Жонотан действительно любил, так это петанк[4]. Что может быть лучше, чем вечерком, после службы, покидать шары на площади Вогезов[5]? Жонотан и сам играл допоздна, и жене все уши прожужжал. Сядет ужинать и давай языком чесать. Случается, так увлекался, что приходилось есть жаркое совсем холодным. Раньше Жонотан играл в паре с Бенджаменом Либерманом, но две недели назад Бенджамен попал в аварию и сломал ногу. Но, как оказалось, не было бы счастья, да несчастье помогло. Провидение послало ему на замену Люка Бенуа, типа на первый взгляд заурядного, но зато преданного игре. - Забавно с ним получилось, с этим Люка! – разглагольствовал Жонотан, пока супруга накладывала ему полную тарелку бобов, – Мы, значит, как раз заканчивали гейм[6]… - Кто это «мы»? – удивилась мадам Вине. – Ты же говорил, Бенджи в гипсе? - Так я про Клода, дурья твоя голова! Он вызвался заменить Бенджи. Но тут такое дело, я ж тебе рассказывал, Клод по натуре пойнтер[7]. В общем, ты давай слушай, не перебивай. Клод, короче, бросал третий шар. Высокой подачей, чтоб наверняка. А там шар Жюля уже лежит, такой, впритирку к кошенету, просто просится на выход. Бенджи бы его выбил, но Клод-то пойнтер, он так не умеет! Ну и какой-то прохожий поворачивается и бросает Клоду этак снисходительно: «Поздравляю со слитым геймом». А ты же знаешь Клода, он моментально на повышенные тона! Слово за слово, он и говорит: «Если ты такой умный, попробуй сам». А прохожего тоже заело, он говорит: «Легко! Я его выбью, готов спорить хоть на десять франков». - Ого! Ну и ставочки у вас, – проворчала супруга, осуждающе качая головой. - Вот и я говорю! Тут всем стало интересно, потому что шар сложный, а десять франков -это десять франков! В общем, этот встаёт в круг, берет мой шар, примеривается, и ты не поверишь! Так легко, низенько отправляет его точно в бок тому шару! Ну, который шар Жиля. Ты представляешь? Выпалил, просто как мортира! И что ты думаешь? Тот шар откатывается на добрых полметра, а мой остаётся на его месте, как будто там и стоял! Ха! Это надо было видеть Клода, когда ему пришлось на ровном месте расстаться с десятью франками! А я, такой, сразу прикинул: пойнтер я и сам, без хвастовства, неплохой, ну, ты знаешь. Ну и к чему мне ещё один пойнтер? А вот толковый шутер[8] мне бы не помешал. Я этому Люка, а это он и был, вот… Я ему прямо и предложил: дескать, не желаешь ли сыграть с профессионалами? Но в тот день у Люка какие-то дела оставались, и он не смог. Но пообещал, что назавтра выкроит вечер. Я честно говоря, побаивался, что он того, сольётся. Но он пришёл минута в минуту, вот что значит серьёзное отношение к делу! И знаешь, что я тебе скажу? Вот это была игра! Будь мы чуть сыграннее, мы б точно отправили Жюля с Реми целовать ягодички малышке Фанни[9]! Тогда-то я и подумал: а на кой чёрт мне вообще Бенджи? С Люка мы, может, и на городской чемпионат выйдем! Знаешь, какой главный приз на городском чемпионате? - Мне-то откуда знать? – отозвалась супруга, гремя кастрюлями. – Сто франков? - Да? А десять тысяч не хочешь? - Сколько-сколько? – переспросила та, поворачиваясь к супругу и вытирая руки о фартук. - Сколько слышала! Десять тысяч! Это тебе не банка пива! Кстати, а где моё пиво? Хозяйственная мадам Вине целый месяц распределяла, куда потратить призовые деньги, но, к сожалению, мечтам Жонотана не суждено было сбыться. - Вот, вроде, нормальный человек. Работа не пыльная, в петанк есть с кем поиграть, – горько посетовал в один из вечеров Жонотан, уныло болтая ложкой в луковом супе. – Нет же, ему больше подавай! Оказалось, что экспедитора Люка Бенуа, на которого у Жонотана были такие грандиозные планы, уличили в приписках. - Этот прохиндей мне, конечно, стал ездить по ушам, дескать, всё это происки завистников, – возмущался Жонотан. – Но со мной такие штуки не проходят. У меня глаз намётанный. Я сразу вижу, когда человек врёт. Небось, сам там мухлевал с кирпичом, а с кем надо не поделился. Это ему ещё, считай, повезло, что перевели в какую-то глухомань. А могли бы и посадить. - Вот и надо было! Эти социалисты всё время цацкаются с преступниками, – поддакнуламадам Вине, раздосадованная крушением планов на покупку нового кухонного гарнитура. – Куда только катится Франция?! - И не говори. Хорошо, хоть Бенджи Либерман встал на ноги. Я, между прочим, за месяц подсмотрел у этого Бенуа разные хитрые приёмчики. Думаю, теперь мы с Бенджи и сами справимся. Безо всяких там жуликов. - Ты мой умница! – восхитилась мадам Вине, подавая супругу источающий упоительный аромат пате-де-кампань[10]. Филипп Клебер, освободившийся, наконец, от необходимости проводить вечера на пыльной площадке с туповатым хвастуном Жонотаном, также не без обоснований считал себя умницей. Всё-таки не каждый в его возрасте за две недели овладеет мастерством хорошего шутера, даже с вице-чемпионом Парижа в роли инструктора! Особой любви к петанку за это время Клебер не приобрёл, но набор блестящих шаров с изящной насечкой[11] всё-таки не выбросил, а положил на нижнюю полку серванта, повинуясь некоему сентиментальному чувству. На этой же полке уже наслаждались заслуженным отдыхом «Сатурнические поэмы» Верлена, материалы о котором Клебер штудировал целую неделю, прежде чем «случайно» подсесть к Югетт Пеллерен на первой станции Озуар-ла-Феррьер. «Вот на таких мелочах и горят серийные преступники, – усмехнулся про себяКлебер, закрывая дверцу серванта. – Трофеи, будь они не ладны». Но, конечно, главный трофей достался Мозаике, заполучившей в своё распоряжение подробные стенограммы происходившего в двух самых охраняемых кабинетах республики на протяжении целого месяца. Клебер не спрашивал, что именно добыли конгломераты, справедливо полагая, что Мозаика поделилась бы информацией, если бы посчитала нужным. Кроме того, проведя большую часть жизни в спецслужбах, он не понаслышке знал, как заканчивают агенты, проявляющие неуместное любопытство. Столичная планета Париж.