– Короче, я пошел, – оповещаю, вталкивая кисти рук в передние карманы шорт, и отворачиваюсь от лобызающихся Софи и Богдана. Меня не вставляет смотреть, как во рту у моей сестры орудует язык мужика, даже несмотря на то, что завтра этот мужик станет, вроде как, моим родственником. Эти двое никак не могут распрощаться. Они уже минут пятнадцать желают друг другу спокойной ночи и выглядят при этом несчастными. Им переспать порознь всего лишь ночь, но у них такие лица, будто расстаются навсегда. Черт его знает, но, может, именно так должны выглядеть настоящие отношения. – Не истери. Ща пойдем, – ржет Богдан, отлепляясь от сестры. – Я люблю тебя, – слышу в спину. Вряд ли это признание касается меня, поскольку слышу ответное Сонькино: – Я тебя тоже. – Я сильнее, – вторит завтрашний свояк. – Нет я! – Я! – Достали! – рявкаю. – Вы омерзительны, – шутливо брюзжу. – Завидуй молча, – бросает Соня. – И не забудь, после кого ты берешь свое братское слово, – кричит вдогонку сестра, на что оборачиваюсь и подмигиваю Софи. Это исключено. При любом раскладе. Их свадебный агент дерёт приличные бабки за то, чтобы мы все улыбались и дышали по команде. Признаться, я не совсем понимаю, на хрена это нужно, но, если сестра хочет, чтобы мероприятие шло точно по выверенному плану, не сходя с намеченного курса, возможно, это и неплохо. Не знаю, как хотелось бы мне. Чтобы об этом думать, нужно хотя бы быть уверенным в себе и в своей избраннице, а я … в последнее время я не уверен ни в чем, но обременять себя этим сейчас, когда завтра предполагается самый счастливый день у моей сестры, – я не в ресурсе. Мы репетировали семейное выступление. Твою мать, семейное выступление, где дед Мешу должен будет пустить умилительную старческую слезу по взмаху руки агента. Для меня это полная дикость. Богдан догоняет меня и, поравнявшись, мы оба замедляемся, переходя на неспешный шаг. Не знаю как свояку, а мне не хочется никуда торопится. Даже с учетом того, что в комнате меня ждет обиженная девушка. Должно быть, я унаследовал это качество от отца, но при прочих равных условиях виноватым в наших ссорах всегда выступаю я. И чувствую себя аналогично. Я не могу обвинять Сару. Она здесь гостья, а я, вероятно, не смог создать своей девушке условия, при которых она бы не вела себя как ревнивая собственница. Мы оба молчим. О чем думает Богдан, я приблизительно представляю. О чем думаю я… В моей башке шатание между тем, что напротив моей комнаты дверь в комнату Филатовой, и тем, что неплохо бы поговорить с Сарой и извиниться. Просто извиниться, чтобы ей спокойнее спалось. Думаю, сегодня это лучшее, что я могу для нее сделать. Дорожка, мощенная брусчаткой, подсвечивается с двух сторон низкими ландшафтным фонарями. От них ниспадают тени на ухоженный газон, усеянный белыми цветами. Я не знаю, как называется это низкорослое дерево, но его душистые белые цветки наполняют воздух приторной сладостью. Они разбросаны везде, эти цветы, и, нагнувшись, я подцепляю бутон. Лепестки нежные и чрезвычайно ранимые. На ощупь – как бархат. – Там Юлька, что ли? – я как выдрессированная овчарка, реагирую на заклятое имя. Прослеживаю за направлением взгляда Богдана. – Юлька! – орет. Она сидит на кромке бассейна спиной к нам. Оборачивается на вопли моего свояка и, мгновенно вычленив нас, машет рукой, улыбаясь. – Пошли отдыхать! – кивает на корпус, в котором ему сегодня предстоит ночевать, и где находятся наши с Филатовой комнаты. Смеясь, Юлька отрицательно крутит головой, на что Богдан пожимает плечами и желает ей доброй ночи. Проходит вперёд, а я отстаю. Делаю шаги, глядя себе под ноги, ощущая, как очередной дается с трудом. Я спиной чувствую ее взгляд. Он жжет мне между лопаток. Всё, что исходит от Филатовой, я ощущаю с особой остротой и силой. И я знаю, что должен уйти. Я знаю, но не отдаю себе отчета, когда торможу, предупреждая Богдана: – Я догоню. Парень оборачивается. Секундно сканирует мою рожу, усмехаясь: – Ну понятно. Давай, – машет рукой и припускает в шаге. – Только комнатой не ошибись! – орет, отвернувшись. – Не забудь запереться, – психую в ответ. – Не моей, Стёпыч, не моей! —скрывается за дверьми корпуса. У меня еще есть время одуматься. Не усложнять себе жизнь и убраться отсюда, но я, как самый изощренный мазохист, набираю в грудь больше воздуха и разворачиваюсь. Она сопровождает прищуром каждый мой шаг. Видит, как я двигаюсь в ее сторону. Расслаблена и предельно спокойна, не подозревая, как меня кумарит, когда она вот так смотрит. Подружка моя. Юлька Филатова. – Не спится? – смотрю на нее сверху вниз. Филатова опирается на ладони по бокам от себя, болтает босыми стопами в воде и крутит головой, подняв ко мне свое лицо. На нем – блики от водной глади бассейна ласкают скулы, улыбающиеся губы и яркие глаза в опушке русых ресниц. Кончики её распущенных длинных волос подметают деревянный настил, а рядом брошены сланцы. – Всегда мучаюсь бессонницей в ночь перед важным событием. В детстве – перед соревнованиями. В институте – перед экзаменами, – вздыхает. – Садись, – хлопает ладонью рядом с собой. Она так проста. Искренна, радушна и может позволить себе вести себя открыто, без оглядки и не натягивая сову на глобус, как это делаю я, чтобы притянуть за уши хотя бы какие-нибудь доводы, почему, бл*, я не могу этого сделать – свободно поболтать с подругой своего детства. Этим нас и в детстве отличало: я заглядывал ей в рот, а она смотрела сквозь. Я все еще могу пожелать ей спокойного сна и уйти. Я могу, но делаю иное, сбрасывая свои кроссовки, следом носки и падая рядом. Опускаю ноги в воду. Она ощутимо прохладнее, чем температура воздуха, и я чувствую, как приятное покалывание обволакивает мои ступни, делая их легкими, словно я сбросил с них железные кандалы. – Переживаешь? – смотрю на нее. Между нами каких-то жалких полметра, но они разделяют нас на расстояние «дружбы». Это, примерно, как до линии горизонта. – Даже больше, чем Соня, – мягко улыбается. – Знаешь, – Юлькины интонации наполняются оттенками вкрадчивости, – мне кажется, что завтра уже не будет той Софи, которую я знаю с детства. Будет другая. Замужняя женщина, – Филатова поджимает губы, печально вздохнув, и перевод взгляд на водную гладь бассейна. Ее профиль по-детски милый. Запоминаю. Фиксирую. Фотографирую. Сохраняю. Эта прога Филатовой, наивной и сентиментальной, совершенно отличается от предыдущей версии, но вся фишка в том, что мне заходит любая. Я не знаю, что ей ответить. Вести с ней философские беседы на ночь глядя меня не прельщает. Я вообще сейчас туго соображаю. Поэтому отворачиваюсь тоже, чтобы больше ею не дышать. Сморю вперёд. На противоположной стороне негромко переговаривается компания молодых людей, устроившихся на шезлонгах. Бассейн пуст, и в это позднее время находиться в нем запрещено, но я с удовольствием бы нарушил правила и сиганул в него с головой, чтобы остудить свой кипящий мозг. Втягиваю влажный воздух. Охлаждаю хотя бы легкие. – Что там у тебя? – легкое прикосновение, бьющее приличным разрядом. – Магнолия, – Юлька забирает из моих рук бутон, который все это время неосознанно перебирал в пальцах. Магнолия. Филатова наклоняется и тянет аромат душистого цветка. И даже это движение мне видится возбуждающим. А если так, то я стопроцентно снова болен. – Теплый, – поглаживает бархатные лепестки, а затем поднимает на меня свои голубые глаза, в которых отражаются блики от подсветки бассейна. – А ты знал, что температура внутри бутона магнолии на десять градусов выше температуры окружающей среды? Поэтому на ощупь он теплый, – сует мне мой же цветок. – Нет, – улыбаюсь и трогаю лепесток, ощущая тепло, о котором только что рассказала Юлька. – Удивительно. Поразительно, насколько меняется восприятие человека одно и того же фактора при разных условиях. Если бы сейчас Филатова задвинула о том, что мы находимся на побережье у океана, я бы бесспорно поверил. Юлька забирает бутон и, лукаво улыбнувшись, перебрасывает тяжёлые волосы на одно плечо, заправляет выбившиеся прядки за ушко и туда же пристраивает цветок. – Красиво? – спрашивает. На секунду подвисаю.