Обрабатываю. И болезненно морщусь, потому что это «охрененно красиво» наглядно транслирует мой младший брат, упакованный в шортах. Забрасываю ногу на ногу. Бл*, понимаю, что Юлька-то без задней мысли ляпнула, не подозревая, что мои мысли сейчас как раз-таки и задние, и передние, и горизонтальные и во всех чертовых плоскостях. – Неплохо, – откашлявшись, выдаю. Неплохо. Ну ни придурок? Еще какой придурок, когда вскидываю руку и делаю вид, будто поправляю цветок, а сам волос ее фанатично касаюсь. – Так лучше, – с трудом отдираю пальцы, замечая, как девчонка пугливо вздрагивает. Глава 20. Степан Звезды сегодня низкие. И по-особенному яркие. Я забиваю свою голову вот такой романтичной пошлятиной, чтобы вытеснить «недружеские» мысли, которые не имеют ничего общего с понятием «дружба». Смотреть на нее, ощущать ее присутствие, но не касаться – та еще жесткая ломка, но меня снова затягивает в эту ловушку. Ворую ее профиль, искоса поглядывая на «подружку», и гашу, гашу, гашу в себе желание видеть этот цветок в волосах единственной вещью на ее теле. – А скажи что-нибудь на иврите, – Юлька внезапно поворачивается в момент, который я упускаю, оказываясь застигнутым врасплох. Неожиданная просьба. Моя подружка болтает ногами в воде, образуя на глади расползающиеся в стороны круги. Смотрит на меня с восторгом и предвкушением. – Что сказать? – уточняю хрипло. Если она надеется услышать стихи Бродского, то однозначно мимо, поскольку в моей башке звенят фразы, не совсем подходящие для «подруги». – Нуу… – задумывается, закусив нижнюю губку, – скажи, например, как будет… – вскидывает голову вверх, – звездное небо! Да! Звёздное небо! – улыбается. – Шимай зроиха кохавим, – говорю. – Как сложно, – смеется. – А луна? – Ярэах. – Ярэах, – повторяет, пробуя на вкус. – А вода? – Майм. – Майм. А скажи что-нибудь смешное? Приподнимаю брови, прося уточнить. – Ну, чтобы звучало смешно, – лукаво щурится. – Тебе не понравится, – улыбаюсь. В иврите полно слов, произношение которых русскоговорящего улыбнет, и большинство из них далеки от цензуры. – Понравится. Давай, – пихает меня кулачком в плечо. – Я предупреждал, – усмехаюсь в ответ и задумываюсь, подбирая слова полегче. – Мудаг, – выпаливаю. Юлька молчит. Переваривает. Секунду. Две. А затем начинает хохотать. – И что это означает? – Беспокоиться, обеспокоенный, – перевожу, улыбаясь. – Еще! – требует. Вздыхаю и кручу головой, не стирая с лица придурковатой улыбки. – Нисуй, – хмыкаю вместе с ней. Черт, живя в Израиле, я как-то не заморачивался над тем, как слышатся, порой, обиходные слова, а сейчас… я как укуренный подросток сижу с девчонкой и ржу над мизинцем. – Господи! А это что? – Эксперимент! – Еще хочу! – Юлька вытягивает ноги из воды, разворачивается ко мне всем корпусом и садится по-турецки. – Насуй. – Это что-то обратное от нисуй? – хохочет Филатова. – Переводится как женатый. – Что? – Юлькины глаза округляются до размеров блюдца. – Разница всего в букве! Киваю, очерчивая ее улыбчивое, расслабленное лицо. Не хочу. Как же, твою мать, я не хочу влюбляться в тебя снова, Филатова. Что ж ты зараза такая? Не знаю, что она улавливает в моем лице, но ее улыбка мгновенно гаснет, а линия губ становится ровной, натянутой. – А теперь скажи что-нибудь красивое, – она не просит. Глядя мне в глаза, она требует. И теперь уже не до смеха и веселья мне. Касаюсь глазами ее губ, скул, поднимаюсь выше и провожу ими по дуге тонких бровей, двигаюсь левее, оглаживая раковину ушка, и вдыхаю сладость магнолии, заправленной в волосы. – Эт ая фэ,* – сипло шепчу. Юлька опускает лицо и не просит меня ей перевести. На ее щеках горит румянец. А что и где горит у меня, я просто промолчу. Пока она не видит, спускаюсь по ее телу ниже: объемная футболка скрывает от меня верхнюю часть тонкой фигуры, а вот нижнюю – короткие шорты ни хрена не скрывают, давая возможность увидеть на щиколотке, чуть выше выступающей косточки, микроскопическую татуировку в виде… Не разберу: то ли цветок, то ли узор какой-то. Филатова, ты серьезно? – Татуировка? – спрашиваю. Юлька подбирается, выпрыгивает из румянца и смотрит на свою лодыжку, задумчиво скашивая брови, будто вспоминая о ее существовании в принципе. – Да, – глубоко вздыхает и поднимает лицо. Смотрит виновато. – Сделала после второго курса, но не спрашивай зачем, – криво растягивает губы в улыбке. – Мне она не нравится, – прячет ножку под другую. – А вот твоя мне нравилась очень. Меня подбрасывает, как от удара током. Прилично так тряхнуло. Я понимаю, о чем она говорит, но старательно прячу внутренний хаос под внешнее равнодушие. – Ой, а покажи! – вспыхивает. – Юль, – предупреждаю, когда Филатова подается корпусом ко мне. – Юля, – почти рявкаю, перехватывая ее руки и, как обезумевшее животное, не соображая, валю ее на спину, распиная под собой. В ее глазах первичный испуг. Наши лица напротив друг друга, и между ними ровно то расстояние, когда еще один миллиметр навстречу – и наша дружба полетит к чертям. Юлька судорожно носится неморгающим взглядом по моему лицу. А спустя мгновение ее грудь начинает подо мной вздыматься часто и прерывисто. Не дыши ты так!