Не дыши, хара, твою мать! Иначе я решу, что… Зараза ты, Филатова. – Я ее свел, – отстраняюсь, собирая волю в кулак. – Нам пора, – по моему телу расползается дрожь. Вздергиваю себя и поднимаю её. Я на износе, и мне нужна трезвая голова. – Да. Пора, – растерянно лопочет Филатова, впихивая стопы в сланцы. Я делаю то же самое: бездумно натягиваю кроссовки, затолкав носки в карман шорт. Торопливо входим в корпус. Молча поднимаемся на второй этаж. У дверей наших комнат останавливаемся. – Спокойной ночи? Это вопрос? Хара, блть, если это вопрос, то она ошибается. Ни о какой спокойной ночи речи быть не может, когда меня внутри прессингует. Но я желаю выспаться хотя бы ей. И чтобы не натворить дичи, которой за этот резиновый вечер было и так до хрена, я прощаюсь с «подружкой» и вхожу в свою комнату, отрезая себя от нее. Внутри темно. Сжимаю ключ-карту в руке и стараюсь бесшумно сбросить кроссовки. Когда я уходил, Сара копалась в телефоне. Обиженная и злая. Время близится к полуночи, но в Израиле часовой пояс аналогичный, поэтому, уверен, она спит. Но Сара не спит. Я замечаю её сразу, как только вхожу в комнату. Обняв себя руками, она смотрит в окно. Ее темный силуэт: напряженный и наэлектризованный не предвещает мне ничего хорошего. Но к этому я, кажется, уже сумел адаптироваться. Стараться не шуметь больше не имеет смысла. Наоборот, я хочу, чтобы она меня услышала. Бросаю карту на журнальный столик. Подхожу ближе и встаю рядом. Сара не смотрит на меня, но сейчас я замечаю, как ее плечи подрагивают. – Сара, – зову. От звука моего голоса, который в этой звенящей и давящей тишине отражается эхом от стен, девушка вздрагивает. Но упрямо продолжает смотреть прямо перед собой. Неотрывно. Остро врезаясь в пространство. Эта тишина давит на уши. И ее упрямство тоже. Пихаю ладони в карманы и, сделав усталый выдох, поворачиваюсь к окну, получая от увиденного хлесткую, ощутимую пощечину и тупой удар в грудь. Бл*! Медленно, но шумно тяну воздух, и таким же образом его выдыхаю. В промежутке между нашими с Сарой выяснениями отношений я, твою мать, не потрудился поинтересоваться, какой фантастический вид открывается из наших окон. Подсвеченный бассейн натягивает мои яйца до боли. Это такое дерьмо. И оно, бл*, случилось. Беспомощно растерев лицо ладонью, выдавливаю: – Сара, – вскидываю руку, пробуя осторожно коснуться напряженного плеча, но моя девушка резко оборачивается, отшатывается, как от прокаженного, и режет меня по живому. В ее глазах слезы. Они метко бьют куда надо, заставляя в полной мере познать, какой я мудила. – Сара… – Шитук!** – кричит мне в лицо. И я молчу, пропуская себя через мясорубку. Несколько долгих секунд смотрю, как её слезы размазывают тушь по лицу. Отступаю и иду в душ. Врубаю горячую воду. И не закрываюсь… Не закрываюсь. На автомате сбрасываю с себя чертову одежду прямо на пол, и встаю под тугие струи воды. Я не чувствую, как они меня обжигают. Я чувствую, как жжет слева в груди. Там печет мощнее, чем кипяток из-под крана. Прикасаюсь к татуировке в виде заклятой буквы Ю, высеченной пожизненным клеймом. Откидываюсь спиной на кафель, закрываю глаза, давая воде хлестать себя по щекам, и прикладываюсь несколько раз затылком, чтобы выбыть из себя дерьмо, но оно зловонит, подбрасывая картинку заплаканного лица моей девушки. *(иврит) – ты красивая. ** (иврит) – молчи! Глава 21. Юлия Я люблю летнее утро. Особенно раннее летнее утро, когда солнце не настолько активное и палящее, когда можно открыть настежь окно и услышать, как просыпается природа вместо гулкого шума машин; когда можно завернуться в простыню, ощущая телом приятную свежесть, когда воздух не такой знойный, и в нем еще можно различить девственные ароматы цветов, реки и зелени. Обняв подушку, смотрю на то, как ветер вскидывает воздушный шифон, а потом морской волной увлекает его за собой в приоткрытую балконную дверь. Через пять минут сработает будильник, но я проснулась раньше него, а, возможно, и не спала вовсе. Урывками то проваливалась в некрепкий сон, то выныривала из него, крутясь в постели. Я не могла найти себе места. Мне само по себе некомфортно ночевать вне дома, спать в чужих постелях, привыкать к новым звукам, шумам и запахам, но этой ночью меня мучили мысли. Они вращались волчком, прыгали от одной к другой, мешая расслабиться. Я думала о Соне, о сегодняшнем дне, о том, что они с Богданом скоро уедут, и это понимание давило в груди кулаком, а следом ощущения тоски и тревоги мгновенно стирались, наполняясь новыми красками: возбужденными, резкими, пестрыми, заставляющими поджимать пальчики ног, когда перед глазами проявлялось лицо Степы в тот момент, когда он скрутил и повалил меня на спину. Я думала, что задохнусь. Я и сейчас чувствую нехватку кислорода. У меня перехватывает дыхание! Он и раньше был близко.