Разочаровался. В ту ночь мне не нужны были слова, чтобы понять – моего чистого незапятнанного ангела больше нет. К этой информации мне пришлось привыкать почти год. Почти год жить и захлебываться гребанными безответными чувствами, пока не отпустило. Захлопнутая перед моим носом дверь – отличный подсральник, чтобы уяснить – шесть лет меня никто не ждал и мои внутренние загоны – лишь мои проблемы. И их до хрена. Я, как на весах, стою на середине между дверью в прошлое и дверью с моим настоящим, и ни черта не держу баланс. Но вопрос в том, есть ли смысл так отчаянно цепляться за настоящее, с которым не вижу будущего? Я всегда полагался на совесть. В каждом своем поступке и решении. И сейчас моя совесть зудит в ухо о том, что я облажался. Поэтому толкаю дверь в свой номер, идя на поводу у чертовой совести, потому что наши желания не всегда совпадают с принципами чести и достоинства. В комнате царствует тишина, тянущаяся со вчерашнего вечера. Признаться, я был уверен, что Сара сорвется за мной следом в душ. Я не плохо выучил наши фишки, и запираться – лишний раз травмировать свою девушку. Сара не пришла. Когда я вышел из душа, она была в постели. Не уверен, что спала, но мы не разговаривали. Лежа в одном положении, я промучился до восхода солнца, и одновременно с утренней зарей заставил свою тушу подняться на пробежку. Я и так, как приехал, потерял форму, над которой усердно потел шесть лет, чтобы «коротышкой» можно было бы назвать волос на моей заднице. Бросаю бейсболку на полку и прохожу внутрь. Постель пуста, а из ванной комнаты доносятся еле различимые звуки льющейся воды. Просыпаться так рано – не в традиции Сары, но я списываю на то, что ночь у нее выдалась бессонной тоже. Дверь открывается в тот момент, когда я успеваю подумать об этом. – Бокер тов! (1) – заметив меня, Сара сбрасывает полотенце с мокрых волос и бросается в мою сторону, источая утренний свет. Одетая в одну футболку, прижимается к моему потному торсу, крепко обвивая меня руками. – Сара, ани мезиа. Ани цхарих ихиткалиах, (2) – не перегибая, старюсь отстранить девушку, когда Сара начинает покрывать мою грудь мелкими беспорядочными поцелуями. – Ани охэв отха! (3) – Сара! Впервые она призналась мне в этом во вторую проведенную вместе ночь. Она не требовала от меня ответа, а я не спешил отвечать. Она не обижалась, а я не ощущал угрызения совести. Сегодня она вонзает в меня это признание, как иглы, как ответственность, которую я должен нести. – Ахава! Ахава! Ахава! – поднимает ко мне лицо и улыбается. – Стеф, хем хаём яхайом тов? Кен? – смотрит с надеждой. Очерчиваю взглядом круг ее лица, веду им же по горбинке носа, зарываюсь во влажные вьющиеся волосы и … киваю, натягивая ответную улыбку, потому что кто я, бл*, такой, чтобы крушить эти надежды? По крайней мере сегодня… (1) – Доброе утро! (2) – Сара, я мокрый. Мне нужно в душ. (3) – Я люблю тебя (4) – Люблю! Люблю! Люблю! (5) – Сегодня будет хороший день, правда? Глава 23. Юлия – Подожди! – оборачиваюсь на голос Богдана, успев схватиться за дверную ручку его номера. – А третья кому? – выходит ко мне из комнаты, удерживая в раскрытой ладони три бутоньерки. Закусываю губу, начиная сомневаться в своем необдуманном порыве. – Можешь Игнатову предложить, – стараюсь придать своему голосу невозмутимости. – На всякий случай сделала запасную, – пожимаю плечами. Я вру и краснею. Ни о каком всяком случае я не думала. Я настолько подкована в технике изготовления, что собрала бы букет или бутоньерку закрытыми глазами. Когда я колдовала с цветами, я думала о том, как бутон нежно-пудровой розы будет смотреться на костюме Степана. Я знаю, что ему не положена бутоньерка: он ни жених, ни свидетель, но мои пальцы самостоятельно сообразили то, что безумно подходит к моему платью свидетельницы. Но я гоню от себя мысли о том, что мой букет и приготовленная для Игнатова бутоньерка выглядят как чертов комплект. – Отдай ему сама, – предлагает Богдан, раздражаясь. Что? Нет, конечно! Я никогда этого не сделаю. Границы. Дистанция. Самообладание. С последним и так что-то идет вперекос, глядя на бутон розы для Игнатова. – Мне некогда, Богдан, – и это практически правда. В комнате Софи меня уже ждут сама невеста, Диана, тетя Агата и парикмахер-стилист. – И… вряд ли мы с ним увидимся до церемонии. Хотя, – задумываюсь, – нет. Не передавай. Выброси. Елена Владимировна! – перевожу внимание на вышедшую из комнаты женщину, маму Богдана. – Я вас очень прошу, – умоляюще свожу брови, – проследите, пожалуйста, чтобы Богдан не перепутал бутоньерки: бутон каллы – его, – киваю на парня, – а кустовые розы – для свидетеля. – Ты думаешь, я сам не справлюсь? – фыркает Богдан. Мы с Еленой Владимировной переглядываемся, а затем женщина насмешливо хмыкает, поджимая губы. Когда я принесла в номер жениха бутоньерки и букет для Сони, дверь мне открыл Богдан с совершенно обезумевшим выражением лица, причиной чего был утерянный второй носок, оказавшийся натянутым на первый. Поэтому про «справлюсь» я тактично решаю смолчать. Нервы ни к черту сегодня у каждого, а он жених – ему вообще положено! – Не шуми! Всё, Богдан, я побежала, – машу рукой, – увидимся! – перекладываю пакет из одной руки в другую. – Соберись! – напутствую, потому что с Бо мы теперь увидимся только на церемонии бракосочетания. К счастью, комната жениха на первом этаже, и мне не нужно преодолевать лестницу, поскольку у меня в двух руках мой собственный букет свидетельницы, который я не рискнула вручать свидетелю, а решила взять с собой, и пакет с платьем и туфлями. Выбегаю на улицу, лечу по мощенной дорожке, ведущей в корпус к Софи, и краем глаза выхватываю церемониальную зону. Мое внимание привлекает свадебная арка, которую флористы обрамляют живыми цветами. Облизываюсь, поскольку с удовольствием бы повозилась с ними тоже в качестве помощи, но времени катастрофически мало, поэтому пробегаю мимо. Стучу в номер Софи. – … эта самая лучшая чушь, что я слышала, – с такими словами распахивает передо мной дверь Диана. У нее на лице выражение, словно она провела ночь за беседой с пьяным Юрой. – Слава богу, – завидев меня на пороге, Ди, не мешкая, втягивает меня за руку в номер, – как же я рада, что ты пришла. Смена караула, – закатывает глаза. – У Сони предсвадебный синдром. Я больше не могу ее слушать. – Не поздновато-ли для предсвадебного синдрома? – нахмуриваясь, прохожу в комнату, где моментально вычленяю Софи. Она сидит на постели и прижимает колени к груди. В белых чулках и в нижнем белье. Растрепанная, ненакрашенная и с опухшими глазами. – Что случилось? – растерянно мечусь взглядом по тете Агате и стилисту, надеясь получить ответ на свой вопрос от них. Агата тяжко вздыхает: – Она боится, что Богдан сбежит со свадьбы, – цокает тетя.