Я еще ни разу не была свидетельницей, и до этого момента даже не предполагала, насколько это ответственно. Ношусь по лицам гостей, выискивая поддержки. Я не знаю, от кого хочу ее получить, потому что справа от Богдана искрит напряженностью похлеще, чем от меня. Он весь дергается, чешется и откашливается будто у него во рту засуха. Может, и так. И он явно не тот человек, который способен дать мне необходимую поддержку. По моей спине гуляют мурашки. Позади нас река, и с нее веет легким теплым ветерком, но вырез на платье такой, что моя открытая спина леденеет. Передёргиваю плечами, чувствуя, как бретелька с платья слетает. Его плечики держатся на предплечьях, а глубокий треугольный вырез – на груди, но я зажата и скомкана, поэтому то и дело поправляю объемные лямки, возвращая беглецов на законное место. В этот момент улавливаю движение. Ноги становятся пластилиновыми, когда на первый ряд в пяти метрах от меня на свободный стул рядом с Дианой приземляется Игнатов. Если сейчас фотограф снова появится из неоткуда, уверена, на снимках я буду с отвисшей челюстью. Но я не могу ее поднять, потому что… о, Господи! Он издевается? Разве это законно? В смысле, законно сажать такое тело на первый ряд, когда во мне и так священный ужас? Разве правомочно быть настолько привлекательным в этом темно-синем костюме и с такими роскошными плечами? Игнатов, какой же ты засранец! Захватывающе красивый засранец! Красивый настолько, что меня оглушает! Откуда ты взялся? Я и так еле держусь на ногах, готовая схлопнуться. Дистанция, Игнатов, мне нужна от тебя дистанция, но я, как озабоченная, ощупываю его взглядом, ударяясь о его. Он разглядывает меня тоже, и там, где касается своими внимательными глазами, становится мучительно приятно и остро. Степа оглаживает мои оголенные плечи, ведет опасным прищуром вверх по шее, притрагивается к подбородку и залипает на моих губах. Да, на губах. Его кадык дёргается, а у меня – букет в руках, на который Игнатов переводит пристальное внимание. Стискиваю в ладонях обмотанные белой атласной лентой стебли, когда прослеживаю за его взлетевшей рукой, ненавязчиво поправляющей бутоньерку на лацкане пиджака. Перед глазами мир стремительно начинает вращаться от позорного понимания, насколько глупо я сейчас выгляжу, потому что Степе достаточно ума, чтобы заметить на своей бутоньерке бутон из моего букета. Мое лицо заливает краской. Какую непозволительную ошибку я совершила! Мы совершили! И он тоже, когда надел аксессуар. Зачем? Это всё кружит мою голову и притупляет концентрацию, которая сейчас примерно на уровне земли, но я все равно замечаю, как жестко врезаются пальцы Сары в рукав пиджака Степы чуть выше локтя. Она сидит рядом, но увидела я её только сейчас, поскольку моя реальность сузилась до декорированной живыми цветами арки позади и парня в нескольких метрах от меня, смотрящего на руку своей девушки, которая наблюдает за мной и улыбается. Сара улыбается мне, и это, кажется, впервые. В ее улыбке нет фальши. И вызова тоже нет, но он есть в том, как она обвивает локоть Степы рукой, очевидно транслируя, что этот мужчина принадлежит ей. Но я знаю. Я и так, черт возьми, это знаю! – Юлька! – голос справа отрывает меня от первого ряда. Поворачиваюсь и вижу Юру, выглядывающего из-за Богдана. Вот кому спокойно как в танке. – Юль, псс! Выгибаю вопросительно бровь. – Секс только после свадьбы, сечёшь?! – и начинает ржать, демонстрируя открытый рот. Боже. Сглатываю комок в горле, образованный из тупой шутки свидетеля. Я даже улыбаться ему не могу. При всей своей доброжелательности мне жалко растрачивать на него свои силы, которые, чувствую, мне еще пригодятся. – Внимание! Тридцать секунд! – командует откуда-то голос свадебного организатора, и мы с Богданом неосознанно переглядываемся. До начала торжества – тридцать секунд. Ободряюще подмигиваю Богдану, замечая его суетливые зрачки, но я не уверена, что это сработает, потому что сейчас из меня помощник особо никакой, мне самой очень волнительно. И когда из колонок, расставленных по бокам арки, начинает литься хрустальная мелодия, я покрываюсь россыпью мурашек, глядя, как в проходе, усыпанном белыми и нежно-розовыми лепестками роз, появляется Софи под руку с крестным. Дрожь, которой меня колотит, разрастается с каждым очередным шагом Софи и дяди Леона. Я смотрю на подругу и не в силах сдержать слез, поэтому накрепко сжимаю веки, не давая им испортить макияж. Софи неземная. Тонкая паутинка фаты не скрывает тронутого мягкой улыбкой миловидного лица. Волосы убраны в аккуратный пучок, но такой, чтобы его можно было без труда распустить, оставив волосы в свободной укладке. Крёстный плавно ведет дочь к жениху, и в его глазах столько отцовской любви, что она согревает меня мощнее яркого солнца, играющего с жемчугом на корсете платья Софи. Мое сердце щемит от того, как, прижавшись губами к щеке Сони, Леон вручает свою старшую дочь в надежные руки Богдана. Я хочу плакать. Реветь и скулить. Меня колотит от распираемых внутри меня чувств. От этой нежности, от влюблённых взглядов жениха и невесты и тех искр между ними, которые достают до меня. Во мне тоже ее много! Много! Этой нежности. И тепла. Я хочу его дарить. И поделиться им я тоже хочу. И пока свадебный регистратор о чем-то негромко говорит Соне и Бо, я смотрю на своего папу, смотрю на его переплетенные с мамиными пальцы, и, улыбнувшись, перемахиваю через ряд туда, где мне подмигивает глаз Степы. Глава 25. Степан – Ну-ка, сынок, – дед Мешулам отбрасывает край пиджака и лезет во внутренний карман, – возьми вот, – протягивает мне прозрачный конверт, в котором находятся пятитысячные купюры, – пусть у тебя полежит. Боюсь утерять-таки. – Почему не вручил ребятам, когда поздравлял? – не тороплюсь брать конверт, глядя на старика. Мешу выглядит как ортодоксальный еврей: черный пиджак наброшен поверх белоснежной рубашки, непонятно к чему прикрепленная заколкой кипа на голове и заплетенная в косу седая борода. Старик круто завернул речь, когда вся возрастная часть нашей семьи торжественно желала молодоженам долго и счастливо. Его заслушались даже официанты, обслуживающие банкет, но, уверен, мало кто понял деда, ведь его речь – это умудренные житейским опытом цитаты старого раввина. Из всей родни остались только мы с Ди, до кого пока не дошла очередь декламирования подготовленной агентом речи и, в принципе, после нас официальную часть торжества можно будет считать закрытой. – Степа, – дед хлопает меня по плечу, – твой прадед – коренной еврей! Таки разве я отдам в руки неизвестно кому, – кивает на ведущую, крутящуюся у новобрачных, – свои кровные деньги? Шо бы потеряли, забыли или не туда уложили? Ну шо ты говоришь, мой мальчик?!